Фемдом-поэзия

Re: А есть на сайте верхние или нижние в Фемдоме?

Ты мне добыча, ты моя жертва.
Ты не второй и, конечно, не первый.

Руки раскину, когти навстречу.
Жарким дыханьем тушу твои свечи.

Темное небо заполнит все тело.
Я лишь играю с тобой между делом.

Хватит свой разум скрывать от забвенья.
Я – твоя совесть, твое настроенье.

Хватит рывками кидать в меня правдой.
Сдайся – и, ты повстречаешься с завтра.

Сдайся и ты повстречаешься с болью,
С самой красивой, и сладостной ролью.

Ты мне добыча. Я твоя львица.
Пара секунд… и твой миг прекратится.

 

Тебя свяжу верёвкой, очень крепко…
Глаза закрою, что б не видел..
Безумный взгляд мой и верёвки..
Что оплетают твоё тело..
Не вырваться тебе, ты знай, уж точно…
Возьму тебя всего, и полностью, и без остатка…
Моё желание к тебе уж очень сладко…
Ты мой на несколько часов, я знаю...
И время тикает неудержимо…
И я спокойно, неторопливо..
Хотя и голодна тобой…
Вопьюсь в твои уста я дико…
И искусаю губы в кровь …
Сопротивление моим рукам и языку, минутно…
Тебя я истерзать готова беспощадно…
Готова съесть тебя и облизать я…
И утомить ласкою и болью..
Хочу я ощутить твой запах…
Я так давно больна тобою..

 

Добрый вечер.

Строго говоря, эта притча, наверное, не совсем о Фемдоме. Это притча на тему известного сюжета о наставнике Александра Македонского Аристотеле и гетере Филлиде. Написал эту притчу Иван Франко, который правда там, почему-то, Филлиду назвал Аглаей, но сюжет все равно узнаваем.

ИВАН ФРАНКО. Притча о красе

Аристотель-мудрец Александра учил
И царевичу как-то стихи посвятил:

"Пуще стрел, и огня, и меча, и косы, -
Бойся, мальчик, оружия женской красы.

Только мудрость, лета, да науки гранит
От неё панацея - надёжнейший щит."

Аристотель-мудрец по тропинке бредёт.
Глядь - Аглая-гетера навстречу идёт,

Та Аглая, о чьей неземной красоте
Всей Эллады мужи вожделеют в мечте.

Да вот только язвительных слов и ума
Опасаются все, и царица сама.

Аристотель на девушку взгляд устремил,
подивился, любуясь, гордыню смирил,

Поклонился и молвил:"Аглая, молю!
Больше мудрости, солнца - тебя я люблю.

Утоли мою жажду. Прошу. Хоть на час...
Всё, что хочешь , проси. Я исполню тотчас!"

Усмехнулась Аглая:"Вот честь для меня!
Я ведь только прошла, мимоходом пленя

Мудреца - ведь гордится им Греция вся -
Что умом пригибает к земле небеса!

Я твоя. Всё, что хочешь, со мною верши...
Лишь пред этим - полчасика мне послужи:

В том саду, что к дворца примыкает стене,
Покатай, несравненный, меня на спине."

Усмехнулся мудрец, - вот девичий каприз!
Ну, да сам напросился... Однако, сюрприз...

Снял хламиду , ползёт он к Аглае молчком.
Та закрыла глаза ему женским платком,
На плечах примостилась, хлестнула прутком...

Так приехали вмиг на уютный лужок,
Где под сенью платанов чистейший прудок.

Там сидел Александр, и царица, и двор,
И серебряный смех раздавался, и хор...

А Аглая кричит:"Ну, мой ослик, живей!
Лишь минутка осталась - скачи же скорей!"

Так девица его в круг людей завела,
Соскочила легко и - платочек сняла...

Ах, как тяжко ему было то пережить...
Этот смех... До ладьи гробовой не забыть!..

Аристотель-мудрец Александра учил
И вторично свой опус ему посвятил:

"Пуще стрел, и огня, и меча, и косы, -
Бойся ,мальчик, оружия женской красы!

И ни мудрость, ни лета, ни знаний гранит -
Никакие пред Ней не твердыни. Не щит!

Впрочем - есть панацея: мертвец иль слепец -
Вот , воистину, с Нею надёжный борец!"

Перевод правда, похоже, не профессиональный и возможно кто-то знает лучший.
Ну а если кому-то интересно сделать свой перевод, то оригинал можно посмотреть например здесь
Ivan Franko

 

Здравствуйте. Давно не был на форуме и не знал, что тут есть ветка о фемдом-поэзии. Нет, поэт из меня никакой, так, рифмы иногда складываю, всё довольно простенько получается, но тем не менее, может и это кто-то оценит.


Она случайно в дом мой заглянула
Сквозь сеть и расстоянья проводов.
Надеждой сладкою меня чуть-чуть кольнула
И я за ней был полететь готов.

Я обомлел, увидев её фото,
Сраженный красотою её ног.
И захотел, не знаю почему-то,
Склониться к ним, пасть в тень её сапог.

Я предложил свои прикосновенья
И ласки, что не ведают преград
И губ моих и стоп её слиянья,
Вдыхая мягкий, нежный аромат.

Как глупо ожидать такого счастья
У ног своих она меня не ждёт.
Пусть слез моих тоскливое ненастье
Хотя бы пыль её шагов прибьёт

 

Men are natural Woman's slaves
A Woman rules her man obeys
And when She orders what to do
His only answer's "Yes, I do"

 

Подойду к тебе я близко
Встану пред тобою низко
Ног твоих познаю плен
Сладкий, меж твоих колен.
И играя и балуя твой источник поцелую.
Наслаждаясь твоим стоном,
Что звучит волшебным звоном
Буду я тебя ласкать
Страсть желанья не унять.
Плоть любви изнемогая
Расцвела, меня желая.
Обведу языком круг
Чтоб нектар твой, милый друг
На губах собрать до капли
Я ведь прав, скажи, не так ли?

 

Взял на себя смелость посвятить и свой простенький слог уважаемой и авторитетной Госпоже, пребывающей на этом форуме.

Заставляет нас одеться
Зима зябкая и злая.
Так и хочется погреться
Ножки Ники обнимая

Как же их тепло приятно
Для простуженной души
И не хочется обратно
Так бы возле них и жил.

Ну а если бы волшебник
Мне желанье подарил
Я не думая себя бы
В ее туфли превратил

 

Спасибо, сильный раб!
Ты явно продвигаешься, если не в поисках Госпожи (я верю, что это временно, упорство берет свое обычно), то в передаче своих тематических чувств в слове.
А это тоже не мало.
Я тоже написала несколько стихов о фемдоме, все никак не собирусь разыскать их и запостить здесь, в этом разделе.

 

Господин госпожу любил,
Госпожа обожала пельмени...
Господин к госпоже ходил
С пельменями мимо сирени.

А сирень отцветала быстро,
А пельмени варились часто...
Господин по сирени душистой
Тосковал за столом напрасно...

 

Сколько чудного, необычайного
Успеваю заметить, пока
Наполняется звонким журчанием
Говорок моего ручейка
Тонкой струйкою в малое Озерцо
Нарушая песчинок покой
Изливаю, наружу что просится
Поправляя прическу рукой
Рядом с туфелькой пенная лужица
Беспокойно снуют муравьи
Как караблики листики кружатся
Также мысли кружатся мои
Я присела в саду - очень надо мне
Не люблю духоту и сортир
Ветерок обдувает прохладою
Мой загадочный внутренний мир
У забора под старою яблонькой
Лучше места вовек не сыскать
Как росинки последние капельки
Это вам не углы обсыкать.

 

Описание процесса впечатляет. Но какое отношение это имеет к женскому доминированию?

 

Доброй Ночи,Госпожа Ника!
Пожалуй,Вы правы - это Fetish

 

На Землю спускается дождь золотой,
Сплетаются в музыку тонкие струи.
Впитается всё, и я стану такой,
И влажной и мягкой, не знаю, смогу ли?

Всё вновь расцветёт под покровом небес,
Проклюнутся зёрна, распустятся лужи.
Давно не видала я в жизни чудес.
Мой дождь золотой, как ты вовремя, друже...

Земля приоделась, пусты облака,
Остались со мной благодатные струи.
А я - золотая из нитей река.
Теку в океан, раствориться смогу ли?

 

Недельная порка

Снежинки несутся в окне друг за другом,
Уютно трещит и пылает камин.
Шесть кресел в гостиной стоят полукругом –
В них шесть обнаженных прекрасных домин.

Обмен новостями. Ванильный любовник
Вчера предложение сделал одной.
У каждой под ножками – ласковый коврик
И с яствами – собственный столик живой.

А сзади рабыни снуют на коленях –
Еду и напитки подносят к "столу".
И десять рабов – десять страхов, томлений,
Надежд на пощаду - лежат на полу.

Недельная порка. Забота о нижних –
Не десять страдающих задниц и спин,
А десять так странно устроенных жизней
В холеных руках этих юных домин.

Еще им лежать и рабыням – поползать.
Богиням нет дела до жалких рабов.
Пускай потомятся, им это на пользу -
Чем дольше, тем больше припомнят грехов.

Пока наконец-то хозяйка гостиной
Ни скажет, взглянув на лежащий народ,
- Внимание, дамы! Ко мне подсудимый!
И первый дрожащий к ноге припадет.

Хозяйка озвучит грехи или если
Их нет, то желание выпороть впрок.
- Теперь, благородные дамы, вы взвесьте
Какой этой особи нужен урок?

 

Будет дождь золотой
Жёлтых колосьев ржи.
Будет дождь золотой
Радугой в небе жить.
Будет дождь золотой
Светом вечерних лун.
Будет дождь золотой
Песней янтарных струн.
Будет дождь золотой
Вихрем листвы с ветвей.
Будет дождь золотой
Сказкой осенних дней.
Будет дождь золотой
Точками дальних звёзд.
Будет дождь золотой
Бусинками из рос.
Будет дождь золотой
Что принесут цветы.
Будет дождь золотой
Тот, что мне даришь ты.

 

Две домины на досуге
Попивая мирно водку,
Заскучали, зашипели
Превратились просто в змей.
Молвит первая домина,
Закурив легонько «приму»:
«не хватает мне как будто
В жизни статуса и драйва.
Не хватает мне вниманья
Поклоненья, обожанья.
Доминячу я тихонько
На досуге пару хлопцев.
Доминячу, доминячу –
А отдачи ровно ноль!
Мне хотелось бы интриги
Популярности, пиара,
Обо мне чтоб говорили,
И молились на меня!
Доминячить я могла бы
Даже целый взвод батанов.
Я была бы королевой,
И царицей бы была!»
А вторая мэтр-дива,
Допивая свою водку,
Трехонув седой головкой,
В угол нижних на скамье:
«создадим давай подружка,
Мы с тобою клуб карманный.
Распиарим, расфуфырим,
Нагламурим – не вопрос!
Будем мы как королевы!
Будем мы с тобой богини!
Будем две великих девки!
Ты да я, да мы с тобой!
И народ подсобераем,
Королевам нужна свита.
И корона и прикрасы
Золотой нужен трискель!»
Только кончилась тут водка!
Но для домин не проблема.
Нижних пнув легонько ножкой,
Снарядили в путь – в ларек!
Обсужденья продолжались
До рассвета и обеда.
Выбирали королеву,
Президента и царицу!
Выбирали, выбирали!
Выбрали и легли спать.
Спят домины, сладко-сладко!
Бредят властью и почтеньем!
Видят нижних на коленях,
Полуголых на скамье.
Видят разные наряды,
Шик и блеск, гламур, прикрасы!
И бормочут не понятно,
Иль во сне, или в бреду,
И о власти, и о чести,
О порядке, этикете,
Силе женской красоты.
Спят спокойно королевы.
Ни кому ведь не мешая.
Мир тихонько суетится,
Время тикает, бежит.....

 

Замах, удар, вкус крови на губах
Хлещи еще, мне это так приятно
Я все приму. Я позабуду страх
И кровь моя, лишь на одежде пятна

Ты Госпожа. Я твой покорный раб
Ударь меня, награды мне не надо
Сильнее бей, ведь духом Я не слаб
Твои удары для меня награда

Губами прикоснусь к твоей туфле
Спасибо Госпожа, что разрешила...
Я так ничтожен, предан весь тебе
Но в преданности, есть такая сила...

Хлещи меня, мне плеть давно как мать
Ее удары звонкие, с оттягом
Я буду корчиться, пронзительно кричать
Но буду верен всем своим присягам

Вдруг, стало жалко? Надо ли жалеть?
Всего лишь раб. Я прихоть! Вещь больная
И мне уже привычна твоя плеть
В ногах валяться нравиться, стеная

И пальцы целовать твои готов
Послушно все команды выполняя
Не плачь хозяйка мне не надо слов
Как кровь красива, красная, стекая...

Уже не бьешь, упарилась, а жаль
Твои удары словно поцелуи
Я не скулю, в моих глазах печаль
Уходить боль - что ж, снова обманули...

 

Есть на свете роскошные женщины,
За которыми флюгером головы,
И глаза усмиренно блаженные,
Сокровенными мыслями полные.
Эстетическое удовольствие,
Посмотреть им во след – затуманиться,
И вдохнуть ароматы последствия,
И понять, что безумство нам нравится.
И принять ощутивши величие,
Величавость и самодостаточность,
И упасть всем нутром, без приличия,
Растоптаться, жалея утраченность.

В водопадах запутаться локона,
И в фонтанах душевных растратиться,
Как комета роскошная женщина,
Не уйти от такой, и не спрятаться.

Не напыщенная, не лукавая,
Чуть туманом природы отмечена,
Древней памяти ночь запоздалая,
Не покорная вечностью женщина.
А в походке упорство и грация,
От земли, и от солнца дыхание,
И не важно какой она нации,
Воплощенье любви и желания.
Улетает душа в запредельное,
В замешательстве и поникшая,
Опаленная роскошь бесценная,
Сердце влагой живой окропившая.

В водопадах запутаться локона,
И в фонтанах душевных растратиться,
Как комета роскошная женщина,
Не уйти от такой, и не спрятаться.

Я унижу свое достояние,
Гордость брошу под ноги торжественно,
Но, не примет она истязания,
Потому, что герою завещана.
Невозможно всегда соответствие,
Этой чудо прекрасной материи,
И вздыхаю, я, вслед без приветствия,
Присмиревший горячкой ранения.
Глубиною дрожащей коленями,
Не добуду роскошной покорности,
Восхищусь лунным взглядом из времени,
И внезапным смешком благосклонности.

В водопадах запутаться локона,
И в фонтанах душевных растратиться,
Как комета роскошная женщина,
Не уйти от такой, и не спрятаться.

Ее голос плывет как вселенная,
Он и трубный и жгуче заманчивый,
Пусть ведет к ней дорожка неверная,
И восторженный я, озадаченный,
Она больше, чем просто красивая,
Для красивых - свои замечания,
Ведь роскошная больше, чем милая,
С нею чувство и дрожь, вне желания.
Но и блудят от них – развлекаются,
Кто насытился счастьем завещанным.
Но всегда, словно, псы возвращаются,
Потому, что роскошные женщины.

В водопадах душой успокоенной,
Растворяюсь фонтаном дыхания,
Как я счастлив с роскошною женщиной,
Как я горд за свое достояние.

 

Весь город в серебряном блеске
От бледно-серебряных крыш, -
А там, на Её занавеске,
Повисла Летучая Мышь.

Мерцает неслышно лампада,
Белеет открытая грудь...
Все небо мне шепчет: "Не надо",
Но Мышь повторяет: "Забудь!"

Покорен губительной власти,
Близ окон брожу, опьянен.
Дрожат мои руки от страсти,
В ушах моих шум веретен.

Весь город в серебряном блеске
От бледно-серебряных крыш,
А там у Неё - к занавеске
Приникла Летучая Мышь.

Вот губы сложились в заклятье...
О Девы! довольно Вам прясть!
Все шумы исчезнут в объятьи,
В Твоем поцелуе, о страсть!

Лицом на седой подоконник,
На камень холодный упав,
Я вновь - Твой поэт и поклонник,
Царица позорных забав!

Весь город в серебряном блеске
От бледно-серебряных крыш,
А там - у Неё, с занавески, -
Хохочет Летучая Мышь!

 

Да, можно любить, ненавидя,
Любить с омраченной душой,
С последним проклятием видя
Последнее счастье - в одной!

О, слишком жестокие губы,
О, лживый, приманчивый взор,
Весь облик, и нежный и грубый,
Влекущий, как тьма, разговор!

Кто магию сумрачной власти
В ее приближения влил?
Кто ядом мучительной страсти
Объятья ее напоил?

Хочу проклинать, но невольно
О ласках привычных молю.
Мне страшно, мне душно, мне больно...
Но я повторяю: люблю!

Читаю в насмешливом взоре
Обман, и притворство, и торг...
Но есть упоенье в позоре
И есть в униженьи восторг!

 

Ах, этот модный женский каблучок!
Мужчину подцепивший на крючок.
Ну, кто же выдержит такое напряженье?
Когда проходит мимо искушенье.

Ты моды очень важный аргумент!
В соблазна школе нужный инструмент!
Высокий, низкий, но всегда союзник.
Для женских ножек неизменный спутник.

Благодаря тебе мы выше и стройнее.
А значит, шармом действуем сильнее!
Когда небрежно скрещенные ноги,
Дают мужчинам повод для тревоги.

Или когда походкою летящей,
Становимся добычею манящей.
Притягиваешь взгляды как магнит,
И стук твой словно музыка звучит.

Ах, этот модный женский каблучок!
Мужчину подцепивший на крючок.
Ты ножке женской вечная поддержка,
Над самомнением мужским насмешка...

 

От пустоты трансцендентальной
Лечу я теснотой ректальной.
Не слушаешь? Не интересно?
Ах, милый мой, тебе там тесно.
Какой протяжный томный стон…
Ты тонко чувствуешь страпон

 

Со мной, мой милый, не будет скучно -
Чулки, корсет…
Красива, знаю, и равнодушна
К чужому “нет”.
Я выбираю, ну, да, нарочно,
Короткий путь.
Сильна в упорстве, ещё немножко,
Ещё чуть-чуть,
Самую малость, - и будешь виться
У моих ног.
Я, знаешь, тоже хочу забыться,
До дрожи, чтоб
Истомой кожа. Любить ты можешь,
Вот здесь – рукой.
Какой красивый! И невозможный,
Всегда такой!

Звук телефона подрезал крылья
Её мечтам.
- Алло, ты дома? … - Не надо злиться?
- Алло, ты там?

Стыдливо вечер снимал одежды
С былого дня.
Он любит страстно. Он любит нежно.
Но не тебя…

 

В молоке кофейном тает вечер.
Так прекрасны розы лепестки...
Сладки и желанны наши встречи,
В унисон элегии ночи.

Сахаристый иней покрывает
Нежность тела алых лепестков...
Ты мой Космос. Тихо улетаем
В шоколадный мир пьянящих снов…

 

По капле выдавливать из себя раба... А.П.Чехов

Раб:

Я наг. Я жду - когда же Госпожа
услышит стон и просьбу "накажи!",
и шпилькой острой грудь мою прижав
покажет боль. И в ней - покажет жизнь.
Запястья ноют. Кровь течёт едва,
лениво, замурована в сосудах...
Но предвкушенья самый первый вал
в затылок плещет, плавит летний сумрак.
Встречать Её - на уровне колен,
скуля, дрожа, предчувствую расплату
за то, что ты - подонок, Гуинплен -
посмел желать, назначил эту дату,
и звал её в своих тяжелых снах,
закованный в броню своих "нельзя мне!".
Освободиться, выстоять, узнать -
что в основаньи, там, под этим камнем?!

Госпожа:

Мои шаги пульсируют в тебе
И отдаются стоном в позвонках…
У ног моих ты корчишься: «Убей!»,
Следишь за гибким жалом языка,
Скользящего по пальцам… рукоять
Тверда – лингама темный эбонит…
Ты захотел запретное узнать,
Так замолчи! не думай, не стони,
Не вырывайся! Твой удел – терпеть,
Сдыхая от желания… Лежи!
Я отпускаю вдоль по коже плеть,
По горлу шпилькой… Вздрагивай. Нажим.
Еще удар. Горячих красных змей
Из свежих шрамов выпустить – с плеча…
Кусай от боли губы – и не смей,
Не смей сдаваться. И не смей кричать.
Ты зверь в цепях - беспомощен и слаб,
Ты видишь вспышки на изнанке век…
Я буду делать больно, чтоб узнать,
Когда в тебе проснется человек.

Раб:

Пока твоя смиряющая плеть
ласкает кожу молнией, и я
не знаю сколько мне ещё терпеть,
больным животным в клетке затаясь,
пока ещё удара ждёт плечо -
я вещь твоя, возьми и заклейми! -
и между нами слишком горячо,
то мне не вспомнить были ли людьми
все те во мне, что воют и скулят,
и вожделеют, ползая у ног.
Я просто жду. Удар. Ожог. Разряд.
Хочу ещё... Я выстоял, я смог!
Но ты - уходишь. Ты пренебрегла.
Ты недоступна. Я не понимаю.
И озаренья входит в мозг игла,
впиваетя туда, где вся больная,
собачья суть живёт, где раб, скукожась,
в могильнике из каменных "нельзя",
с собою - человеком - ищет схожесть
покуда змеи алые скользят.
...И в глубине, под тяжестью камней,
я нахожу всё то, что ты просила:
там, в основаньи - ящера древней,
мне спину распрямляющая сила.

 

Иди ко мне! Люби меня!
Воды не бойся и огня!
Пой обо мне, стихи пиши.
Беги ко мне, ко мне спеши.
Носи меня ты на руках,
Лежи, как раб, в моих ногах!
Пускай Богиней буду я,
Всем светом белым для тебя!
Дари прекрасные цветы,
Мне посвещай свои мечты.
Мне подари свою любовь.
Хвали меня ты вновь и вновь.
Скажи все нежные слова.
Скажи, что я всегда права.
Во всем меня боготвори.
Баллады обо мне твори!
И жди все ночи напролет...
Дари мне бабочек полет!
Как верный пес, маши хвостом,
Лижи мне руки. А потом
Смотри мне преданно в глаза.
Иди ко мне, когда гроза,
Иди ко мне и в дождь и в снег -
Я - твой любимый человек!
Сложи к моим ногам весь мир!
Я - идеал! Я - твой кумир!

 

В хозяйстве больше ста рабов:
Наложниц, евнухов, прислуги-
Живые вещи двух полов,
Любой каприз - всегда к услуге,

Взгляд отвести, не поднимать,
Склоните головы в почтеньи,
Рта лишний раз не открывать,
Принять судьбу свою в смиреньи,

А этот новый мерзкий галл,
Хоть и поставлен на конюшню,
Уже не раз в глаза встречал,
Свою хозяйку непослушно,

Смотрел в упор, раззинув рот,
Ни разу не согнул коленей,
Лицом - немыслимый урод,
Но взгляд исполнен вожделений.

Сперва зарделась, выдав гнев,
Но вдруг сдержалась, к изумленью.
А он стоял оцепенев,
Нагой, прикрытый только тенью,

Железный кованый хомут
Кольцом на шее у атлета
Но под ярмом хозяйских пут,
В набухшей вене в горле где-то,

Бурлит невидимая страсть,
В летящем пульсе растворяясь,
Всепоглащающая власть,
На этикет не отвлекаясь.

Ушла, ни слова ни сказав,
Сама себя не понимая :
Куда девался властный нрав,
Зачем стояла, как немая?!

И разозлившись на себя,
Влепив себе пощечин тройню,.
Решила, завтра же с утра,
В конюшню и раба - на бойню,

До крови сечь, чтоб выбить спесь,
А если надо - то до смерти,
Пусть двор собравшись смотрит весь,
Чтоб неповадно было, черти !

Но утром, как и накануне,
Все повторилось в том же стиле,
И гнев ее растаял в туне,
И вновь глаза раба смутили.

И день за днем с тех самых пор,
Как в храм Венеры на молитву,
В конюшню шла, пройдя забор,
С рабом вести в молчаньи, битву.

Вдруг в полдень, вроде бы в июле,
Презренный раб рванулся к ней,
И руки жесткие сомкнули
Кольцо,
Вокруг ее плечей,

Не оттолкнула, плетью звонкой,
Не нанесла удар злодею,
А покоренной амазонкой,
Лицом рабу уткнулась в шею,

И задохнувшись в складке кожи,
С непостижимым облегченьем,
В плену неведомом, до дрожи
В ногах девичьих,
С обреченьем,

Стояла, в сладостной истоме,
Рассудок, кажется, теряя,
Забыв про статус, место в доме,
В объятьях крепких негодяя.

Прошла, наверное, минута,
Как целый долгий год, как вечность,
И время замерло как-будто,
Забыв на миг про быстротечность.

Раб пал на грязные колени,
Воздев глаза к лицу хозяйки,
К своей прекраснейшей Елене,
И молвил жарко, без утайки,

Что смерть готов принять любую,
Покорно, по ее указу,
Но усмирить не в силах бурю
Какой не видывал ни разу

Он омывал слезами пальцы,
Целуя шитый край туники,
И на лице его-страдальца,
Глаза, пылали светом диким.

Прийдя в себя, его толкнула,
Рукой слабеющей, но властной,
И словно птица упархнула,
От места, где упал несчастный...

 

Это написал Гарик Зилберт... Нашел его произведения целиком...

 

Не сила иногда пылающей любви,

Которая у нас в крови

Колеблет постоянство,

Смягчает и тиранство,

Старух и стариков в соблазн ведет

И всех умы во плен берет:

А нечто есть еще, сто крат любови слаще,

Что в заблуждение людей приводит чаще,

То нежнее сласти той,

Что названа у нас девичьей красотой.

Девица ту красу в один раз потеряет,

Потом к забаве дверь мущинам отворяет.

Любовь быть без сего не может горяча,

Как без огня свеча.

А в сласти ж без любви приятность одинака,

Утешна сладость всяка.

Изображение одно тех нежных дум

В восторг приводит дух и затмевает ум.

А сладость нежная любви не разбирает,

Нередко и пастух с дворянкою играет,

Тут нет любовничьих чинов,

Ниже приятных слов.

Лишь жажду утоли, кто б ни был он таков.

Но только ли того, бывает вся суть в мире,

Пол женский жертвует Венериной кумире,

И утешает жен не муж, а кто иной,

Хороший и дурной.

Боярыню — чернец, француз — графиню,

Иль скороход — княгиню.

И со сто есть таких примеров, не один,

Мужик ту веселит, каку и Господин.

Всех чаще у господе те в милости бывают,

Которы учат их иль петь, иль танцевать,

Или на чем играть.

Иль кои волоски им нежно подвивают.

У барынь лишь одних то введено в манер,

Чтоб сладость без любви вкушать, и вот пример.

К боярыне богатой

Ходил щеголеватый

Уборщик волосов,

Не знаю, кто таков.

Ходил к ней десять дней или уж три недели,

Он часто заставал ее и на постели.

А барыня хотя б была непригожа,

Да имя Госпожа,

И новомодные уборы и наряды,

Умильные их взгляды,

Приятная их речь

И в нечувствительном возмогут кровь зажечь.

О! сколь приятно зреть Госпож в их беспорядке,

Когда они лежать изволят на кроватке,

Приятный солнца луч сквозь завесы блестит,

Боярыня не спит.

Вдова ее тогда иль девка обувает,

Чулочки надевает.

Какая это красота,

Сорочка поднята

И видна из-под ней немножко

Одна прекрасна ножка,

Другая вся видна лежит.

Наруже нежно тело.

О! непонятно дело.

Лишь только чьим глазам представится сей вид,

Приятным чувством мысль в минуту усладит.

Потом боярыня, с постели встав спокойно,

Куда ни вскинет взор,

Все в спальне у нее стоят в порядке стройном:

С сорочкою вдова, у девок весь убор,

Там держит кофишенк ей чашку шоколаду,

Тут с гребнем перукер: те люди на подбор,

И повеления ждет всяк от ея взгляду.

Кто в спальню допущен, быть должен очень смел

Коль в милость Госпоже желает повтереться,

Так чтоб ухватки все те нужные имел,

Какими только льзя от барынь понагреться.

Французы смелостью доходят до всего

И в пышну входят жизнь они из ничего.

Из наций всех у нас в народе

Французы больше в моде:

А этот перукер несмел был и стыдлив,

Не так как этот сорт живет поворотлив.

Благопристойность им всегда та наблюдалась,

Когда боярыня поутру одевалась

И обувалась.

Из спальни в те часы всегда он уходил,

Чем барыню на гнев нередко приводил,

Но гнев ее тогда был только до порога.

Прошло недель немного.

Уборщик к этому насилу попривык

И стал не дик.

Из спальни не бежит он в комнату другую,

Когда зрит Госпожу в сорочке иль нагую,

Тогда-то Госпожа уборщику тому

Такое дело поручила

И научила

Мущине одному

Пересказать о том, что им она пленилась,

А, говоря, сама в лице переменилась.

Ведь ясно показав, что дело о пустом

И нужда ей не в том,

Мысль женска слабости не может утаиться,

Когда она каким вдруг чувством воспалится.

Стремление ее все взор изображал,

Что жар в ней умножал.

Тут руку Госпожа уборщику пожала,

Амурный знак давала.

Но ей в смущении сего казалось мало,

Отважности его она не подождала.

Нетерпеливо ей хотелось веселиться,

Так стала Госпожа с уборщиком резвиться.

И будто бы его, играя, обняла,

Потом еще, еще и, много обнимая,

И тут, и там его хватала,

Спустилась вниз ее рука и то достала,

Что раскаляет их нежнейшие сердца,

Исправно все нашла в тот час у молодца,

Но в этот только раз не сделала конца:

А только неясною рукою подержала,

Сама от сладости дрожала:

Уборщик стоя млел.

Вообрази себе, читатель, эту муку,

В таком уборщик мой огне тогда горел,

Каким его дух чувством тлел.

Он также протягал дрожащую к ней руку

И уж открытую у ней грудь нежну зрел,

А так он был несмел,

Что дотронуться к ней не мог ни разу

И будто ожидал на то приказу.

Прошло так много дней,

Ходил уборщик к ней.

Им только Госпожа себя лишь веселила

Так, так ей было мило.

Вдруг лежа на софе изволит затевать,

Чтоб голову у ней лежачей подвивать,

Уборщик исполнял ея охоту

И начал продолжать свою работу.

А барыня его тут стала щекотать,

Потом за все хватать

И добралась к тому, что ей так нужно,

Играть ей с ним досужно:

Поступком этим стал уборщик мой вольней

И начал он и сам шутить так с ней,

Как шутит с ним она.

Он так же тоже в точку

Отважился сперва боярыню обнять

И в грудь поцеловать,

А там и юбочку немножко приподнять,

Потом уж приподнял у ней он и сорочку

И дотронулся чуть сперва к чулочку:

Сам губы прижимал свои к ее роточку.

И уже от чулка

Пошла его рука

Под юбку дале спешно

С степени на степень,

Где обитает та приятна тень,

Которую всем зреть утешно.

Дограбилась рука до нежности там всей

И уж дурила в ней

И вон не выходила,

Утеху Госпожа себе тем находила,

Уборщик нет.

Не шел ему на ум ни ужин, ни обед,

Какая это, чорт, утеха,

Что сладость у него лилася без успеха.

Не раз он делал так,

Боярыне скучая,

О благосклонности прямой ей докучая,

Смотря на ее зрак,

Лишь чуть приметит он ее утехи знак,

Котору

Он в саму лучшу пору

У ней перерывал,

Прочь руку вынимал

И чувство усладить совсем ей не давал.

Сердилась Госпожа за то, но все немного

И не гораздо строго,

Хотя сперва и побранит,

Но тот же час опять приятно говорит.

Нельзя изобразить так живо тот их вид,

В каком был с Госпожой счастливый сей детина,

Какая то глазам приятная картина;

В пресладком чувстве Госпожа,

Грудь нежну обнажа

И на софе лежа

Спокойно,

Не очень лишь пристойно

И чересчур нестройно.

Прелестны ножки все у ней оголены,

Одна лежала у стены

В приятном виде там мужскому взору,

Другая свешена с софы долой,

Покрыта несколько кафтанною полой,

А руки у нее без всякого разбору.

Одна без действия, друга ж ея рука

Была уж далека,

И в ней она тогда имела

Приятную часть тела.

Уборщик без чинов подле ея сидел

И неучтиво всю раздел.

Его рука у ней под юбкою гуляла,

Тем в сладость

Госпожу влекла.

Прохладна влажность у нея текла,

Но и опять ей ту приятность обновляла,

Вот их картина дел.

Уборщик мнил тогда, что нет ни в чем препятства,

И только лишь взойти хотел

На верх всего приятства,

Как барыня к себе вдруг няньку позвала

И тем намеренье его перервала.

К ним нянюшка вошла,

Уборщик отскочил тогда к окошку,

А барыня дала погладить няньке кошку,

Приказывала ей себя не покидать.

С уборщиком одним, он скуку ей наносит,

Что невозможного у ней он просит,

А ей того ему не можно дать,

Тут будто не могла та нянька отгадать

И стала говорить о дорогом и нужном:

О перстнях, о часах, о перлице жемчужном,

А барыня твердит, ах, нянька, все не то,

Мне плюнуть тысяч сто,

А то всего дороже,

А нянька о вещах тож да тоже,

Тут барыня опять знак нянюшке дала,

Оставить их одних, вон нянька побрела.

Жестоко было то уборщику обидно,

Велику перед ней он жалобу творит

И уж бесстыдно

Тогда ей говорит:

— Сударыня моя, какая это шутка,

В вас нет рассудка,

Я не могу терпеть,

Не мало дней от вас я мучусь без отрады,

Я чувствую болезнь с великой мне надсады,

Недолго от того и умереть.

А барыня тому лишь только что смеялась

И, отведя его к себе, с ним забавлялась

Опять игрой такой,

Держала все рукой.

Уборщик, вышед из терпенья,

Насилу говорит от многого мученья:

— Что прибыли вам в том, понять я не могу! —

Ответствует она, — французский это «gout».

— Чорт это «gout» возьми, — уборщик отвечает,

Что скоро от него и жив он быть не чает.

Меж этим на бочок боярыня легла

И в виде перед ним другом совсем была,

Как будто осердилась,

Что к стенке от него лицом поворотилась.

Середня ж тела часть,

Где вся приятна сласть,

На край подвинута была довольно.

Уборщик своевольно

Прелестное у ней все тело обнажил,

Однако Госпожу он тем не раздражил,

Она его рукам ни в чем не воспрещала,

А к благосклонности прямой не допущала

И не желала то обычно совершить.

Уборщик от ее упорства

Уж стал не без проворства,

Стараясь как-нибудь свой пламень утушить.

Его рука опять залезла к ней далеко,

И палец и другой вместилися глубоко:

Куда не может видеть око.

Сей способ к счастию тогда ему служил,

Меж теми пальцами он третий член вложил.

На путь его поставил

И с осторожностью туда ж его поправил.

А барыня того

Не видит ничего,

Но только слышит,

От сладости она тогда пресильно дышит.

Уборщик к делу тут прямому приступает,

Он с торопливостью те пальцы вынимает,

А член туда впускает,

Но как он утомлен в тот час жестоко был,

С боярыней играя,

Не только не успел достигнуть дну он края,

И части члена он, бедняжка, не вместил,

Как сладость всю свою потоком испустил,

Тут вставши Госпожа и молвила хоть грозно,

Что дерзко с нею он отважился сшутить,

Да так тому и быть,

Раскаиваться поздно,

И вместо чтоб к нему сурово ей смотреть,

Велела дверь тогда покрепче запереть,

Потом к порядочной звала его работе.

А у него

И от того

Была еще рубашка в поте.

Так он тут Госпоже изволил доложить,

Что ей не может тем так скоро услужить,

Тут барыня ему сама уж угождала,

С нетерпеливостью рукою ухватя

И нежа у него подобно как дитя.

И шеколатом то бессильство награждала,

В той слабости ему тотчас тем помогала.

Тогда-то уж игра прямая потекла,

Бесперестанно тут друг друга забавляли,

Друг друга целовали.

Понравился такой боярыне убор,

И он с тех пор

Нашел свои утехи

И тешил Госпожу без всякия помехи.

 

В черных зеркалах зрачков
Я замурован, как во льду.
Хрустальных пленник я оков
И от тебя не убегу.
Твой силуэт - стальной клинок,
Взгляну лишь - он меня разрежет.
Но болевой проходит шок -
Вновь мазохист к тебе путь держит.
Где твой пряник, где кнут?
Без тебя я стардаю,
Каждый день, каждый труд
Лишь тебе посвящаю.
Твои ресницы - копий ряд,
И не спасут меня щиты:
Они в адском огне горят,
Когда на горизонте - ты.
Язык опасен, словно плеть:
Твои слова убить способны.
Порой невмочь уже терпеть,
Но ты прекрасна, бесподобна!
Где твой пряник, где кнут?
Без тебя я страдаю,
Каждый день, каждый труд
Лишь тебе посвящаю.
Твой голос для меня - приказ,
Стук каблуков - дробь барабана.
Во сне встерчал тебя не раз,
Но просыпался слишком рано.
Я захлебнусь и утону
В своих слезах,
Лишь ты взгрустнешь.
Тебе открыться не рискну,
Ведь не меня ты, знаю, ждешь.
Где сердечный твой друг,
Без кого ты страдаешь,
Каждый день, каждый труд
Ты кому посвящаешь?

 

Домина

- Для чего ты, скажи, начала
Авантюру с телами живыми?
- Потому что с рожденья была
Я бодливой коровой без вымени.

- Как ты можешь дарить только боль,
Не считаясь с табу и правами?
- Заключается в этом вся соль:
Каждый хочет пожить, как хозяин.

- Иглы, воск, окровавленный стек,
Неужели приятно мучение?
- В наш холодный бесчувственный век
Только это дает облегчение.

- Почему же ты плачешь тогда,
Кто обидеть посмел бы Домину?
- И у Верхних бывает беда:
Раб любимый прошел вчера мимо.

автор - Елена Бурова

 

Поделюсь и я своей коллекций стихов на тему женского доминирования, фетиша, бдсм других авторов... Из предисловия к моей книги:
Поклонение женщине, или поклонение насилию
(Сексуальное господство и подчинение)

Детские фантазии из глубин Преисподней

На этом месте должна быть изображена десятая муза: белая, полуобнаженная, прекрасная женщина в легком садомазохистском наряде, с завязанными глазами, влекомая вперед дикими зверями – страстями и пороками – Порнократия. (ну что-то в таком духе)



"Сила женщины определяется степенью страдания, которой она способна покарать своего возлюбленного" (Юкио Мисима).

Можно спросить: мазохизм — это «хорошо» или «плохо»? Один скажет — «да», другой скажет — «нет», и оба будут неправы.

Настоящий, махровый мазохизм, принадлежность к одному из одиозных сексуальных течений, аристократии порока, — относительно редкое явление (но не такое уж! И все же относительно не имеющих его), он является в Природе также часто как в картах к даме пик выпадает джокер.

Садомазохист – это своего рода Пьеро с душой Арлекина, где Пьеро представляет чистый мазохизм, а Арлекин – чистый садизм. Злость и вдохновение. Карнавал масок. Характерные типы…

Мазохизм (гетеросексуальный) как обожествление женщины и уничтожение себя перед ней (фемдом) дает возможность остро почувствовать все ее превосходство и свое ничтожество. Почему же женщина восходит на пьедестал? потому что мужчина воспринимается как противник, как тот, кто должен быть превзойден и побежден. А женщину мужчина не может превзойти по самой природе творения, поскольку женщина — существо слабое и высшего порядка! И если даже женщина скажет ее рабу покорится ее мужчине, то раб покорится, такова ее власть над своим рабом.

Мазохизм — это не просто половое изощрение. Я сознательно употребил здесь слово «изощрение»; ибо это понятие предполагает возвышение, тогда как понятие «извращение» обозначает не что иное, как низвержение, представление «истины» в ложном смысле. Так вот, половое изощрение — это всего лишь одна из форм проявления мазохизма. Мазохизм шире — это глубокое переживание превосходства самого по себе, поскольку превосходство, в сущности, есть всякое возвышение.

В одном звуке «победа» уже таится та магическая сладость, которая дает возможность глубоко почувствовать всю чарующую силу возвышенного.

Конечно, часто мазохизм принимает откровенно извращенные формы, но это есть всего лишь переживание грязного, грубого превосходства, но на вершине — это острое переживание тонкого и изящного в любом его проявлении: это может быть неуловимый аристократизм женщины, это может быть и слово, но это слово чувствуется крайне остро и врезается в сознание, как бритва в плоть, это может быть и произведение искусства, или научная теория и т. п. — все то, что возвышается над посредственностью, все оттенки доминирования… и подчинения, власти, господства, первенства... над бездной мазохизма, фетишизма… чем все это сексуализируется и усиливается в переживании...

А что стоит в глубине за иллюзиями мазохиста? Это не тяга к боли и не тяга к унижениям, это любовь к превосходству безотносительному.

Именно из тяги к возвышенному берет свое начало мазохизм. Что не можешь превзойти, тем восхищаешься, и через сознание своей ничтожности перед ним, чувствуешь всю глубину его величия. Поэтому мазохизму присуще глубокое переживание возвышенного, переживание того, что по природе своей требует поклонения.

В этом отношении показательны слова Мазоха из зарисовки «Подруги»: «Он все еще молчал — перед ней он чувствовал себя действительно ребенком. Маленькая наколка из ярко-красных лент придавала ей что-то материнское, и обращалась она с ним, как с мальчиком, заслуживающим наказания. Да, она имела над ним превосходство во всех отношениях, — и именно это придавало ей неотразимую прелесть».

Или вот как отзывается В. Набоков в лекциях по русской литературе о любимой героини Достоевского Настасьи Филипповне: «Тут все осложняется: в романе действует демоническая, гордая, порочная, соблазнительная, таинственная, восхитительная и, несмотря на свое падение, неподкупно чистая Настасья Филипповна, одна из тех невозможных, выдуманных, раздражающих героинь, которыми пестрят произведения Достоевского. Все чувства этой непостижимой женщины выражаются в превосходной степени: и доброта, и греховность ее беспредельны». «Унижение человеческого достоинства – излюбленная тема Достоевского».

Далее Гитлер (крайний мазохист) – служение идеи «превосходства арийской нации» и «господства над миром»; где мазохизм выступает генератором агрессивности и насильственности, как основа. Вот и лозунг: «Дойчленд убер алес» - «Германия превыше всего»!

Но мазохизм есть и как плод безумной страсти. Подтверждением тому могут послужить слова самого известного русского поэта:

«Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Нет, никогда средь пылких дней
Кипящей младости моей
Я не желал с таким мученьем
Лобзать уста младых Армид,
Иль розы пламенных ланит,
Иль перси полные томленьем;
Нет, никогда порыв страстей
Так не терзал души моей! (Пушкин А. С.)»

Или

«Есть упоение в бою,
И бездне мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении чумы.

Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья –
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог»

Или

«За нею по наклону гор
Я шел дорогой неизвестной,
И примечал мой робкий взор
Следы ноги ее прелестной,
Зачем не смел ее следов
Коснуться жаркими устами…»

Или

«…Чтоб камня моего могли коснуться
Вы легкою ногой или одеждой.
Когда сюда, на этот гордый гроб
Пойдете кудри наклонять и плакать…»

(Евгений Онегин)

XXX
Увы, на разные забавы
Я много жизни погубил!
Но если б не страдали нравы,
Я балы б до сих пор любил.
Люблю я бешеную младость,
И тесноту, и блеск, и радость,
И дам обдуманный наряд;
Люблю их ножки; только вряд
Найдете вы в России целой
Три пары стройных женских ног.
Ах! долго я забыть не мог
Две ножки... Грустный, охладелый,
Я всё их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.


XXXI
Когда ж и где, в какой пустыне,
Безумец, их забудешь ты?
Ах, ножки, ножки! где вы ныне?
Где мнете вешние цветы?
Взлелеяны в восточной неге,
На северном, печальном снеге
Вы не оставили следов:
Любили мягких вы ковров
Роскошное прикосновенье.
Давно ль для вас я забывал
И жажду славы и похвал,
И край отцов, и заточенье?
Исчезло счастье юных лет,
Как на лугах ваш легкий след.


XXXII
Дианы грудь, ланиты Флоры
Прелестны, милые друзья!
Однако ножка Терпсихоры
Прелестней чем-то для меня.
Она, пророчествуя взгляду
Неоцененную награду,
Влечет условною красой
Желаний своевольный рой.
Люблю ее, мой друг Эльвина,
Под длинной скатертью столов,
Весной на мураве лугов,
Зимой на чугуне камина,
На зеркальном паркете зал,
У моря на граните скал.


XXXIV
Мне памятно другое время!
В заветных иногда мечтах
Держу я счастливое стремя...
И ножку чувствую в руках;
Опять кипит воображенье,
Опять ее прикосновенье
Зажгло в увядшем сердце кровь,
Опять тоска, опять любовь!..
Но полно прославлять надменных
Болтливой лирою своей;
Они не стоят ни страстей,
Ни песен, ими вдохновенных:
Слова и взор волшебниц сих
Обманчивы... как ножки их.


Или

«Взошла заря, блистает бледный день –
А вкруг меня глухое запустенье…
Уж нет ее… я был у берегов,
Где милая ходила в вечер ясный;
На берегу, на зелени лугов
Я не нашел чуть видимых следов,
Оставленных ногой ее прекрасной.»

«Те дни, когда впервые
Заметил я черты живые
Прелестной девы, и любовь
Младую взволновала кровь.
И я, тоскуя безнадежно,
Томясь обманом пылких снов,
Везде искал ее следов,
Об ней задумывался нежно,
Весь день минутной встречи ждал
И счастье тайных мук узнал.»

«Вот время: по горе теперь идет она
К брегам, наполненным шумящими волнами,
Там, под заветными скалами,
Теперь она сидит печально и одна…
Одна… Никто пред ней не плачет, не тоскует;
Никто ее колен в забвенье не целует,
Одна… Ничьим устам она не предает
Ни плач, ни влажных уст, ни персей белоснежных,
Никто ее любви небесной не достоин.
Не правда ль: ты одна… ты плачешь… Я спокоен.»

<Анне Н. Вульф.>

«Увы! напрасно деве гордой
Я предлагал свою любовь!
Ни наша жизнь, ни наша кровь
Ее души не тронет твердой.
Слезами только буду сыт,
Хоть сердце мне печаль расколет.
Она на щепочку нассыт,
Но и понюхать не позволит…».

Ну и напоследок:

(Египетские ночи)

«Чертог сиял. Гремели хором
Певцы при звуке флейт и лир.
Царица голосом и взором
Свой пышный оживляла пир;
Сердца неслись к ее престолу,
Но вдруг над чашей золотой
Она задумалась и долу
Поникла дивною главой...

И пышный пир как будто дремлет,
Безмолвны гости. Хор молчит.
Но вновь она чело подъемлет
И с видом ясным говорит:
В моей любви для вас блаженство?
Блаженство можно вам купить...
Внемлите ж мне: могу равенство
Меж нами я восстановить.
Кто к торгу страстному приступит?
Свою любовь я продаю;
Скажите: кто меж вами купит
Ценою жизни ночь мою? —

Рекла — и ужас всех объемлет,
И страстью дрогнули сердца...
Она смущенный ропот внемлет
С холодной дерзостью лица,
И взор презрительный обводит
Кругом поклонников своих...
Вдруг из толпы один выходит,
Вослед за ним и два других.
Смела их поступь; ясны очи;
Навстречу им она встает;
Свершилось: куплены три ночи,
И ложе смерти их зовет.

Благословенные жрецами,
Теперь из урны роковой
Пред неподвижными гостями
Выходят жребии чредой.
И первый — Флавий, воин смелый,
В дружинах римских поседелый;
Снести не мог он от жены
Высокомерного презренья;
Он принял вызов наслажденья,
Как принимал во дни войны
Он вызов ярого сраженья.
За ним Критон, младой мудрец,
Рожденный в рощах Эпикура,
Критон, поклонник и певец
Харит, Киприды и Амура...
Любезный сердцу и очам,
Как вешний цвет едва развитый,
Последний имени векам
Не передал. Его ланиты
Пух первый нежно отенял;
Восторг в очах его сиял;
Страстей неопытная сила
Кипела в сердце молодом...
И грустный взор остановила
Царица гордая на нем.

— Клянусь... — о матерь наслаждений,
Тебе неслыханно служу,
На ложе страстных искушений
Простой наемницей всхожу.
Внемли же, мощная Киприда,
И вы, подземные цари,
О боги грозного Аида,
Клянусь — до утренней зари
Моих властителей желанья
Я сладострастно утомлю
И всеми тайнами лобзанья
И дивной негой утолю.
Но только утренней порфирой
Аврора вечная блеснет,
Клянусь — под смертною секирой
Глава счастливцев отпадет.»

Равно здесь можно вспомнить Шамаханскую царицу из сказки «Золотой петушок»...

 

А вот поэтические зарисовки Лермонтова:

(Тамара)

«В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на черной скале.

В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила:
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла.

И там сквозь туман полуночи
Блистал огонек золотой,
Кидался он путнику в очи,
Манил он на отдых ночной.

И слышался голос Тамары:
Он весь был желанье и страсть,
В нем были всесильные чары,
Была непонятная власть.

На голос невидимой пери
Шел воин, купец и пастух;
Пред ним отворялися двери,
Встречал его мрачный евнух.

На мягкой пуховой постели,
В парчу и жемчу́г убрана,
Ждала она гостя... Шипели
Пред нею два кубка вина.

Сплетались горячие руки,
Уста прилипали к устам,
И странные, дикие звуки
Всю ночь раздавалися там.

Как будто в ту башню пустую
Сто юношей пылких и жен
Сошлися на свадьбу ночную,
На тризну больших похорон.

Но только что утра сиянье
Кидало свой луч по горам,
Мгновенно и мрак и молчанье
Опять воцарялися там.

Лишь Терек в теснине Дарьяла,
Гремя, нарушал тишину;
Волна на волну набегала,
Волна погоняла волну;

И с плачем безгласное тело
Спешили они унести;
В окне тогда что-то белело,
Звучало оттуда: прости.

И было так нежно прощанье,
Так сладко тот голос звучал,
Как будто восторги свиданья
И ласки любви обещал.

Или

«Нечаянно взор его упал на лиловый колокольчик, над которым вились две бабочки: одна серая с черными крапинками, другая испещренная всеми красками радуги; как будто воздушный цветок или рубин с изумрудными крыльями, отделанный в золото и оживленный какою-нибудь волшебницей; оба мотылька старались сесть на лиловый колокольчик и мешали друг другу, и когда один был близко, то ветер относил его прочь; наконец, разноцветный мотылек остался победителем, уселся и спрятался в лепестках; напрасно другой кружился над ним… он был принужден удалиться. У Вадима был прутик в руке; он ударил по цветку и убил счастливое насекомое… и с каким-то восторгом наблюдал его последний трепет!..(Вадим)»

Или

«Саша был преизбалованный, пресвоевольный ребенок. Он семи лет уже умел прикрикнуть на непослушного лакея. Приняв гордый вид, он умел с презреньем на низкую лесть толстой ключницы. Между тем природная всем склонность к разрушению развивалась в нем необыкновенно. В саду он то и дело ломал кусты и срывал лучшие цветы, усыпая им дорожки. Он с истинным удовольствием давил несчастную муху и радовался, когда брошенный им камень сбивал с ног бедную курицу. Бог знает какое направление принял бы его характер, если бы не пришла на помощь корь, болезнь, опасная в его возрасте».

Мрачная, холодная линия ненависти и мести пронизывает почти все сочинения Лермонтова. Отсюда человеконенавистничество, отсюда презрение к обществу и людям, отсюда злость и сарказм, а, в конечном счете – отчуждение, провоцирование… и смерть. Почему Лермонтов так щепетилен к вопросам чести, почему он постоянно говорит о темной тайне души его героев? На дне за всем этим, говоря словами Лермонтова, скрывается гордыня и самолюбие, как американский крокодил на дне колодца.

Характерное, мрачное, архетипичное: «Ангел смерти», «Мой демон», «Демон», «Азраил», «Пир Асмадея», «Дух, низверженный с небес», «демон-изгой», «дикий одиночка-отшельник, чуждый людям»…, а также его спутники: барсы, орлы, волки, змеи… дикость, холод, снега, реки, леса, горы… Почти вся его поэзия мне где-то близка и любима…

А вот стихотворение Гете:

Зверинец Лили

«…Ведь именно так из чащи ночной
Прибрел к ней медведь - мохнатый верзила.
В какой же капкан его залучила
Хозяйка компании сей честной!
Отныне он, можно сказать,- ручной,
Конечно, только в известном смысле.
Любовь прочнее любых оков...
Ах, что там! Я кровью своей готов
В ее саду поливать цветочки.

"Как?! "Я"- вы сказали? Но, ваша честь..."
Да, да! Я... Медведь - это я и есть.
За юбкой погнался! Пропал! Погиб!
На шелковом водят меня шнурочке.
А как я в эту историю влип -
Об этом вам расскажу попозже:
Сейчас не могу... Брр!.. Мороз - по коже.
Ведь сами подумайте! Зло берет:
Кругом все квохчет, хрюкает, блеет.
Такая порой тоска одолеет -
Удрать хочу!
Рычу!
Хожу, как помешанный, взад-вперед,
Башкой кручу,
Рычу!
Пройдусь немного по аллее,
И снова ходу - от ворот!
Зря, что ль, досада меня разбирает?
Дух, взбеленившись, нутро распирает.
Ну, как от ярости не взреветь?
Кто я ей: заяц или медведь?!
Белка, грызущая орешек?!
Простите, мамзель: не гожусь для насмешек,
Да мне в лицо
Хохочет здесь каждое деревцо!
Каждый кустик строит рожи!
С души воротит - хоть околей -
От ваших цветочков, от ваших аллей!
Служить вам?! Хватит! Себе дороже!
Бегу отсюда во весь опор!
Хочу перепрыгнуть через забор -
Да не могу. Заколдован я, что ли?
Сила ушла из медвежьих лап?
Тьфу ты! Совсем одряхлел, ослаб!
Видать, суждено помереть в неволе.
Я сам себя не узнаю:
Лежу, визжу, судьбою смятый,
И слышат жалобу мою
Фарфоровые уши статуй.
И вдруг... Как метнется по жилам кровь!
Блаженнейшим соком наполнились клетки.
Я голос возлюбленной слышу вновь:
Она запела в своей беседке!

Воздух цветами заблагоухал...
Уж, верно, поет, чтобы я услыхал!

Бегу! Предо мной расступаются ветки,
Я - как шальной - по цветам, по лугам!
И - кубарем - прямо к ее ногам.

Она смеется: "Вот удивил!
Скажите, откуда такая удаль?
Свиреп, как медведь, а привязчив, как пудель.
Космат, безобразен... А все-таки мил!"
И ножкой, ножкой - ну, что за натура!-
Гладит мохнатую спину мою.
Как восхитительно чешется шкура!
Медведю кажется: он - в раю.
Целую ей туфлю, жую подметку,
Благопристойность медвежью храня.
К коленям ее припадаю кротко -
Не часто дождешься такого дня!
Она то погладит, то шлепнет меня.
Но я в блаженстве, как новорожденный,
Реву, улыбкой ее награжденный...
Вдруг мило хлыстиком взмахнет:
"Allons tout doux! eh la menotte!
Et faites serviteur,
Comme un joli seigneur" *.

Вот так надеждой живет дуралей,
Терпит все шалости, все причуды,
Но стоит чуть-чуть не потрафить ей -
Ох, как бедняге придется худо!

А впрочем, есть у ней некий бальзам...
Порою, к моим снизойдя слезам,
Она этим зельем на кончике пальца
Смочит иссохшие губы страдальца
И убежит, предоставив мне
Дурью мучиться наедине.
Право же! Нет ничего нелепей:
Снятый с цепи, я прикован цепью
К той, от которой с ума схожу.
Плетусь за ней следом, от страха дрожу,
По доброй воле живу в неволе,
Но что ей до муки моей, до боли?!
Знает, преданней нет слуги.
А иногда, веселясь от сердца,
В клетке моей приоткроет дверцу:
"Что ж ты, дружок, не бежишь? Беги!"
А я?.. О боги, коль в вашей власти
Разрушить чары этой страсти,
То буду век у вас в долгу...
А не дождусь от вас подмоги,
Тогда... тогда... О, знайте, боги!-
Я сам помочь себе смогу!»

* ну, будь пай-мальчиком! Дай лапу!
Отвесь поклон, как подобает
благовоспитанному кавалеру (франц.).


Или

Зулейке

«Чтоб игрою благовоний
Твой порадовать досуг,
Гибнут сотни роз в бутоне,
Проходя горнило мук.

За флакон благоуханий,
Что, как твой мизинец, мал,
Целый мир существований
Безымянной жертвой пал, —

Сотни жизней, что дышали
Полнотою бытия
И, волнуясь, предвкушали
Сладость песен соловья.

Но не плачь, из их печали
Мы веселье извлечем.
Разве тысячи не пали
Под Тимуровым мечом!»

Или(перевод М.Кузьмина)

«Чтобы в льстивых ароматах
Знала радость ты вполне,
Сотням роз едва зачатых
Должно гибнуть на огне.

Чтоб флакончик взять пригожий,
Где душистый жив эфир,
На персты твои похожий,-
Тут потребен целый мир.

Целый мир, что жизни силой
Полноты своей доспев,
Предвкушает Буль-буль милой
Возбудительный напев.

Нам мученье — лишь отрада,
Если множит нашу сласть.
Душ не съела ль мириады,
Чтоб расцвесть, Тимура власть?»

 

ИВАН ФРАНКО. Притча о красе (на сюжет про Аристотеля и Филлиду)

Аристотель-мудрец Александра учил
И царевичу как-то стихи посвятил:

"Пуще стрел, и огня, и меча, и косы, -
Бойся, мальчик, оружия женской красы.

Только мудрость, лета, да науки гранит
От неё панацея - надежнейший щит."

Аристотель-мудрец по тропинке бредёт.
Глядь - Аглая-гетера навстречу идёт,

Та Аглая, о чьей неземной красоте
Всей Эллады мужи вожделеют в мечте.

Да вот только язвительных слов и ума
Опасаются все, и царица сама.

Аристотель на девушку взгляд устремил,
Подивился, любуясь, гордыню смирил,

Поклонился и молвил: "Аглая, молю!
Больше мудрости, солнца - тебя я люблю.

Утоли мою жажду. Прошу. Хоть на час...
Всё, что хочешь, проси. Я исполню тотчас!"

Усмехнулась Аглая: "Вот честь для меня!
Я ведь только прошла, мимоходом пленя

Мудреца - ведь гордится им Греция вся -
Что умом пригибает к земле небеса!

Я твоя. Всё, что хочешь, со мною верши...
Лишь пред этим - полчасика мне послужи:

В том саду, что к дворца примыкает стене,
Покатай, несравненный, меня на спине."

Усмехнулся мудрец, - вот девичий каприз!
Ну, да сам напросился... Однако, сюрприз...

Снял хламиду, ползёт он к Аглае молчком.
Та закрыла глаза ему женским платком,
На плечах примостилась, хлестнула прутком...

Так приехали вмиг на уютный лужок,
Где под сенью платанов чистейший прудок.

Там сидел Александр, и царица, и двор,
И серебряный смех раздавался, и хор...

А Аглая кричит: "Ну, мой ослик, живей!
Лишь минутка осталась - скачи же скорей!"

Так девица его в круг людей завела,
Соскочила легко и - платочек сняла...

Ах, как тяжко ему было то пережить...
Этот смех... До ладьи гробовой не забыть!..

Аристотель-мудрец Александра учил
И вторично свой опус ему посвятил:

"Пуще стрел, и огня, и меча, и косы, -
Бойся, мальчик, оружия женской красы!

И ни мудрость, ни лета, ни знаний гранит -
Никакие пред Ней не твердыни. Не щит!

Впрочем - есть панацея: мертвец иль слепец -
Вот, воистину, с Нею надёжный борец!"

 

Апухтин:

«Не званая, любовь войдет в твой тихий дом,
Наполнит дни твои блаженством и слезами
И сделает тебя героем и... рабом».

«Она отдаст последний грош,
Чтоб быть твоей рабой, служанкой,
Иль верным псом твоим — Дианкой,
Которую ласкаешь ты и бьешь».

Бунин:

«...И ребенок, подняв глаза, чувствует сладкий страх при мысли о таинственном хозяине этой паутины, имя которого он произносит с запинкой, по-крестьянски — паук — и который так сердито выскакивает из своей щели, когда в его сеть попадает муха.
Сладко смотреть тогда за ее гибелью!»

 

Свернешься у шпилек кошкой,вылизывая каблучки.
.Игра, как бы понарошку,но острые в ней крючки-
цепляющие серьезно,обыденность рвущие в хлам...
Пока еще ты бесхозный,прими-ка решение сам:

нужны ли фетиши эти-подвязки, корсеты, чулки
,(гипюра и кружев сети,тесемок и рюшей силки!)
Там дальше- замес покруче: где словом, где плетью..
Как *лядь, подмахивая по-сучьи,рискуешь себя потерять.
Я честно с тобой играю:теперь ты узнал весь расклад...

Да, знаю тропинку к раю,но рядом- сабвей прямо в ад(с)

 

Анна Ахматова:

"Каждый день по-новому тревожен,
Все сильнее запах спелой ржи,
Если ты к ногам моим положен,
Ласковый, лежи."


Степан Щипачев:

(береза)
«Её к земле сгибает ливень
Почти нагую, а она
Рванётся, глянет молчаливо,-
И дождь уймётся у окна.
И в непроглядный зимний вечер,
В победу веря наперёд,
Её буран берёт за плечи,
За руки белые берёт.
Но, тонкую, её ломая,
Из силы выбьются... Она,
Видать, характером прямая,
Кому-то третьему верна».

Или

«Полями девушка пойдет босая.
Я встрепенусь, превозмогая тлен,
горячей пылью ног ее касаясь,
ромашкою пропахших до колен».

 

Чего ты больше ей принёс —
Нежданных радостей иль слёз?
Печали тихой перед сном,
Когда так пуст бывает дом?

Когда подушка горяча
И горяча рука во тьме,
И нет любимого плеча,
Чтобы забыться в сладком сне?

Чего ты больше ей принёс —
Переживаний или грёз?
Веселой нежности любви?
Иль одиночества с людьми?
Весенних гроз
Иль стылых вьюг?
Иль бесконечности разлук?
Чего ты больше ей принёс? —
Себя ты спросишь в сотый раз.
И вновь забудешь свой вопрос
Вблизи её счастливых глаз,
В медовом запахе волос...

Чего ты больше ей принёс?

(c) Андрей Дементьев

 

Фет: (Купальщица)

Игривый плеск в реке меня остановил.
Сквозь ветви темные узнал я над водою
Ее веселый лик — он двигался, он плыл, —
Я голову признал с тяжелою косою.

Узнал я и наряд, взглянув на белый хрящ,
И превратился весь в смущенье и тревогу,
Когда красавица, прорвав кристальный плащ,
Вдавила в гладь песка младенческую ногу.

Она предстала мне на миг во всей красе,
Вся дрожью легкою объята и пугливой,
Так пышут холодом на утренней росе
Упругие листы у лилии стыдливой.»

О. Мандельштам

«Я наравне с другими
Хочу тебе служить,
От ревности сухими
Губами ворожить.
Не утоляет слово
Мне пересохших уст,
И без тебя мне снова
Дремучий воздух пуст.

Я больше не ревную,
Но я тебя хочу,
И сам себя несу я,
Как жертву палачу.
Тебя не назову я
Ни радость, ни любовь.
На дикую, чужую
Мне подменили кровь.

Еще одно мгновенье,
И я скажу тебе,
Не радость, а мученье
Я нахожу в тебе.
И, словно преступленье,
Меня к тебе влечет
Искусанный в смятеньи
Вишневый нежный рот.

Вернись ко мне скорее,
Мне страшно без тебя,
Я никогда сильнее
Не чувствовал тебя,
И все, чего хочу я,
Я вижу наяву.
Я больше не ревную,
Но я тебя зову».

***
«Холодок щекочет темя,
И нельзя признаться вдруг,-
И меня срезает время,
Как скосило твой каблук…»

***
«…Природа - тот же Рим, и, кажется, опять
Нам незачем богов напрасно беспокоить,-
Есть внутренности жертв, чтоб о войне гадать,
Рабы, чтобы молчать, и камни, чтобы строить!»

 

Шекспир:

«Издержки духа и стыда растрата —
Вот сладострастье в действии. Оно
Безжалостно, коварно, бесновато,
Жестоко, грубо, ярости полно.
Утолено, — влечет оно презренье,
В преследованье не жалеет сил... (Сонет 129)»

Или:

«Вот похоть, алчна и груба –
Души бездонной страх и стыд
Равно тирана и раба
Она безжалостно разит.

Когда сыта тобой – презрит,
Но снова, раздирая рот,
Своей приманкою прельстит
И мстит, казнит и предает.

И кто хоть раз ее познал,
Себе до гроба будет лгать,
Что этот пыточный подвал –
Седьмого неба благодать. (Сонет 129)»

«Адонис и Венера», сладкий плен:

«…Меня молил, как ныне я взываю,
Сам бог войны суровый о любви...
Он был могуч... Над битвами летая,
Он побеждал, весь в прахе и крови...
Мой раб, он умолял самозабвенно
О том, что я отдам тебе мгновенно.

На мой алтарь копье повесил он,
И крепкий щит, и шлем непобедимый,
И стал учиться, мною покорен,
Играть, резвиться и шутить с любимой.
В объятьях обретя желанный бой,
Расстался он с гремящею войной.

Так властелин склонился предо мною ,
На цепи розовой он взят в полон...
Покорствует ему копье стальное,
Но пал перед моим презреньем он.
О, не гордись, не хвастай тайной силой,
Владея той, кто бога битв пленила…»

 

А. Мюссе

«Да, женщины, тут нет ошибки,
Дана вам роковая власть:
Довольно с нас одной улыбки,
Чтоб вознестись или упасть.

Слова, молчанье, вздох случайный,
Насмешливый иль скучный взгляд,
И в сердце любящего тайно
Смертельный проникает яд.

Да, ваша гордость неуемна;
У нас душа слаба, кротка,
И так же ваша власть огромна,
Как верность ваша коротка.

Но гибнет в мире власть любая,
Когда ее несносен гнет;
Кто любит и молчит, страдая,
В слезах от вас навек уйдет.

Пусть горше не пил он напитка,
Пусть он истает как свеча,
Но мне милее наша пытка,
Чем ваше дело палача.»

 

А вот стихи древнегреческого поэта Асклепиада:

«Прежде, бывало, в объятьях душил Археад меня, нынче ж
К бедной ко мне и шутя не обращается он,
Но не всегда и медовый Эрот нам бывает приятен, -
Часто, лишь боль причинив, сладок становится бог».

А вот стихи древнеримского поэта Тибулла:

«Вижу я, быть мне рабом: госпожа для меня отыскалась;
Ныне навеки прощай, древняя воля отцов!
Рабство печально мое, и цепи меня удручают;
Но горемычному впредь пусть не ослабит Амур».

Или

«Глупо поклявшись: теперь страха не будешь ты знать,
Будешь смела ты теперь и станешь без удержу мучить.
Сколько бед натворил мне мой болтливый язык!
Что ж, поступай, как прихоть велит: твой раб я навеки,
Не убегу никуда я от моей госпожи,
Но припаду я в цепях к алтарям священным Венеры.
Любит просящих она, а непокорных клеймит».

А вот стихи Проперция:

«Но, чем смиреннее ты и покорнее будешь Амуру,
Тем ты скорей для себя сможешь добиться добра:
Счастлив лишь будет тот со своей единственной милой,
Кто, о свободе забыв, будет ей верным рабом».

 

Валерий Брюсов:

Раб

«Я - раб, и был рабом покорным
Прекраснейшей из всех цариц.
Пред взором, пламенным и чёрным,
Я молча повергался ниц.

Я лобызал следы сандалий
На влажном утреннем песке.
Меня мечтанья опьяняли,
Когда царица шла к реке.

И раз - мой взор, сухой и страстный,
Я удержать в пыли не мог,
И он скользнул к лицу прекрасной
И очи бегло ей обжёг...

И вздрогнула она от гнева,
Казнь - оскорбителям святынь!
И вдаль пошла - среди напева
За ней толпившихся рабынь.

И в ту же ночь я был прикован
У ложа царского, как пёс.
И весь дрожал я, очарован
Предчувствием безвестных грёз.

Она вошла стопой неспешной,
Как только жрицы входят в храм,
Такой прекрасной и безгрешной,
Что было тягостно очам.

И падали её одежды
До ткани, бывшей на груди...
И в ужасе сомкнул я вежды...
Но голос мне шепнул: гляди!

И юноша скользнул к постели.
Она, покорная, ждала...
Лампад светильни прошипели,
Настала тишина и мгла.

И было всё на бред похоже!
Я был свидетель чар ночных,
Всего, что тайно кроет ложе,
Их содроганий, стонов их.

Я утром увидал их - рядом!
Ещё дрожащих в смене грёз!
И вплоть до дня впивался взглядом, -
Прикован к ложу их, как пёс.

Вот сослан я в каменоломню,
Дроблю гранит, стирая кровь.
Но эту ночь я помню! помню!
О, если б пережить всё - вновь!»


Рабыни

«Она была как свет прекрасна,
И как сияние светла.
Она нам в душу тенью страстной,
Отрадой сладостной вошла.

Она - царевна. мы - рабыни.
Две эфиопки, целый день
Мы веер двигали павлиний,
Ей тихо навевая тень.

Когда же время наступало
Уснуть. мы в ложнице над ней
Опять качали опахало,
И тих был ветер меж теней.

И мы мечты не утаили,
Дала нам смелость темнота -
К ногам, белее белых лилий,
Прижать кровавые уста.

И с этих пор, едва темнело,
И жизнь немела в сне ночном,
В опочивальне - к телу тело
Сближались мы, таясь, втроём.

Но мы, стыдясь себя на ложе, -
Близ ангела две дщери тьмы! -
И здесь ей поклонялись тоже,
И здесь служили рабски мы!

...Иль было ей восторгов мало?
И этих ласк и этих губ?
Она иного пожелала -
Но нам не изменяет труп!

Я подала ей чашу с ядом,
О, спи! твой сон глубок и строг!
И мы с тобой - на ложе рядом
В последний раз у этих ног».


ЖЕНЩИНЕ

«Ты - женщина, ты - книга между книг,
Ты - свернутый, запечатленный свиток,
В его строках и дум и слов избыток,
В его листах безумен каждый миг.

Ты - женщина, ты - ведьмовский напиток!
Он жжет с огнем, едва в уста проник,
Но пьющий пламя подавляет крик
И словословит бешено средь пыток.

Ты - женщина, и этим ты права.
От века убрана короной звездной,
Ты - в наших безднах образ божества!

Мы для тебя влечем ярем железный,
Тебе мы служим, тверди гор дробя,
И молимся - от века - на тебя!»

 

Из книги «Белый раб», «Черная Венера»:

***
«…Пусть дышит утро красотой,
Есть прелесть и во мгле ночной
Анголы берегов…
И черный облик красоты
Влечет и взгляды и мечты…
Я все забыть готов!

О, королевы черной власть!
Нас в плен к тебе уводит страсть,
В желанный, сладкий плен…
Где слиты нежная любовь,
Восторг, волнующий нам кровь,
И верность без измен.

Испанец гордый, пылкий галл,
Коварный сын шотландских скал
И злой, угрюмый бритт –
Бредут мужчины всех племен
Туда, где твой вознесся трон,
Где власть твоя царит.

У ног твоих покорно лег
И Запад пленный и восток
В тропической жаре…
И солнце, путник всех широт,
Твою победу признает,
Вставая на заре.

Ты в плен Америку взяла,
Когда на запад приплыла
Из Африки родной…
Сиял рассвет, чуть веял бриз,
И волны драгоценный приз
Несли к земле чужой.

Чернее сажи твой наряд,
Дыханье – яблонь аромат,
Как луч зари – твой взор,
И пух и шелк – твои уста,
Блистает скромно красота,
Как солнце из-за гор.

Клянусь, Венеры ты стройней.
Во всем соперничая с ней,
С богинею самой!
У ней белее кожи цвет,
Но разницы меж вами нет
Для нас во тьме ночной.

Лишь твой корабль сюда приплыл,
Всех охватил любовный пыл…
Непокоренных нет!
Долины, горы и луга –
Ты всем близка и дорога,
Все шлют тебе привет!

Виргинцы льнут к тебе толпой,
Из Каролины мчится рой
И юных и седых…
И даже – знает вся страна –
Есть и большие имена…
Но… умолчим о них!

Богиня черная моя,
Тебе подвластные края
В любви благослови!
Незыблем твой высокий трон,
Тобой одно наш мир пленен,
Царицею любви!

Я сам, в безумстве этих дней,
Уж изменил сестре твоей,
Но я – не ренегат!
Неблагодарность – страшный грех,
Но мне милей любых утех
Твой благодарный взгляд.

Не надо больше перемен!
Мне так желанен этот плен,
Что всюду и всегда
В оттенке, в облике любом
Останусь я твоим рабом
На долгие года.

Фибеей нежной улыбнись,
Иль хитрый Бенебой явись,
Иль Мимбией шальной,
Веселой Кубой подмигни,
Иль скромность Куошебой храни –
Я всюду, вечно твой!»

 

Удар, ещё удар, спина в полоски,
В глазах огонь, гримаса на лице,
О, сколько видели на этой лавке доски,
Рабынь, и в норках и в песце,
В грязи, в лохмотьях, в золоте, в рванине
Все были, как одна кротки,
На лавке, будто на равнине
Глотали счастья своего глотки.
Ещё удар, в твоих глазах искрится,
Ещё немного и экстаз..
Такой оргазм тебе мог только сниться,
Такое в твоей жизни первый раз.
Ты завтра приползёшь и бросишься мне в ноги,
Теперь я твоё счастье и беда.
И ныне тебе нет другой дороги,
ты стала моей сучкой навсегда

 

Ришар Догбе (Дагомея)

Озерная Венера

«Розовой тканью покрыты бедра,
тело - черное, как антрацит,
татуировки узор
и твердые
груди.

Улыбка ребенка,
кольца волос, как пружина, упруги
на голове - корзина с плодами,
сочные губы, которым нужны поцелуи и сласти.

Черная дочь голубых озер,
легкая, как африканский ветер,
на влажном песке оставляет
следы.

Забывают ловлю терпеливые рыбаки,
и любуются узкобедрой
богиней воды.

А богиня проходит мимо
и детские ноги свои
погружает в прохладные воды.»


НОЭМИЯ ДЕ СОУЗА


НЕГРИТЯНКА
«Чужаки воспевали тебя не раз,
но другие миры в глубине их глаз
застили прелесть твою живую...
И сплетали они кружева легковесных фраз
и — чужие, тебя, чужую,
не желавшую иноземных ласк,—
ни понять, ни объять не могли.
И ткань славословий плелась,
про тебя говорили: эбеновый сфинкс,
этрусская ваза, черный экстаз,
жрица любви, тропический зной...
И — разодетая в эти слова,
словно в пышный атлас,
словно в тонкие кружева,—
всем была ты, кроме себя самой...
Спасибо всем чужакам!
Спасибо за то, что оставили нам —
людям той же души, тех же кровей,
детям грусти твоей —
неповторимую славу тебя воспеть...»

 

Блок:

ПЕСНЯ ФАИНЫ

«Когда гляжу в глаза твои
Глазами узкими змеи
И руку жму, любя,

Эй, берегись! Я вся - змея!
Смотри: я миг была твоя,
И бросила тебя!

Ты мне постыл! Иди же прочь!
С другим я буду эту ночь!
Ищи свою жену!

Ступай, она разгонит грусть,
Ласкает пусть, целует пусть,
Ступай - бичом хлестну!

Попробуй кто, приди в мой сад,
Взгляни в мой черный, узкий взгляд,
Сгоришь в моем саду!

Я вся - весна! Я вся - в огне!
Не подходи и ты ко мне,
Кого люблю и жду!

Кто стар и сед и в цвете лет,
Кто больше звонких даст монет,
Приди на звонкий клич!

Над красотой, над сединой,
Над вашей глупой головой -
Свисти, мой тонкий бич!»

Блок:

«Холодный ветер от лагуны.
Гондол безмолвные гроба.
Я в эту ночь — больной и юный —
Простерт у львиного столба.

На башне, с песнею чугунной,
Гиганты бьют полночный час.
Марк утопил в лагуне лунной
Узорный свой иконостас.

В тени дворцовой галереи,
Чуть озаренная луной,
Таясь, проходит Саломея
С моей кровавой головой.

Все спит — дворцы, каналы, люди,
Лишь призрака скользящий шаг,
Лишь голова на черном блюде
Глядит с тоской в окрестный мрак.»

 

Африканская поэзия, тематика: рабство, черный раб, белый Господин http://starboy.name/afrrab.doc Заставляет задуматься над нетематическим рабством, но что может иметь все же и сексуальный подтекст в тематичной натуре (кстати, Гитлер, как имеющий тематичную натуру обострил именно отношения расового неравенства, господства-рабства). Лично я, как и Госпожа Ника, против нетематичного рабства...

Алан Голд, воспеватель женщин-лидеров-воителей, «Королева пиратов, Грэйс О'Молли» (любимые страницы из книги) http://starboy.name/grace.doc

 

Олег Суриков, стихи про девчонок http://starboy.name/oleg.doc (очень много, в конце прикол)

 

(неизвестный автор)
Царица и раб

«Короля не хотела. Он стар был и слишком слаб.
Я все падала с лошади, чтобы меня подхватил
Юный, сильный и очень красивый раб,
Да мои белы ноженьки талой водою омыл.

Понимала: бежать от него как от беса прочь.
У него глаза сфинкса, он строен и очень смугл.
Боже, сможешь Ты дочери своей снова помочь?
Разве может царица царствовать, если любит слуг?!

И ты станешь изысканным самым из всех моих царских блюд,
Задыхаясь от смелости: как я могла посметь?!
Я тебя презираю. Не то… Я тебя люблю.
Как две красные розы на саване любит бледная смерть.

Как волчица, сегодня я буду твой сон беречь.
Этой ночью царица всевластная станет твоей рабой.
Я накидку из соболя сброшу с покорных плеч,
Лишь позволь твои ноги омыть чистой, талой водой.»