Рассказы, цитаты и художественные зарисовки на тему Фемдом

Привет, муся муся!
Последний опус - типичный образец буйной мазохистской фантазии, и к Женскому доминированию не имеет, н.м.в., ни малейшего отношения. Какие-то внешние совпадения. Даже предыдущий рассказе о нацистке был ближе к фемдому, хотя там был чистый СМ. По поводу утопического устройства мира на основе ЖД. Я уже высказывала своё мнение здесь в разделе, что воплотись эта утопия в жизнь, и Женское доминирование просто исчезнет из нашей жизни. Всё превратится в тоскливое ванильное рабство типа древних рабовладельческих цивилизаций.
Но к счастью - это утопия и плод больного воображения далёкого от Темы мазохиста.

 

Добрый Вечер, nika845
Интересно,надо ли критиковать Гоголя и Достоевского за их отрицательных героев?
Ну да,рассказ о садистке.....
Позже ещё про садиста будет.....

.....Утром покормила рабов. Господи, до чего гнусная процедура! Хорошо еще, что они теперь без кляпов, но руки им все же пришлось развязывать – совсем не могут эти скоты жрать без рук. Сначала я немного поэкспериментировала: поставила перед их мордами вскрытые консервные банки, а руки нарочно не освободила. Они перемазались до ужаса, порезали губы, вываляли содержимое банок на вонючем полу – абсолютно безрезультатно. Я вначале повеселилась всласть, наблюдая эту потеху, а иногда, когда раб уже почти добирался до содержимого банки, носком ноги легонечко отодвигала либо банку, либо саму его жадную рабью рожу – так иногда играют с котятами. Хороши "котята"! – можете себе представить. Так что скоро мне все эти их ужимки надоели. Пришлось все-таки развязать им руки и наблюдать теперь, как эти уродливые твари хватают консервные ошметки прямо с пола и запихивают их в свои черные безъязыкие пасти. Отвратительное зрелище! Куски пищи вываливаются, они их загребают с пола и заталкивают в себя, урча от жадности... И никто меня не пожалеет! Один разок – ладно, – понаблюдала за ними, так сказать, из научного интереса, второй раз – смеха ради, – но неужели придется вот так с ними мучиться каждый день?! А ведь придется...

Но все же не это главное, а главное то, что наконец-то я приступила к делу, и все мои муки должны в конце концов окупиться. Для начала я построю в моем лесу этакую романтическую кольцевую дорогу, по которой можно будет лихо прокатиться ранним утром для своеобразной эмоциональной зарядки. Когда же приобрету достаточное количество рабов, приступлю и к сельскохозяйственным работам. Двое моих трудяг в сельском деле, видно, не очень соображают: я немного попробовала с ними – да никакого толку. Землю, правда, вскопали нормально, но тут ведь большого ума и не требуется – особенно если я рядом. Вот уж, воистину, кровью и потом, как говорится... Но все же пока главное – не результат и даже не сама работа, а наука, то есть отработка основных рабьих рефлексов: нерассуждающее повиновение, страх перед наказанием, ожидание вознаграждения, а более глубоко – обожествление Хозяйки как высшей карающей силы, проще говоря, Страха с большой буквы – это вам не либеральный иудейский Бог, состоящий из любви и из страха пополам. Вообще, страх этот, а, еще лучше – смертельный ужас, который я внушала своим рабам – это мое личное изобретение, которым я очень гордилась.

Я придумала одну очень удобную вещицу: хлыст, сплетенный из трех резиновых скакалок; хотя и примитивно, но действует неплохо. Сегодня я нарочно к рабам даже рукой не прикоснулась – только хлыстом. Намахалась за день так, что даже руки заболели, но это с непривычки, видимо потому, что держу этот инструмент не совсем правильно. Зато эмоциональное удовольствие непередаваемое. Дело в том, что я во всем ищу и нахожу эстетику, возвышенно-чувственную форму любого действия, хотя, с другой стороны, работа с хлыстом – это целая наука, тоже довольно увлекательная. Как ударить, где ударить – все это надо знать, а не просто махать как попало. С моим обостренным эстетическим чувством необычайно приятно слышать визг хлыста, заканчивающийся коротеньким и четким щелчком о тело, сопровождаемый криком или даже стоном раба. Можно замахнуться и коротко, и длинно, можно коснуться объекта всей плоскостью хлыста или же только его концом, можно с оттяжкой и без... Я же говорю: целая наука! Но техника для меня все же не самое главное, гораздо важнее – психология раба, то есть очень важно пронаблюдать, как он ведет себя в ожидании удара, во время взмаха, в момент касания, после него... Очень существенен также и оздоровительный эффект такой процедуры, особенно при правильной постановке дыхания и ритмики боя. После 10-20 минут непрерывной работы наряду с приятной усталостью начинаешь чувствовать прилив новых сил, которых хватило бы еще на десяток свежих рабов – взамен отработавших старых. Наутро они обычно все же приходили в себя, проявляя буквально кошачью живучесть, но реальная опасность преждевременной утраты ценного человеческого материала заставляла меня не слишком увлекаться экспериментированием. Жаль также, что сейчас нет времени, а то бы я сочинила целый трактат на тему бичевания рабов. Захватывающее было бы чтение!

И еще я приучаю собак к работе с рабами. Пусть собачки с ними занимаются, а у меня есть своя богатая личная жизнь: спорт, наука, книги – не только по искусству, но и нормальная беллетристика – мне ведь тоже присущи обычные человеческие слабости. Как приятно после напряженного дня прилечь в постельку с пустяковой, но занимательной книжкой! Неяркая лампочка у изголовья, передо мной на столике – хорошо заваренный чай, любимые конфеты... мне ведь, в сущности, совсем мало надо.

Так день за днем, как говорится, в трудах и заботах. Жизнь не пустая, до предела насыщенная самыми разнообразными мероприятиями. Но сейчас уже остро чувствуется недостаток как в рабочей силе, так и в свежем экспериментальном материале. По нескольку раз в день поднимаюсь я на свой наблюдательный пункт и каждый раз возвращаюсь оттуда разочарованная. И вот, кажется, повезло. Утром заметила в бухте лодку и двух человек – вроде бы мужчина и женщина. Это было бы кстати: будущий раб и будущая надсмотрщица.

Но тут другая проблема: как же мне одеться по такому случаю? Ведь там – женщина. Нет, не соперница, конечно, но это все-таки не мужлан, для которого неважно, что на женщине – лишь бы поменьше. И хочется надеяться, что она – моя будущая подружка, помощница. Ах, одену любимое свое голубое платьице: просто девушка, просто вышла прогуляться. И, конечно, очень-очень мила...

Лодка на месте, а их не видно и не слышно. Понятно: не только же за рыбкой они сюда они приехали... Но я уже столько ждала! – подожду еще немного.

А вот и они! Оба приятно поражены, во всяком случае – он:

– Смотри-ка, кто у нас в гостях!

– Это вы у меня в гостях... а, может, и хуже.

– Ух ты, какая серьезная! Как это "хуже"?

– В рабстве, например. Устраивает?

– Конечно. Никогда еще не был в рабстве. Даже у такой кошечки...

– Еще побываешь... Ну, хватит трепаться. Пойдем поговорим.

– Вот это здорово! О чем же мы будем говорить? О любви? Так ведь у меня уже есть... Но желание женщины – закон.

– Вот именно. Ты сам не знаешь, как угадал. Идем...

Тут и девица его подала голос:

– Никуда он с тобой не пойдет. Выискалась... И не думай идти с ней! Видишь, как она себя нагло ведет – может, их тут целая шайка. Говорила я тебе не ехать сюда!..

– Ты что, ревнуешь? – развеселился парень. – Какая тут может быть шайка? А если и есть, то троих-четверых я сразу уложу, а остальные сами разбегутся. Так, красавица?

– Ты меня сначала уложи!

– Ого! Какая отчаянная! Могу ведь и уложить...

– Пошли! – потянула я его за рукав. Надоело!

– Девчонка вцепилась в него с другой стороны.

– Сказала, никуда он с тобой не пойдет! А если пойдет, я вам обоим глаза выцарапаю!

– Иди отсюда, дура! – вспылила я.

– Ах ты, сучка!

Я пыталась еще сдержать себя. Но тут она свирепо бросилась на меня и вцепилась в волосы. Я, конечно, не хотела с ней ссориться с самого начала, потому что потом будет гораздо труднее склонить ее к сотрудничеству, и только чтобы ее утихомирить, коротко ткнула ее в солнечное сплетение. Она охнула и отвалилась, перегнувшись пополам.

Парень крепко ухватил меня за руку и закрутил ее назад. Тогда я чуть сдвинулась в сторону и локтем свободной руки врезала ему под дых. Он задохнулся.

– Ну, ведьма! Ты у меня сейчас узнаешь! Или ты не видела, каких громил я укладывал на ринге?

И тут я действительно вспомнила. То-то он кого-то мне напоминал... Он был довольно известным боксером-тяжеловесом. По телевизору я его не раз наблюдала, а тут просто не узнала в иной обстановке. Вот это сюрприз! Вот бы с кем померяться силами! А еще бы лучше видеть его рабом. Чтобы он, обнаженный, с изувеченным до неузнаваемости смазливым своим лицом и отрезанным языком стоял бы передо мной навытяжку. Сладострастное чувство шевельнулось во мне, но я сдержала себя.

– Ну, смотрю телевизор... Видела тебя. Знаю... Зато ты меня не знаешь.

– Ты хочешь, чтобы я тебя... узнал? – он близко глянул мне в глаза.

– Хочу.

Он воровато оглянулся на свою подружку. Она рыдала, уткнувшись лицом в колени. Плечи ее вздрагивали. Осмелев, он прижал меня к себе.

– Я тебя хочу.

И тут мне стало противно. Меня всю передергивает от мужских касаний, не то что объятий. Ненавижу!.. Я сбросила его руки.

– Ладно, не лезь! У тебя своя есть... А у меня с тобой другой разговор.

– Это какой же "другой"?

– А такой! Драться с тобой хочу!

– Вот чего ты хочешь! – протянул он. – А я тебя не понял. Или это теперь так называется?

– Ладно! Насмехаться потом будешь... если сможешь. Только отойдем в сторону.

– Давай, я с тобой куда угодно.

Он все еще про свое думал. И драться со мной не начнет. Ну, мы это рыцарство из него вышибем! И когда он снова попытался меня обнять, я ухватила его за руку и провела простенький болевой прием. Но он все же взвыл от неожиданности.

– Ох, змея! Гадина! Теперь ты от меня не уйдешь!

Он бросился на меня. Драться по-настоящему он и теперь, конечно, не собирался, а просто хотел поймать меня, чтобы применить свою силу. Поэтому я легко отклонилась в сторону и, чтобы его подзадорить, нанесла несильный удар по колену. Он взревел и снова ринулся в атаку. Бить кулаком он и не думал, поэтому бокс ему пока не помогал, и у меня было преимущество в легкости перемещений и уходов. Но это меня даже немного разочаровывало, так как гораздо интереснее было бы с ним схватиться на равных, проверить себя в серьезном поединке с боксером. Поэтому я продолжала дразнить его: отступая, делала прыжки влево-вправо и наносила с дистанции нечувствительные, но раздражающие удары-касания.

Он совсем растерялся, не зная как быть дальше. И, возможно, в злости он уже готов был ударить меня по-настоящему. Но как? И тогда я поняла все несовершенство бокса, лишенного хитроумия каратэ. Боксер создает свой план боя, ориентируясь на противника, а каратист выписывает сложный рисунок своих перемещений почти бессознательно; в этот рисунок вовлечены все части его тела. Боксеру обязательно надо сблизиться с противником хотя бы на расстояние вытянутой руки, а каратист, пользующийся ногами, может нанести удар с гораздо более длинной дистанции, недоступной кулаку противника. Вдобавок удар ногой даже у женщин может быть не слабее удара профессионального боксера. Кроме того, в боксе силу удару придает еще и собственный вес, который зато ограничивает боксера в подвижности, а каратист, напротив, может при малом свое весе использовать инерцию массивного противника как свое преимущество. Боксер может растеряться, потерять над собой контроль при встрече с нестандартным противником, а каратист – нет, так как именно на это он и рассчитывает, и все его действия являются автоматической реакцией на любую неожиданность. Над боксером висит табу запрещений (ниже пояса, открытой кистью и так далее), а каратист всегда готов бить куда угодно и чем угодно. Бокс – это, хотя и жестокая, но – игра, а каратэ, если сбросить маску фальшивой вежливости, внутренне всегда – убийство...

Все это мгновенно промелькнуло в моей голове, и когда я осознала свое преимущество, мне даже стало скучно. Пора кончать. Завалю его, свяжу... а дальше, как со всеми. Но зато уж отведу душу, поиздеваюсь над ним, придумаю что-нибудь новенькое, чтобы превратить в слизь его волю, должно быть, более сильную, чем у прежних моих "клиентов"... Мне было как-то необычайно приятно думать об этом, какое-то сладкое чувство возникало в груди, в сосках, внизу живота...

И когда мой противник, совсем не по-боксерски, широко расставив руки, тяжело бросился вперед, я, элементарно используя в своих целях его массу, нанесла ему встречный удар ногой в живот, а потом, когда он уже начал падать, ударила ребром ладони по его бычачьей шее. Он аккуратно улегся на землю, и я ремнем от брюк привычно связала ему за спиной руки, а потом, стянув и сами брюки вместе с трусами на ноги, бросилась за оставшейся в кустах веревкой. И тут только я заметила его подружку, которая, оцепенев от ужаса, смотрела во все глаза на происходящее. Паршивая девчонка, наконец, спохватилась и рванулась к берегу. Если она успеет отчалить – все пропало! Ни один человек не должен уйти живым с моего острова! Она уже запрыгнула в лодку и оттолкнулась от берега, когда я настигла ее и, не дожидаясь, пока она мне вцепится в глаза или волосы, ударом ладони по горлу просто сбросила ее в воду. Она сразу же начала идти ко дну, так что пришлось нырять за этой дурехой и тащить ее на берег. Прикрепив лодку веревкой к массивному камню, я той же веревкой быстро связала и свою пленницу. Теперь – в темпе назад

 

.....Увы, я опоздала: от мужчины остались одни брюки – значит, рук освободить он все же не смог и должен был, скорее всего, направиться к бухте. Или же, запоздало признав во мне достойного противника, боксер попытается напасть на меня из-за кустов. По-тигриному ловко и настороженно, я двинулась в обход тропинки – и не просчиталась. Я заметила его первой, и когда он, позабыв про полученный урок, ринулся в бой, была уже хорошо внутренне подготовлена. Жаль, что боксеришко в этот момент не мог видеть самого себя! В одной рубашке, без штанов и даже без трусов, со связанными за спиной руками, он вел себя как бык на арене цирка, бросающийся на красную тряпку и в глупой ярости не замечающий истинной опасности в руках своего врага. Как опытный тореадор, я спокойненько выждала, пока он приблизился на подходящую дистанцию и вот тут-то изо всей силы, с неиспытанным ранее наслаждением, всадила носок ноги прямо в его обнаженный пах. Он коротко охнул и повалился навзничь, не подавая признаков жизни. Уже ни капли о нем не беспокоясь, я не спеша осмотрелась – более из чувства уверенной в себе победительницы, чем из трусливой предосторожности – только тогда, приблизившись к распластавшемуся на песчаном берегу противнику, небрежно перевернула его ногой на спину. "Да, это уже не жилец!" – подумала я, с детским любопытством рассматривая безобразно раздувшийся пах и расплывающееся вокруг него огромное синее пятно. Жаль немного: был бы, возможно, ценным рабом, этакий великолепный образец самца... Но что же жалеть теперь эту падаль? – пусть пока погреется на солнышке, а живые займутся живыми.

Здесь не ожидало меня никаких сюрпризов. Руки-ноги у девчонки были, как положено, связаны, а сама она с ужасом смотрела на меня со дна лодки. Отсюда она не могла видeть происходившего и только по звукам могла кое о чем догадываться.

– Развязать тебя?

Молчание.

– Да ты меня не бойся – я против женщин ничего не имею. Даже твои гадкие слова прощаю. Я только мужиков, этих рабов ненавижу.

И опять тишина.

– Пойми, если ты будешь меня слушаться, то мы подружимся. Я очень сильная, любого мужчину уложу, ты сама видела. Хочешь, я и тебя научу так драться?

В очередной раз не получив ответа, я тем не менее по-союзнически развязала ей ноги, но руки пока оставила: пусть осваивается, но много свободы сразу – вредно.

Это, кажется, сработало, и, ощутив ко мне какое-то доверие, она первым делом спросила:

– Где он?

– Его нет.

– Где нет? (Вот дурочка!)

– Нигде...

– Что ты с ним сделала?

– Убила.

Она нервно засмеялась.

– Я вправду спрашиваю. – Я вправду отвечаю. Могу показать. Идем!

– Никуда я с тобой не пойду!

– Но ты хочешь увидеть его?

– Хочу.

– Он здесь лежит, на берегу.

Я помогла ей выбраться из лодки. Увидев своего парня, лежавшего на спине с раскинутыми по-женски ногами и раздувшимся пахом, она забилась в истерике. Я ее не останавливала: пусть выплачется, рано или поздно сама успокоится. А она затихала на некоторое время, замечала труп – и опять за свое. Это мне, наконец, надоело. Ишь, слабонервная нашлась! Мертвеца не видела, что ли?

Я надавала ей пощечин и затрясла за плечи.

– Успокойся, слышишь?

Она всхлипнула.

– Все равно ему уже ничем не поможешь. Пусть еще спасибо скажет, что я его убила, а то... Идем, я тебе кое-что покажу.

Я развязала ей руки в знак полного доверия.

– Только ничего не выдумывай, я ведь могу с тобой что угодно сделать. Но если ты станешь моей подружкой, то не пожалеешь.

Я притянула ее за трясущиеся плечи и повела к дому. По пути поделилась с ней кое-какими из своих мыслей, самую малость, конечно, только, чтобы подготовить ее. Мужчины по природе своей – рабы. Они кровожадны и вместе с тем – ничтожны, что заставляет их постоянно воевать друг с другом. Как все прирожденные рабы, они жестоки и трусливы одновременно: жаждут крови, но стоит их чуть-чуть прижать, как они становятся покорней младенцев. Поэтому женщины должны ими повелевать. Но случилось так, что благодаря примитивной грубой силе мужчины взяли верх над женщинами. Такая ошибка истории произошла из-за временно неблагоприятных для женщин природных и материальных факторов. Но теперь уже хорошо видно, что мужчины начинают вырождаться – как и должно было случиться: этого требует сама природа, и долг женщины – помочь ей в этом.

Я добавила, что она сама сможет убедиться в справедливости моих слов, если не будет мне противиться. И вот так, за разговором, почти незаметно, мы подошли к моему замку. Девушка уже не плакала, хотя все еще дрожала, как в ознобе.

Приведя ее в дом, я усадила ее на диван и предложила что-нибудь поесть. Да я и сама ужасно проголодалась: хотя я была очень довольна своими сегодняшними успехами, но какое-то нервное напряжение, видимо, сказывалось. У моей новой знакомой впечатлений, конечно, было куда больше, поэтому пришлось кормить ее чуть ли не насильно. Понемногу она все же пришла в себя, и я с гордостью продемонстрировала ей свое жилище.

– Разве я плохо здесь живу? И ты будешь жить так же. У меня есть интересные книжки, которые мы сможем вместе читать. А обслуживать нас будут рабы, то есть бывшие мужчины. У меня их пока только двое, к сожалению, хотя сегодня чуть не заимела третьего, – но скоро будет сколько угодно. Ты хотела бы быть у них надсмотрщицей? – спросила я в упор.

Она испуганно затрясла головой.

– Да ты не бойся, я их воспитала так, что они теперь совсем ручные. Хочешь на них взглянуть?

– Н-н-нет, – застучала она зубами.

– Пошли со мной, – решительно заявила я. – Правда, они совсем голые. Ты когда-нибудь видела голых мужчин?

Она густо покраснела.

– Но со своим боксером ты... имела дело?

– Да, – робко кивнула она.

– Ну, тогда все в порядке. Все они одинаковые – смотреть не на что. Я тоже сначала немного стеснялась, а теперь даже внимания не обращаю. Голые так голые: как быки или кони, – ну и что с того?

Она еще отказывалась, но было видно, что любопытство берет верх.

Мы зашли в подвал. Из-за слабого освещения она сначала ничего не разглядела, но потом как ненормальная метнулась к двери.

– Успокойся, дурочка, и смотри сюда: ведь это уже не люди – хотя, как видишь, все еще самцы...

Ухватив бугая за волосы, я отвела его от стены, где он стоял навытяжку перед дамами, и заставила его делать приседания, а потом, когда он упал – ползать по полу и стучать по нему лбом, приветствуя высокопоставленных посетительниц. Потом оба раба стояли на четвереньках друг перед другом и, как бараны, бодались лбами – это я уже сделала нарочно, чтобы развеселить упавшую духом девчонку: самой мне, признаться, все эти фокусы уже давно надоели – пора уже придумать что-то посущественней.

Но юмор до нее, видимо, не доходил, она почему-то не смеялась, а наоборот, все пыталась отвернуться и не смотреть на усердные старания моих питомцев. Меня это, наконец, взбесило.

– Ты что это, словно ребенок? Кого ты из себя строишь? Нашлась недотрога!

Подведя к ней за ухо младшего из рабов, я поставила его перед ней на четвереньки.

– Не бойся, садись на него верхом, как на лошадь и посильней сжимай его ногами. Он должен признать в тебе хозяйку. Ну давай, прокатись, только крути что есть силы за волосы – они лучше всего реагируют на боль. Ну!..

Она с закрытыми глазами, как сомнамбула, шагнула к напрягшемуся в смешной лошадиной позе рабу, но вдруг повернулась и побежала к выходу. Я догнала ее и, не сдержавшись, дала ей сильную пощечину.

– Зачем ты позоришься перед рабами? Они не должны видеть даже минутной женской слабости.

Она сумасшедшими глазами посмотрела на меня и, вся дрожа, выкрикнула:

– Садистка! Ты... ты садистка!

– Что ты сказала?! Да я тебя сейчас прикончу! Шлюха! Ты, видно, не можешь без мужиков. Ну, что ж, я доставлю тебе такое удовольствие. Посиди тут вместе с ними...

Я выскочила из подвала, с грохотом захлопнув за собой двери. Пусть сдыхает вместе с ними. Ненавижу! Почему это, когда к человеку со всей душой, он тебе платит черной неблагодарностью?

И после всего, что я для нее сделала, не прикончила вместе с ее хахалем, я – садистка?! Ненавижу!..

Хотелось разреветься, как в детстве, Но кто меня пожалеет? Со мной нет моей мамы, но она, не сомневаюсь, сказала бы: "Спокойно, девочка, возьми себя в руки. Ты еще не раз встретишься с черной людской неблагодарностью. Люди злы – пора уже к этому привыкнуть. Добрая душа, как у тебя, среди людей – исключение. Ты должна молча терпеть и, стиснув зубы, делать свое святое дело."

Я собралась с силами и, раздевшись догола, сделала успокаивающий самомассаж. Потом – комплекс дыхательных упражнений, потом – холодный душ. Через несколько минут я была уже совершенно спокойной и могла, не раздражаясь, все обдумать. В сущности, мне на девчонку обижаться не стоит. Ее нервная система не закалена и, когда на нее обрушилось столько впечатлений, вполне мог произойти срыв. Конечно, лучше было бы подготовить ее постепенно... Но ничего, учту в следующий раз. А пока пусть посидит с рабами до утра, чтобы знала, что я своих решений так быстро не меняю. Ничего страшного – привыкнет. Мне некогда еще и с ней заниматься. Известно, что лучший способ научить плавать – это бросить в воду. Сработает инстинкт самосохранения – и человек поплывет. И будет уже всю жизнь плавать. Так и с ней: захочет жить – станет моей союзницей. Если нет – пусть тонет.

Но почему все-таки она назвала меня садисткой? Разве я зла или чересчур жестока? Впрочем, так может показаться со стороны тому, кто не знает моей программы, думает, что я просто так, от нечего делать издеваюсь над рабами. Что ж, придет время – и все поймут... Пока же должна страдать, таить от мира свою великую миссию. Не раз еще придется мне столкнуться с таким непониманием. Больно и обидно. Ладно, пусть я – в их глазах – садистка. Я все стерплю.

Впрочем, каков же точный смысл этого слова? Жестокость – это понятно, но есть ли в нем иной, более глубокий смысл? Кажется, здесь есть что-то, связанное с Фрейдом. Надо посмотреть в моей библиотечке...

То, что я прочла, меня немало удивило. Слово "садизм" произошло, оказывается, от имени французского писателя маркиза де Сада, описавшем в своих произведениях всякие жестокости. Но главное – в другом. Оказывается, садизм – не только и не столько жестокость, сколько наслаждение чужими страданиями, причем наслаждение, носящее сексуальный характер. Так что основа садизма – половое извращение, когда человек удовлетворяет свою половую страсть причиняя боль другому человеку. Так написано! Но это уж совсем чушь! Причем здесь половая страсть? Допустим, кому-то действительно приятно испытывать свою власть над другими людьми, но ведь половое чувство – нечто совсем другое. И хотя я, слава Богу, никогда не была близка с мужчинами, но в какой-то мере оно и мне знакомо...

Вдруг меня как током ударило. Неужели?! Я вспомнила случай с этим самым боксером: ведь не было никакой необходимости бить ему в пах, тем более, что он мне очень нужен был как раб, – и в то же время этот удар доставил мне какое-то особенное удовольствие. И еще до того – щекочущее чувство в сосках и внизу живота. Причем сходное ощущение возникало иногда и во время наказания рабов. И еще: ведь было что-то в том, что я их раздевала догола, да и сама раздевалась перед ними без особой надобности... Конечно, они не люди, я уверена в этом, но противоположность их пола отзывалась во мне неосознанным сладострастием. Разве мне не доставляло удовольствия, когда я отрезала у рабов языки или когда стискивала в кулаке их половые органы? Значит, я – садистка? Нет, нет, нет! Это ложь, это гнусная клевета. Речь идет о грубых людях с низменными инстинктами, а у людей с тонкой душой – все по-иному. Нельзя равнять меня, отмеченную печатью Божьей милости и одухотворенную великой идеей, с каким-нибудь варваром, издевающимся над юной пленницей! Там – похоть, здесь – идея. Подобие только внешнее. Я ведь не пытаю, не насилую, а лишь вырабатываю у рабов необходимые для них же условные рефлексы. Тем более, что приходится пока экспериментировать, а на этом пути ошибки неизбежны. Эксперимент всегда имеет свои издержки, и в данном случае это – физическая боль. Сколько воевали дешевые гуманисты против вивисекции, а где была бы медицина без опытов над животными? Или опыты в фашистских концлагерях разве не имели свою положительную сторону – для той же медицины? Ведь эти люди все равно погибли бы – так пусть уж умирают с пользой.

Ладно, к черту всю эту философию! Я не могу поступать неправильно, потому что непосредственно ощущаю в себе свое призвание или "глас Божий" – как говорят верующие. И я, хоть и не верующая, как они, но некую силу, входящую в меня, чувствую душой и телом. Все! Теперь – спать!

Назавтра я с новой энергией принялась за работу. Рабам, конечно, тоже досталось. Но почему, собственно, они должны прохлаждаться, пока я работаю, да еще и обжирать меня? Свою пищу они должны заработать сами. Так что все правильно. Рабы выходили по утрам на работу, где под охраной собак трудились до позднего вечера. Девушку же я решила еще испытать немного и делала вид, что даже не обращаю на нее никакого внимания. Правда, выводя рабов по утрам, я ставила перед ней миску с пищей, а вечером видела миску уже пустой. Мы с ней не разговаривали, но пустая миска свидетельствовала, что бунтовать она не собирается. Подожду еще немного до полной внутренней капитуляции..

(c)

 

Удача! С наблюдательного пункта был хорошо виден возившийся у лодки человек, рыбак или охотник. Конечно, он и подумать не может, что очень скоро он сам станет добычей прекрасной охотницы, уготовившей ему судьбу покруче, чем у рыбки на сковородке... Иду, иду, дорогой! Только вот оденусь для нашей первой встречи... лучше всего – любимое платьице. А что, если для пущего эффекта надеть на голову чулок из эластика? Вот будет страшилище! Но не все же им красавиц подавай! Я этот эффект в каком-то фильме видела. Еще и подрисовать... Это идея!

Через несколько минут я уже была в дороге. Сколько их там, на берегу? Разглядела я только одного, но опыт заставлял меня быть поосторожнее. Быстрая разведка поля будущей операции не выявила никаких признаков присутствия других людей. Ага, значит, любитель уединения, – но я его, кажется, приятно разочарую. Впрочем, мне и самой достаточно пока одного объекта, чтобы не разбрасываться, проверить на нем кое-какие свои соображения. Если все получится, как надо, тогда приступлю к основательному расширению эксперимента.

В это время моя будущая добыча, прикрепив лодку к берегу и разглядев, видимо, тропинку, направилась к ней. Я быстренько натянула на голову чулок и тоже двинулась по тропинке, впереди метров на тридцать. Сразу же за поворотом любитель одиноких прогулок должен заметить прекрасную (со спины!) незнакомку в голубеньком платьице. Он устремляется за ней, догоняет и...

Так и вышло. Я сделала вид, что не слышу его приближающихся шагов, и он меня негромко и робко окликнул. Быстро обернувшись и успев разглядеть выражение животного ужаса на красивом лице, которому вскоре предстояло превратиться в отбивную котлету, я нанесла ему короткий и точный удар в живот. Этим ударом я и не хотела отключать его – чтобы иметь возможность пронаблюдать за развитием его реакции от первоначального ужаса к ... еще не знаю, к чему. Он оступился, упал, но, покатившись в овражек, успел в какой-то мере придти в себя. Сбросив на ходу свой небольшой рюкзачок, он понесся вдоль оврага. Я побежала за ним, но чуть стороной, чтобы он не заметил преследования. Через некоторое время он замедлил шаги, а потом совсем остановился и, тяжело дыша, уселся на небольшой пенек. Тут я, хитроумно укрывшись в кустах, хорошо его разглядела. На вид он, действительно, был симпатичный, высокий и крепкий. А нервы, выходит, слабоваты. Ну, еще бы! Ему, наверное, показалось, что он самого черта встретил. Не знаю, как насчет черта, а уж дьявола – по его понятиям – это точно!

Я стянула с лица чулок, затрудняющий дыхание, а потом, поразмыслив, скинула платье и, оставшись совершенно голой – люблю эффекты! – медленно вышла из своей засады. Надо было видеть преглупое выражение его лица, когда так и хотелось крикнуть: "Ты что это, хам, сидишь при даме?" Я протянула к нему руки, как бы приглашая присоединиться ко мне – и лишь он, потрясенный, привстал со своего сидения, молниеносно произвела один из излюбленных своих приемов, после чего уселась на него верхом и связала за спиной руки. Все, теперь он мой, третий мой раб! Но как раз в это время взбунтовавшийся раб пришел в себя и так сильно рванулся, что чуть было не сбросил с себя свою госпожу. Не дергайся, раб! Сжав в кулаке его густую шевелюру, я несколько раз шмякнула его красивой мордой о землю. Не понял, раб?! Так на еще! Он затих, смирившись со своей судьбой, так что связать его теперь было совсем нетрудно, пока он сопел подо мной, сплевывая кровавую жижу. Содрав с него остатки одежды, голого и беспомощного, как котенка, я перевернула его на спину. Он громко вскрикнул от боли, придавив, видно, связанные за спиной руки. И тут же краска стыда залила лицо раба, осознавшего соприкосновение наших обнаженных тел при всей неестественности ситуации. А потом заорал, выпучив обалделые черные глазищи и выражая криком все сложное переплетение своих чувств: страха, боли, стыда, обиды...

– Ладно, мальчик не вякай – это еще только начало! – успокоила я его, слегка даже недовольная легкой победой (в этот момент я подумала о том, что рано или поздно на мой след должна выйти полиция – и тогда уже вовсю придется использовать и свою смекалку и свои физические возможности. Зато какое несравненное удовольствие можно будет получить при виде раба-сыщика!) – и засунула поглубже в разинутую пасть его собственные трусы.

И сразу же наступила приятная тишина. Какое же блаженство – эта лесная ароматная тишь, которая и не тишь вовсе, а великое многоголосие природных звуков. Если бы еще не этот отвратительно сопящий подо мной красавчик! В раздражении я подпрыгнула на его подтянутом, худощавом животе, желая поглубже вдавить, втоптать в грязь это содрогающееся, нарушающее мою внутреннюю гармонию бывшее человеческое существо. И вдруг – о мерзость! – я почувствовала, что этот копошащийся внизу червь пришел в состояние возбуждения... в самом гадком смысле этого слова. Фу! Этого еще не хватало! Ничтожный мерзкий раб желал свою госпожу! За волосы и за уши, с немалым усилием я заставила его подняться на ноги. Этот племенной бычок, оскорбивший мои лучшие чувства, стоял теперь передо мной и мычал, низко склонив удерживаемую мной за волосы голову. Развратник поганый! Я что есть силы хватила кулаком по его расплюснутой о землю роже, а когда он свалился, опять прихватила его за волосы и добавила еще несколько хороших ударов (вообще я заметила, что в раздражении я использую не приемы каратэ, а более непосредственно выражающие мои эмоции самые что ни есть простонародные средства). Кровища хлестала, как из свиньи. Тьфу, тварь поганая!

Я сделала из веревки петлю, надела ее на шею рабу, перебросив другой конец веревки через подходящий для этого дела сук. Потом медленно потянула за свободный конец, с интересом наблюдая за поведением испытуемого. Конечно, я бы с удовольствием его придушила, но, к сожалению нужно было беречь ценный материал для моего великого эксперимента. Повторив процедуру удушения несколько раз, но каждый раз не доводя ее до естественного конца, я с сожалением сбросила веревку с дерева и, намотав ее на руку, потащила раба №3 к его новым приятелям, таким же трусливым и похотливым, как он. Господи, сколько же еще грязи на свете!

(c)

 

"Я сделала из веревки петлю, надела ее на шею рабу, перебросив другой конец веревки через подходящий для этого дела сук. Потом медленно потянула за свободный конец, с интересом наблюдая за поведением испытуемого. Конечно, я бы с удовольствием его придушила, но, к сожалению нужно было беречь ценный материал для моего великого эксперимента. Повторив процедуру удушения несколько раз, но каждый раз не доводя ее до естественного конца, я с сожалением сбросила веревку с дерева и, намотав ее на руку, потащила раба №3 к его новым приятелям, таким же трусливым и похотливым, как он. Господи, сколько же еще грязи на свете!"

Это было последнее ,что успела увидеть во сне, умирающая в нищем хосписе, старая дева...

 

На окраине города, среди каштанов и сосен стоит двухэтажное здание. К главному входу ведет пологая лесенка. По обеим сторонам поручни, изнутри подсвечиваются голубым и розовым цветами. Само здание, вернее фасад и вывеска освещены так, буд-то всполохи "Северного сияния".
Клуб, под загадочным названием "Грёзы" для тех, кто знает значение слов "верх" и "низ". Сюда приходят со своим нижним или одни. Попасть сюда трудновато. Можно только по протекции члена клуба. На третье посещение большинством голосов принимают новеньких в свои ряды. Для "нижних"-вход в другую дверь.

Это заведение открылось недавно, о его существовании знают единицы. Одним из первых посетителей были Госпожа Русалка и Госпожа Вамп. Между собой давно общались, даже успели подружиться. В очередное посещение решили приехать вместе, хотели пообщаться в реале. Русалка приехала на десять минут раньше, сидела со своим нижним в авто. Ей сорок пять лет, пышнотелая, томная, уравновешенная. Её русые волосы струились по спине. Густые, мягкие, длинные, заканчивались ниже ягодиц. Её сопровождал подкаблучник-раб Крокодил. Выше своей Хозяйки на тридцать пять сантиметров. При росте сто девяносто восемь всего семьдесят девять килограмм. Русалка балдела от одного его присутствия. Вместе они уже три года. Их понимание достигло совершенства. Стоило ей повести бровью, пальцем, взглядом он уже знал, что и как нужно сделать.
Вторник. Подъехала Госпожа Вамп. Дама сорока шести лет, довольно плотного телосложения, строгая, немного зычный голос. Волосы темные, до плеч. Сопровождал раб-Пёс. При росте сто восемьдесят пять был довольно крупный, в сто двадцать кило. Выше своей Хозяйки на двадцать сантиметров.
Приятельницы постояли на свежем воздухе,внутрь не спешили. Столик заказан, на всю ночь. Рабы сопроводили до двери (всего пять шагов), вернулись к авто и отогнали на стоянку. Пошли к двери "Вход прислуги". Вошли внутрь, отметились у администратора, показали билет-пропуск. Затем - в раздевалку. Дресскод : белого цвета трусы-шорты для мужчин, короткие юбочки и трусики - для женщин. Если они пришли с Хозяевами, то у них должен быть именной ошейник: "Раб Госпожи Русалки". Сразу проходят к своим Хозяевам. Если бесхозные, то входят в зал, там, вдоль стены висит брус с прикрученными кольцами. От них идет тонкая цепь, завершает ошейник. Приходят, одевают ошейник и садятся на пятки, руки на колени, спина прямая, глаза в пол.
У центрального входа встречают два швейцара в ливреях с позолотой. Это молодой человек и девушка. Они владеют силовыми приемами, в пределах разумного, чтоб в заведение не проникали посторонние. Пропускают членов клуба с карточками и их знакомых, за которых они ручаются, т.е. своих протеже. На третьем посещении получают членский билет. Места предоставляются сначала членам клуба, остальные в свободной продаже.
В фойе, утопая в зелени сидит девушка-администратор. На ней белоснежная блузка, в разрезе видна ложбинка грудей. Длинная, вернее короткая черная юбочка, но до пола висят полоски-ленты. Сидя встречает мужчин. Сбоку видны упругие бедра. Стоя-женщин. Ленты плавно спускаются до пят, создавая впечатление цельной юбки.
Наши приятельницы показали карточки членов клуба и прошли в автоматически открывающиеся двери. Здесь встречают в черных кожаных набедренных повязках, в белоснежных манжетах и манишках гардеробщики так-же парень и девушка. Помогают снять верхнюю одежду, головные уборы, можно сдать сумочки. Потом приглашают в кресло. Здесь два половых. Обмывают, протирают подошву у обуви. И только после этого можно проходить дальше.
Они вошли в главный зал. Здесь, у столика уже стояли "Пес" и "Крокодил". Подвинули мягкие, удобные стулья, принесли кофе, вино, фрукты. Сами сели на пятки у ног. Ведь с их ростом под столом не поместиться. На хорошо освещенной сцене играли джаз. Здесь была только живая музыка, ставили мини-спектакли, выступали с разными жанрами. Сбоку-бар. За баром две двери, два кабинета и мед.кабинет. Там-же сидят два амбала с электрошокерами, для усмирения буйных гостей. В зале тридцать столиков. На каждом кнопка-вызов официанта, чтоб сделать заказ, если пришел без раба. Можно заранее заказать столик на два-четыре места. Полумрак, ионизаторы каждый день меняют аромат: то горный воздух, т морозная свежесть,то запах моря, то аромат какого-то цветка. В углах стоят кадки с живыми растениями. Здесь легко дышится, приятная атмосфера. Наши дамы в основном приходят для общения, послушать живую музыку, посмотреть представление. На полу мягкий ковер, на весь зал. Вернее их несколько, но впечатление, что он один. Светло-бежевый цвет, поэтому и омывают обувь.
Джаз закончился, конферансье предложил конкурс: "Рисунок из игл". Можно выйти со своим рабом или взять любого пристенного. Вамп вышла с Псом. Во время конкурса играли вальс цветов. Хозяйка быстро, уверенно принялась за "выращивание"цветов. Вокруг сосков веером повтыкала иголки белой ленточкой придала форму ромашек. За сосок прищепила прищепку оранжевого цвета. На животе, вокруг пупка-сделала большую розу. Вамп повернула раба к зрителю. Под аплодисменты вернулась на место. Пес остался стоять. На его лице сияла улыбка.
Следом изъявила желание участвовать в конкурсе Госпожа Ведьма. Это худощавая, с не очень ровными ногами, крашеные белые волосы. В свои двадцать четыре года была неуравновешенной, импульсивной особой. Чужие успехи всегда вызывают негативные эмоции. Выбрала пристенного раба. Приказала ползти на коленях, сама-же тащила за поводок. Девайсы висят рядом с пристенными. На сцене решила блеснуть умением. Раб корчился, кричал от боли. Но она все-таки закончила.
Следующий участник конкурса был Господин Дьявол. Его облик чем-то напоминал Мефистофеля, но без бородки. Высокий, атлетического телосложения. В свои тридцать шесть лет был прямолинеен, правдив, свои умозаключения всегда говорил в глаза. Обожает доставлять боль. Делает это со знанием профессионала. Он частый посетитель клуба. Сегодня пришел без сопровождения. Выбрал молодую худенькую пристенную. Деликатно, жестом пригласил на сцену. Через несколько минут повернул ее и по залу прошел гул одобрения. Вокруг ее маленьких грудей пылали два огромных красных мака. Алые ленты были присборены так, что цветы казались живыми. Через весь животик расположились стебельки и два зеленых листочка.
Первое место занял Дьявол. Ведьма пыталась возразить, но все проголосовали за него. Русалка и Вамп отдали свои голоса за него. После конкурса еще долго буйствовала неудачница. В зале стоял спокойный гул. На сцене одного шоу сменилось другим. Под утро гости стали разъезжаться по домам.

Клуб работает пять ночей в неделю пятницу, субботу и воскресенье. С двадцати одного часа до шести утра.
Среда. В клуб приехала тридцатипятилетняя Госпожа Бестия. Огненно рыжая, крашеная, волосы торчат в разные стороны. На голове химия. Мелкие кудряшки придают объем всей шевелюре. Немного упитанная и невоспитанная. Все время приезжает в короткой кожаной юбке, ботфортах. Дама скандальная. Мат, оскорбления не задерживаются у нее. Всегда старается привлечь к себе внимание. Она как бы соревнуется в изысканности с Ведьмой.
Русалка и Вамп решили сегодня посетить "Комнату Грёз". С ними были еще две Госпожи. Помещение квадратное, четыре возвышенности-ложа. Мягкая подстилка, небольшой валик-подушка. На голову одевают ободок, который подсоединен под какой-то аппарат. Дамы легли, нижние одели себе наушники, чтоб ничего не слышать. Начала делать расслабляющий массаж. По комнате полились звуки легкой музыки. Она лечебная. Хорошо помогает расслабиться, а мысли-мечты, которые таятся в глубине души, перевоплощаются на экран монитора. С помощью этих аппаратов у каждого клиента их заветные тайны или сеюсекундные желания, мечты видят рабы, они записываются на диск, чтоб позже их посмотрели клиенты.
Вамп мечтала о нескольких рабах одновременно. У каждого своя обязанность. Один-готовит, стирает. Второй-следит за чистотой и одновременно прислуживает. Третий-служит столиком, скамеечкой, подставкой. Несколько человек обеспечивают средствами. Она всегда одета в черную легкую одежду: колготки или гольфы, брюки, блузка. Ездит отдыхать в сопровождении двух рабов.
Русалка. Её мечты немного отличаются. По ее рассказам ставят мини-спектакли. В ее хозяйстве тринадцать рабов. Три человека-обслуживают ее, остальные-актеры. В ее мини-театре нет-нет кто-то лишается места, кто-то появляется.
У двух других сны одинаковые. Рабы стоят на коленях в очереди. Они их порят ремнями, страпонят. Вот и все их мечты.
В "Комнате Грёз" они пробыли два часа. Потом вернулись в зал. Там, Госпожа Бестия под приличным шофе давала мини-спектакль с двумя пристенными. Сначала отлупила ремешком, потом уложила на сцену. У них на глазах повязки, рты открыты. Из бутылки лила им в рот вино. Потом приподняла и без того короткую юбку, оросила "золотым дождем" одного, потом второго.Под крики: "Браво!", "Молодец!" с гордым взглядом прошла на свое место мимо Госпожи Ведьмы. А та, о чем-то мило беседовала с каким-то верхом. Ей было не до сцены.
Госпожи Русалка и Вамп сели за свой столик. Их нижние сбегали в буфет. А две другие верхние отпустили пристенных, нажали кнопочку в центре стола. В баре загорелся номер столика. Официант быстро подошел, принял заказ и здесь же вернулся с заказом.
Ведьма продолжала милое общение. Под столом раб и рабыня заработали языками. Видно было, что беседа возбуждала обоих. Бестия, видя игнор, пыталась привлечь к себе всеобщее внимание: выкрикивала нецензурные слова в сторону сцены, несколько раз пыталась то петь, то участвовать в конкурсах.
- Что нах... за артисты? Вы не умеете играть. Администратора за яйца подвесить!...
Дьявола сегодня не было он бы осадил ее одним своим видом. Другие верхи ей делали замечание, но особо не стремились вступать с ней в полемику. Их это только развлекало. Ночь подошла к концу. Гости потихоньку расходились.

Пятница. На улице ливень. Сегодня полно посетителей. В главном зале все столики заняты. У постоянных членов клуба свои места за столиками. Но, все равно, каждый клиент перед приездом, за сутки сообщает о своем визите. Когда кто-то из постоянных не подтверждает приезд, его место отдают другому. Сегодня в хорошем расположении духа приехал Дьявол.
Сегодня пристенных было столько, что все ошейники заняты. Господин выбрал двух рабынь и спустился с ними в подвал. Там комнаты для сессий. Во всех интерьер похож друг на друга. Набор девайсов, столик с графином воды и вина, четыре стакана. В одних - кровать, в других - лавка. Есть с дыбой одна. Дьявол заказал комнату с лавкой. Вошел, пристенные раздели до плавок. Вылизали ноги, Ему показалось, что недостаточно хорошо. Одну опоясал веревками, вторую положил на лавку и приласкал розгами. Потом на разрисованную спину положил кусочки льда. Он таял, стекал по горячей спине, хотелось почесать,сбросить, но нельзя. Господин развязал веревку и она в благодарность приняла порку ремнем. Потом они сделали ему шикарный минет. Одели. Дьявол прошел в зал, а там играла приятная легкая музыка. Официант принес кофе. После приятной работы хорошо расслаблялся с чашечкой и сигаретой.
Почти следом пришла Бестия из подвального помещения, кабинета. Ее волосы всегда торчали в разные стороны, а сегодня еще сильнее. Руки дрожали, щеки были пунцовыми. Вместо того, чтобы нажать кнопку-заказ, заорала, нарушая правила клуба.
- Официант! Шлюха! Ползи сюда! Быстрее! Мне долго ждать?
Официант подбежал. Встал сбоку и услужливо опустил голову:
- Слушаю Вас Госпожа.
В его голову полетела вазочка с живыми цветами. Он увернулся. Но она чуть не задела Господина в желтой рубашке. Поток отборного мата, в перемешку с оскорблениями изрыгал ее рот.
- Эй, эй! Осади!
Дьяволу, да и всем не понравилось ее поведение и нарушение спокойствия.
- Да пошли вы, ублюдки!
Распалялась она. Подошел Дьявол, сжал ее за запястье в тот момент, когда она хотела кинуть в официанта еще одну вазочку с соседнего столика.
- Я хочу тишины. Если не хочешь неприятностей - заткнись.
Его голос был тих, но грозен, глаза издавали злые импульсы. Бестия струхнула. Ведь он мог и врезать, а рука у него огого какая тяжелая. Все нижние его побаивались и не бузили.
Пока шла перебранка, многие заметили странные движения амбала и Хозяйки клуба, врача. Они быстро исчезли за дверью ведущей в подвал. Прошло несколько минут и на сцену вышла Хозяйка. Музыканты замерли.
- Уважаемые Господа, гости нашего клуба. Вы знаете, что у нас существует устав, правила поведения. В "Уставе клуба Грёз" ясно сказано: "Проводить сессии без членовредительства и насилия. Все действия оговариваются и все должны придерживаться их". Сегодня у нас ЧП. Произошло из ряда вон выходящее. Прошу!
Последнее было сказано амбалам, стоявшим в стороне. Те подошли к Бестии и встали за ее спиной по обеим сторонам.
- Я продолжу. В уставе сказано о табу: "Не истязать до смерти, если раб просит пощады - остановись! В клубе все происходит на добровольной основе..."
Сделала минутную паузу.
- И так, я продолжу. Госпожа Бестия взяла двух пристенных и спустилась в подвальное помещение, в кабинет. Там, приковала, сунула кляпы. Одному изрисовала спину и живот чем-то так, что он истек кровью. Несмотря на оказанную мед.помошь он в тяжелейшем состоянии. Будет жить или нет - не знаю. Этот пристенный имеет семью, приходит на сессии.
Кивнула головой в сторону амбалов. Те, вытряхнули содержимое сумочки на стол. Скальпель и многие вещи в крови.
- Второму страпоном повредила гортань, а в член вставила пластиковую соломку, повредила канал. Надорвала мошонку. Он так-же в крови. Спасти не удалось. У него тоже есть семья и он так-же приходил на сессии.
Немного помолчала. В зале стояла гробовая тишина. Бестия заорала:
- Ты сука! Врешь все!
Отборный мат резал уши в тишине. Порывалась вскочить со стула, но амбалы не позволили даже зад приподнять.
- По законам клуба мы заносим ее в черный список, изымаем и уничтожаем членскую карту.
Официант подошел с подносом. Амбал взял со стола карточку и отдал официанту. Тот подошел к Хозяйке. Та, на глазах у всех огласила имя владелицы и сожгла ее. Амбалы сгребли все в сумочку и под руки вывели ее. На ее крики и брыкания уже никто не обратил внимания. В зале стояла тишина. До закрытия оставалось три часа. Легкая музыка зазвучала со сцены. Клиенты потихоньку, до закрытия разошлись.

Сегодня суббота. Дьявол и еще три Господина прошли в "Кальянную комнату". Там четыре ложа устеленных мелкими подушками. Они взяли четыре пристенных девушки. Мужчины расположились в ложе и начали обсуждать вчерашнее. Кальяны были готовы к употреблению. Постепенно их разум начал затуманиваться. Рабы лизали ноги, ласкали чресла, делали массаж. Двое провалились в транс. Дьявол и еще один были крепче. Продолжали говорить и потягивать кальян. В этой комнате пробыли всю ночь. Под утро, с помощью пристенных проснулись. Те помогли им прийти в себя.
Русалка и Вамп сегодня провели ночь в комнате "Живые шашки и шахматы". Они предпочли шашки. Белые-женщины в белых трусиках, коротеньких юбочках, носочках и манишках, на руках манжеты с черными пуговичками. Черные-мужчины, в черных носочках, набедренных повязках, манишках и манжетах с белыми пуговичками. Если появлялась дамка, то на голову одевался соответствующий ободок на голову белых - черный, а на голову черных - белый. Дамы проиграли всю ночь попивая ликер. Им не хотелось идти в зал. Рабы прислуживали: массаж, бегали в буфет, лизали ножки.
Когда кто-то заказывал игру в шахматы, то эти-же нижние одевались в соответствующие костюмы фигур.
Игроки сидят в креслах или возлежат на диванчиках. Мебель на колесиках, можно в течении игры то лежать, то сидеть, подвинуть ненужное к стене. Посередине углубление, разлинованная доска и на ней стоят фигуры.
Ведьма сегодня была намного тише, чем всегда. Вероятно, вчерашнее оставило след и заставило призадуматься о поведении. Взяла двух пристенных и поднялась на второй этаж, в номер. Они предназначены для встречь и удовольствий на час-два или на всю ночь. Заставила ласкать все тело. Обливала шампанским, а они слизывали. Потискала, подергала, подрочила немного у них. Потом захотела секс. У одного получилось, у второго не очень. Тогда второго заставила вылизывать из нее сперму и обсосать у другого. Так, потихоньку развлекалась до утра. Клуб работает.В пять - звонок по всем помещениям, в пять тридцать начинается музыка и звучит до шести. Услышав звонок засобиралась. Пристенные проводили до дверей. Дальше сопроводил швейцар. Уехала на авто клуба.
На втором этаже несколько номеров. Они всегда все заняты. Сегодня тоже был аншлаг...
В зале конкурсов не было, только выступления: песни, музыка, легкие тематические сценки. В подвал, как буд-то договорились, никто не пошел.
Вчерашнее событие-исключение было вторым с момента открытия клуба. Многие зарумянились и стали потише, помягче.

Сегодня воскресенье, пятый день в неделе. Самый посещаемый. Народ приезжает с дач, с природы, после трудовой недели. Хотят расслабиться и получить позитив. По этим дням с ноля часов до трех проходят лекции по дрессировке, приручению нижних. Всегда проходят показательные выступления. Верхние демонстрируют взаимопонимание и контакт со своим нижним.
Вышла Русалка со своим Кракодилом. На сцене столик, стуло. Он сопроводил, помог сесть. Госпожа посмотрела в сторону бара и приподняла указательный палец - он принес ликер. Она приподнесла указательный палец к губам - принес кофе. Палец к губам ,но не дотронулась до них - чай. Вытянула ноги и облокотилась на спинку стула - он встал на колени, начал делать массаж. Отслонилась от спинки, руки на стол положила - массаж шеи. Потом лег ковриком, а сам продолжал массировать икры. Сдвинула брови - взял ремень в зубы, подполз на коленях и стоял, ждал наказания.
- Вот в таком режиме живем.
Сказала Русалка, похлопала раба по щеке, провела рукой по голове и слегка кивнула. Крокодил положил ремень на столик, встал на ноги и подбежав вперед подал руку, чтоб Хозяйка спустилась со сцены. В зале зааплодировали.
Вамп. Она словами отдавала приказы своему рабу. Он не успевал выполнять одно, как здесь-же получал новое. Раб путался, ошибался. Хозяйка злилась, наказывала ремнем.
Потом вышел Дьявол. Показал мастер-класс бондажа. Своей рабыни нет, есть сессионные. Но он взял новую для себя, пристенную и показал, что и как нужно делать, чтоб низ понимал и хорошо исполнял.
Девушку спеленали тонким канатиком, с помощью прищепок, иголок, ленточек сделали из нее клумбу. Потом подняли за канат над сценой. Слегка раскачали. Ее длинные, по лопатки черные волосы дополняли красоту произведения.
Привели парня. Дьявол показал себя во всей красе. Одел ошейник с поводком, зафиксировал веревками руки, ноги. Тот, в позе собаки стоял с готовностью. Господин под ритмичную музыку с двух рук шлепал по заду. Постепенно,зад стал пунцовым. Взял кусок льда и положил на разгоряченный зад. Он начал таять. Щипало, ныли ранки, неприятные ощущения испытывал пристенный. Вилял задом, чтоб сбросить лед с тела. Пока Господин провел десятиминутную лекцию, нижний стоял в позе. Потом развязал и держа за поводок, в другой руке стек начал отдавать приказания: лечь, ползти, в позу, прыгать,...
После него показать свое умение вышли еще несколько человек.
Так прошла ночь. Пристенные сидели на пятках, руки на коленях и мечтали, чтоб их кто-то взял.

Вот одна неделя из жизни "Клуба Грёз"

 

Я хочу рассказать тебе о тренировке туалетного раба. Процесс этот исключительно трудный и долгий и длится он месяцами, а иногда и годами, пока достигается необходимый результат.
В первую очередь наиболее важно «воспитание вкуса». Ты должна воспитать у своего раба «вкус» к человеческим экскрементам. Он должен научиться поглощать их без отвращения. Он должен научиться глотать их быстрее, чем они из тебя выходят. Конечно, это легче сказать, чем реально добиться. Для этого необходимо добиться того, чтобы он глотал всё это не жуя, и в зависимости от консистенции твоего кала лишь немного размягчая его языком. Но обязательно быстро.
Помни, что если ты используешь своего раба как туалетного № 2 (т.е. для поглощения кала), то его уже нельзя использовать первым номером (т.е. для поглощения урины) или использовать с большими предосторожностями. Ни в коем случае нельзя допускать касания его губ области твоей вагины (из-за возможной инфекции). Поэтому если ты хочешь, чтобы он не забывал и вкуса твоей урины, лучше собери её в бутылочку и заставь его выпить.
Обязательно после использования заставь номер 2 обработать свой рот антибактериальными препаратами.
То, что ты прочитаешь дальше – полная программа воспитания туалетного раба. Если тебе она интересна, если ты хочешь приучить к этому своего мужа или бойфренда или ещё кого, кто является твоим рабом, смело следуй моим рекомендациям.

Полная тренировка туалетного раба.

Прежде всего, я хочу рассеять твоё укоренившееся представление о том, как это для мужчины ужасно быть туалетным рабом. Можешь мне поверить. Тысячи мужчин только и мечтают о том, чтобы послужить женщине именно в этом качестве. И предоставляя кому-то из них такую возможность, ты не только не подвергаешь его немыслимому, как ты считаешь, унижению, а наоборот – помогаешь ему реализовать его потаённые, запрятанные в самые глубинные уголки его души фантазии. Не веришь? Посмотри на поиск в Google «Туалетный раб» и посчитай, сколько сообщений от мужчин, желающих это испытать.
Ну что, убедилась, сколько мужчин желают стать туалетом для женщины? Теперь это для тебя не вопрос. Но есть другой вопрос. Почему женщина может хотеть использовать мужчину в качестве туалета? Потому что подсознательно она реализует этим поистине самую изысканную роскошь для себя, которая только возможна в мире. Учтём ещё такие моменты:
1. Это действительно наиболее унизительная роль для мужчины, которую только можно себе представить.
2. Представим себе, что тебе повезло, и ты нашла красивого туалетного раба. И тогда ты можешь рассматривать это как увлекательный эротический эксперимент в дополнение к демонстрации своей власти над ним. Ты только представь себе эти широко раскрытые глаза, в которых написано полное повиновение тебе. Про себя могу сказать, что когда я готовлюсь усесться, один его вид заставляет мою кисочку намокать. Именно поэтому я никогда не показываю своего туалетного раба своему бойфренду, поскольку я знаю, что бойфренд будет ревновать. Другое дело, что туалетный раб – замечательное средство чистки после секса, и я постоянно этим пользуюсь.
3. Хороший туалетный раб очень доволен своей судьбой и счастлив. И ощущение этого счастья ты должна укреплять в нём изо дня в день.
4. После того, как ты заканчиваешь испражняться, ты заставляешь своего раба массировать твой анус языком. Это фантастическое ощущение, и кроме того это необходимо для того, чтобы содержать в чистоте деликатные части твоего тела.
5. Твой раб будет более, чем счастлив, очищать тебя в критические твои дни. И этот способ и для тебя намного более приятен и гигиеничен, нежели другие известные способы.
6. Представь себе, что у тебя неприятный вкус во рту, тебе что-то неподходящее попало за завтраком. И ты хочешь сплюнуть. Так вот, вместо того, чтобы сплюнуть в обычный туалет и тратить воду на слив, лучше сплюнуть это в рот раба, этим осчастливив его.

Воспитание хорошего туалетного раба, к сожалению, сопряжено с большими сложностями. Даже из тех многих мужчин, чьи фантазии связаны именно с этим, реально хорошими «туалетами» становятся лишь малая их часть. Лишь некоторые могут терпимо относиться к вкусу экскрементов, и только единицы из сотен могут научиться глотать их достаточно быстро без позывов на тошноту и рвоту. И поэтому тренировка их почти всегда гораздо более трудна, чем может показаться поначалу.

Мне потребовались годы, чтобы найти наиболее эффективный метод обучения, найти оптимальный режим. И теперь я могу судить по своим рабам, что он гарантирует отличные результаты. Ключом к нахождению такого метода является раб. Я буду предполагать, что раб у тебя уже есть – это может быть твой муж или ещё кто-либо.

Итак, начнём. До начала всего ты не должна позволить своему рабу мастурбировать в течение как минимум месяца. Это очень важно. Наиболее эффективный способ для этого – пояс целомудрия. Раб, лишённый возможности мастурбировать в течение более, чем месяца, ещё лучше подходит для этих целей.

Идём далее. Многие Госпожи в качестве предварительной подготовки используют специальное кресло-туалет, под которым лежит раб, и предпочитают его использование простому присаживанию на корточки над лицом раба. Конечно, сидеть на корточках значительно менее удобно, чем на кресле, особенно, если ты любишь посидеть достаточно долго. И если у тебя нет такого кресла или нет денег на его покупку, то почему бы тебе не предоставить твоему рабу возможность самому позаботиться о своей судьбе. Пусть он купит это кресло, а если и у него нет на это денег, он вполне может его сделать сам, даже если у него и нет плотничьих способностей. Для этого достаточно сделать деревянную коробку с отверстием посредине. Это не конструирование космической ракеты.

Первая фаза (один месяц).

Эту фазу можно назвать психологической. Она подготавливает тебя и твоего рабв к следующей второй фазе. Здесь ты внимательно наблюдаешь за своим рабом, и если ты в нём уверена, до длительность этой фазы ты можешь сократить даже до одной недели.

В первый же день привяжи раба с поясом целомудрия в туалете. Дай ему ведро для облегчения. Свяжи ему руки и ноги крепко, как только можешь, чтобы он не имел ни малейшей возможности даже дотронуться до своего тела. Постоянно напоминай ему о том, что его ждёт в недалёком будущем. Объясняй ему, что это произойдёт очень скоро, и именно в этом самое главное предназначение его жизни. Ты можешь даже составить своеобразный график своих действий, где опишешь ему, что ты собираешься с ним делать, и как он на это должен реагировать.
Далее, в течение всего месяца не позволяй ему разговаривать. Прикажи ему лишь кивать головой, чтобы показать, что он слышит тебя. И сама старайся как можно меньше с ним разговаривать. Информация о том, что его ждёт, должно быть последним, что он услышит от тебя. И пусть именно это останется в его памяти, и другие его мысли не займут место этой. Если же он осмелится заговорить без твоего разрешения, подвергни его жестокому наказанию.

Когда ты уходишь из туалета, никогда не забывай выключать свет, чтобы раб оставался в полной темноте. А когда ты идёшь в туалет и включаешь свет, то пару минут подожди и убедись, что глаза раба привыкли к свету и он хорошо видит твои действия. Если это не так, молча заставь его внимательно на тебя смотреть. Выходя из туалета, обязательно снова выключи свет. Единственное, что раб должен видеть в течение всего этого месяца – это твоё посещение туалета, а единственное, что должен слышать – журчание воды в унитазе.

Хорошо, если у тебя разделённый санузел. Если же у тебя совмещённый санузел, то есть туалет и унитаз в одной комнате, то запомни: твоё купание, душ, чистка зубов, мытьё волос и всё остальное должно происходить не здесь. Раб не должен видеть все эти твои действия.

Эта фаза – тренировка не только для раба, но и для тебя. Ты должна привыкнуть чувствовать себя комфортно в то время, когда ты в туалете занята своим делом, а в это время на тебя внимательно смотрит твой раб. Не все женщины могут быстро к этому привыкнуть, многие ощущают неловкость. Так вот помни – этой неловкости не должно остаться и в помине.

Теперь о кормёжке для раба: это должна быть еда, предназначенная для собак, лишь бы только его желудок мог её принимать. Достаточно одной банки в день. Проследи, чтобы он съедал её всю без остатка.
Пить он должен обычную воду из бутылок. На сутки примерно 2,5 кружки. Но помни – поить его ты должна, пуская воду тонкой струйкой с расстояния примерно в два дюйма прямо ему в рот, внимательно следя за тем, чтобы он не проливал ни капли (догадайся для чего).
Раз в три дня давай рабу яблочный уксус. Заставляй его держать уксус во рту минут двадцать перед тем, как проглотить. Если он давится, или проявляет иной дискомфорт, строго накажи его и заставь проделать всё сначала (до 4-5 раз).
Вторая фаза (1–3 недели).

По прошествии первого месяца твой раб уже достаточно созрел для второй фазы тренировки. Он уже готов для своеобразного перепрограммирования. В конечном счёте он должен потерять способность к эрекции без вида твоих экскрементов, но этот эффект достигается после года существования в качестве туалета. Этот месяц лишь в какой-то степени приближает его к идеалу. Запах, к которому он привык за этот месяц, подготавливает его психологически, а собачья еда и яблочный уксус подготавливают его желудок к тому, что ему предстоит.

Вторая фаза исключительно трудна для Госпожи, поскольку трудно избежать отвратительного смрада. Поэтому здесь ты должна использовать затычки для носа или специальную маску, когда проводишь эту фазу тренировки.

Сними с раба пояс целомудрия. Свяжи ему руки за спиной, чтобы лишить его возможности мастурбировать. Прекрати давать ему яблочный уксус и резко уменьши порции его собачьей еды. Доведи его до состояния мучительного голода. Такого, что он будет есть всё, что только ты ему дашь.
Далее, из туалета ты должна будешь перевести раба в ванну. Да, да, в ванну. И плотно заткнуть выпуск. Теперь ты будешь держать его там. Теперь мочиться и испражняться твой раб будет туда, и будет жить в своих экскрементах. Да, он должен привыкнуть не только к твоим, но и своим экскрементам. А ты две следующие недели вместо туалета тоже должна использовать эту же ванну (помни, твой нос защищён от смрада). Для этого поперёк ванны для тебя должно быть укреплено удобное сиденье.
Итак, ты удобно устраиваешься на этом сиденье и делаешь своё дело. Твой раб под тобой в ванне. Когда ты закончишь, возьми раба за волосы и плотно вдави его лицо в твои свежие экскременты. Прикажи ему взять немного их в рот, несколько минут подержать, а затем проглотить. Если он не повинуется, надень резиновые перчатки и тщательно размажь это по его лицу, особенно густо вокруг ноздрей и рта. Очень важно, чтобы у него в результате этого возникла эрекция. Следи за ним внимательно, и если эрекция недостаточная, помоги ему несколькими фрикциями. Но ни в коем случае не позволяй ему разрядиться. Исключительно важно, чтобы он был постоянно возбуждён при виде твоего г…

Другой важный момент состоит в том, что раб постоянно грязный и вонючий. И в течение всего этого периода он под постоянным грузом вони, грязи и прочего дискомфорта. Усиль этот дискомфорт, вотри своё г… ему в волосы, а если у него борода и усы (а они вырастут за это время), то и в них. Следи за тем, чтобы его руки были постоянно крепко связаны за спиной, и он не имел ни малейшей возможности освободиться.

По-прежнему не забывай выключать свет при выходе.

Каждый раз, когда ты облегчаешь свой мочевой пузырь, делай это прямо ему в рот, но ни в коем случае не позволяй ему касаться себя. Если для тебя это сложно, сделай это в бутылочку и вылей ему в рот. Если он пролил, высеки его хлыстом, но умеренно. Далее уменьшай дозы его питья до 1,5–2 кружек. Томимый жаждой, он будет рад твоей урине.

Каждую неделю уменьшай его рацион. Он сможет заменять его твоим г… Это позволяй ему есть столько, сколько он хочет.

В течение всей этой фазы веди дневник, куда тщательно записывай всё, что происходит. По-прежнему очень важно, чтобы ты разговаривала с рабом лишь в случае крайней необходимости. И когда ты всё же это делаешь, постоянно напоминай ему о том, чем он на самом деле является.

Третья фаза (от 3–х месяцев до года)

Итак, теперь твой раб почти готов. Эта фаза рассчитана на то, чтобы приучить его поглощать твоё г… очень быстро – достаточно быстро для того, чтобы он мог глотать быстрее, чем оно выходит из тебя. Он должен научиться глотать, не жуя. Именно это наиболее сложно для туалетного раба. Некоторые из них размягчают г… языком перед глотанием. Время, необходимое для освоения этой техники, у разных рабов различное. В наиболее трудных случаях это требует нескольких месяцев, пока, наконец, раб не научится глотать достаточно большие куски г… быстро и не жуя. В конечном счёте, благодаря терпению и строгим наказаниям ты можешь этого добиться.
Гигиена – другая важная составная часть этой финальной стадии. В начале первой недели ты наконец позволяешь рабу привести себя в порядок – он принимает душ, бреется, чистит зубы и полощет рот каждый раз после того, как ты его используешь. И он получает возможность следить за своей внешностью, но в рамках того, что позволяешь ему ты. Ты определяешь его причёску (волосы, усы, борода), длину ногтей, типы одеколонов, дезодорантов и т.п.
И лишь в этой стадии ты начнёшь испражняться номеру 2 прямо в рот. Для этого уложи его на дно ванны на спину так, чтобы его ноги были подняты вверх. Сядь над ним на края ванны так, чтобы твои ягодицы находились примерно в 4-х дюймах от его рта, а ноги разведи настолько широко, чтобы расстояние между твоими коленями составляло примерно 12 дюймов. Для удобства можешь подложить под ноги полотенце или подушку. В руки рабу дай бутылочку. В неё он будет собирать твою урину, которая прольётся в ходе процесса твоей дефекации. Это требует определённой согласованности ваших действий. И раб не должен пролить ни капли.
Все без исключения туалетные рабы считают эту стадию наиболее трудной из всех 4-х. Чтобы в этом убедиться, постарайся сделать так, чтобы твой стул в разное время имел разную консистенцию. Для этого экспериментируй с пищей. Если есть возможность, используй размягчитель стула, хотя это не рекомендуется делать чаще двух раз в месяц. Мягкий стул имеет более острый вкус и запах, поэтому больше шансов на то, что раба стошнит, особенно в первое время. С другой стороны мягкий стул легче быстро проглотить.
Наконец самая приятная часть. Многие Госпожи эту часть используют с самого начала тренировочного процесса. Для тебя не будет сенсации, когда я назову её. Это использование языка раба вместо туалетной бумаги. Но до этого твой раб должен очень хорошо очистить свой рот. Я всегда заставляю своего раба полоскать свой рот 5 раз водой и 30 секунд зубной пастой. Всё это раб должен делать очень быстро, поскольку время не ждёт. На приготовление своего рта к подтиранию он должен потратить не больше минуты. Когда его рот очищен, прикажи рабу помассировать тебя языком вокруг твоей задней дырочки, но, не заходя пока в неё. Очень важно при этом, чтобы его язык не приближался к области твоей вагины из-за возможной инфекции. Я со своим рабом поступаю именно так.
Теперь дай ему в руки стакан с водой и прикажи ему сложить свои губы чашечкой вокруг твоего ануса. И вот его язык начинает двигаться вверх и вниз, очищая тебя сначала на поверхности. Ты ощущаешь прохладу его языка после полоскания холодной водой. И наконец этот язык проникает в тебя приблизительно на два дюйма и начинает совершать небольшие круговые движения. Внутри тебя язык раба должен находиться около двух секунд, затем выйти и войти снова. И так раза три. После этого он вновь должен прополоскать рот из стакана с водой, который, как ты помнишь, находится у него в руках. И весь процесс повторяется с самого начала до тех пор, пока у тебя не будет всё абсолютно чисто. Далее следует увлажнение. Раб вытирает свой язык полотенцем и кладёт на его кончик несколько капель лосьона. И после этого он осторожно начинает этим кончиком языка массировать твои ягодицы вокруг дырочки. Поверь мне, это исключительно приятное ощущение, и кроме того позволяет содержать твои интимные места в чистоте.

Теперь лишь время и усилия, потраченные тобой на тренировку раба, окупятся стократно. Будь уверена, что ты владеешь большой ценностью, которую представляет из себя твой раб. А всякая ценность требует к себе бережного отношения. Заботься о его здоровье, давай ему витамины каждую ночь, заставляй его выполнять различные укрепляющие упражнения. Я рекомендую ежедневные пробежки не менее часа, сто сит-апсов (качание пресса) и 50 отжиманий.

К следующей заключительной фазе не переходи, пока не удостоверишься в том, что твой раб научился глотать достаточно быстро.

Четвёртая, финальная фаза.

Итак, финальная стадия. Твой раб полностью подготовлен. Настало время окончательной его проверки. Прикажи ему сложить свои губы вокруг твоего ануса. И запрети ему дышать (можешь зажать его нос прищепкой) до тех пор, пока он не проглотит полностью твой подарок. Если это ему удастся, позволь ему дышать, а сама можешь расслабиться и наслаждаться тем, чего ты достигла.
После того, как ты несколько раз провела такой тест, ты можешь выпустить раба из ванны и использовать его в туалете. Каком именно, тебе решать. Западные Домины предпочитают использовать туалетное кресло с лежащим под ним рабом. А азиатские – сидеть на корточках над лицом раба. Экспериментируй и выбирай то, что больше тебе подходит.

(c)

 

Следователь криминальной полиции Лех Сикора сидел за
рабочим столом своего кабинета и, волнуясь, ожидал прихода
потерпевшей по делу о краже. Почти за двадцать лет безупречной
службы он привык ничему не удивляться и всегда сохранять
олимпийское спокойствие, но сейчас оно ему изменило: безошибочная
интуиция, которой он стопроцентно доверял, подсказывала, что это
расследование кардинально изменит его судьбу. Лех ещё раз
перелистал тонкую папку уголовного дела с примитивно простой
фабулой.
Пани Ванда Олич положила на заднее сиденье своего
«Фольксвагена» спортивную сумку с личными вещами, обошла
автомобиль со стороны багажника, и только села за руль, как
увидела, что задняя дверца открыта, а её сумка в руках молодого
человека, который так быстро исчез из виду, что она не успела
разглядеть его лицо. Запомнила только синий тренировочный костюм
и кроссовки.
Казалось бы, самое заурядное дело, но когда вора поймали,
и Лех произвёл досмотр изъятых вещей, - горячая кровь молоточком
застучала у него в висках и жаркой волной разлилась по телу.
Он бережно извлекал из сумки диковинные предметы, внимательно их
разглядывал и ломал голову над тем, как правильно классифицировать
в протоколе разнообразные фаллоимитаторы на ремешках, всевозможные
плети и кнуты, массу металлических приспособлений непонятного
назначения. Лех ещё раз взглянул на скупые анкетные данные
заявительницы: возраст тридцать шесть лет, профессия - архитектор,
место проживания - загородный дом, но эти сведения никак не
отражали её внутренней сути, а Лех почти не сомневался, что такая
экзотическая атрибутика может принадлежать только доминирующей
особе. Он долго мучался над описью и сложил вещи в сумку уже
перед самым появлением потерпевшей.
Дама вошла в кабинет уверенно, как к себе домой - высокая,
стройная, длинноногая, в короткой юбке, едва прикрывающей попу и
в лёгких босоножках. Чувственный запах тонких изысканных духов
моментально распространился по кабинету.
-Присаживайтесь, пожалуйста! - Сикора гостеприимно
пододвинул посетительнице мягкий стул.
Ванда уселась, непринуждённо закинув ногу на ногу, и её
мизерная юбочка сжалась, как шагреневая кожа. Стильно заблестели
белым лаком отполированные ногти на руках и ногах. По всему было
видно, что дама любит и умеет произвести эффект. Не спрашивая
разрешения, Ванда достала сигарету, и Леху ничего не оставалось,
как поднести ей зажигалку.
Цепкий взгляд сыщика с фотографической точностью
запечатлел в памяти её броский типаж. Чёрные, с блестящим отливом
волосы ночным водопадом струились по плечам; загорелая,
светло-шоколадная кожа и густые, загнутые кверху ресницы удачно
оттеняли серо-голубые, льдистые глаза; высокий рост, длинная
гибкая шея, гордая посадка головы, тонкий, с лёгкой горбинкой нос
придавали ей отдалённое сходство с хищной, голенастой птицей, вот
только необыкновенно красивые ноги нивелировали похожесть, а
небольшая, остроконечная грудь, осиная талия и спелая попа
вызывали ассоциации со статуэткой.
-Как вам удалось поймать вора? - полюбопытствовала Ванда,
выпуская тонкую струйку ароматного дыма.
-Подозреваемый был задержан в результате проведения
следственно-розыскных мероприятий, - шаблонно отрапортовал Лех и,
вздохнув, добавил. - Вначале нас сбила с толку его наглость. Мы
посчитали, что это работал рецидивист, и очень удивились, когда
узнали, что у парня нет ни одного привода. Хотя может быть он
чертовски ловок и везуч? Как бы то ни было, парню крупно не
повезло: в день кражи ему исполнилось восемнадцать лет и теперь,
как минимум, два года изоляции ему обеспечено!
-Я хотела бы на него взглянуть, - попросила Ванда.
-Нет проблем - ответил капитан и нажал кнопку вызова
конвоира. Поставил перед ней сумку, он предложил проверить
содержимое, но Ванда лишь небрежно отмахнулась.
Следователю не терпелось подробно расспросить её о
странном багаже и,маскируя любопытство, он вежливо поинтересовался:
-Скажите, пожалуйста, вы, наверное, всем этим торгуете?
-Пан капитан, разве я похожа на коммивояжёра? - удивилась
Ванда и жёстко добавила. - Я рабовладелица и весь свой арсенал
использую только по прямому назначению: кнутом - хлещу,
страпоном - насилую, остальным - пытаю. Но моё экстремальное
хобби никак не попадает под вашу юрисдикцию: мои рабы - это
добровольные фанатики! Рабская философия и сексуальная тяга к
унижению бросает их к моим ногам слизывать пыль с каблуков.
Лех глядел на её ножки и с ужасным смятением чувствовал,
что они как магнитом притягивают к себе. От Ванды исходила
фантомная сексуальная агрессия, которая доминировала над сознанием
и вынуждала признать её безоговорочное превосходство. В ней
чувствовалась недосягаемая самоуверенность богини. Действительность
для Леха стала мучительно похожа на его тайные помыслы. Сила
воли, всё больше и больше слабея, рассеивалась, и растерянный
Лех терял над собой власть.
Ему казалось, что он окончательно сходит с ума. В нашем
подсознании существует уже готовая почва для пороков, заложенная
в скрытой форме неведомо для нас. От этого не свободны даже самые
невинные и на первый взгляд чистые люди. Когда мы хотим бежать от
соблазна, он приковывает нас к месту. Идти ему навстречу ещё
возможно, но отступить уже нельзя. Незримые руки греха тянутся к
нам из-под земли и увлекают нас в пропасть, в неведомый мир лавы
и огня. Этот райский пламень испепеляет нас.
-Подследственный Витас Адамец доставлен! - козырнул конвоир
и вышел из кабинета. Ванда внимательно оглядела сухощавую, но жилистую
фигуру паренька, его смазливую мордашку и, кажется, осталась довольна.
-Ты знаешь, что тебе грозит два года тюрьмы? - спросила она.
-Знаю, - сквозь зубы процедил Витас.
-Пан капитан, нельзя ли уладить эту проблему моим
поручительством или денежным залогом? Я откажусь от своих
претензий, а вы освободите его из-под стражи! - обратилась она к
Леху.
-Закон предусматривает такую норму только для
несовершеннолетних, - возразил Лех. –
-Пан капитан! Налицо юридический казус: то, что
преступление совершено в день рождения, позволяет трактовать
возраст нарушителя двояко - его вполне можно признать малолетним. Я думаю, мы с вами договоримся! - наступала Ванда.
-Не пойму, зачем вам лишняя головная боль? - слабо
отбивался Лех. - Ну, внесёте вы залог, на полгода возьмёте парня
на поруки, а он сорвётся и подпортит вам репутацию, к тому же
пропадут ваши денежки!
-Пан капитан, не будьте скептиком! Я ручаюсь, что, пройдя
через мои руки, он станет шёлковым! - усмехнулась Ванда и
обратилась к Витасу. - Ты всё слышал? Если примешь два моих
условия, то избежишь решётки.
-Согласен!! - тут же выкрикнул Витас.
-Не спеши! - одёрнула она его. - Во-первых, я накажу тебя
за то, что ты посмел взять мои вещи, во-вторых, на полгода
станешь моим рабом и будешь беспрекословно выполнять все мои
приказы. Идёт?!
В холодных глазах Ванды вспыхнула алчная искорка.
Оробевший Витас недоверчиво косился на Ванду. Он нервно
переминался с ноги на ногу и решал непростую дилемму, анализируя
в уме все аргументы рго-еt-соnга. Витас откровенно побаивался
красивой властной женщины, но всё же тюрьмы боялся ещё больше,
а потому, хотя и с опаской, выбрал для себя рабство. Когда все
юридические формальности были соблюдены, Ванда красноречиво
посмотрела на Леха.
«Теперь выбирай ты!» - означал её недвусмысленный взгляд.
Лех растерялся от такой неожиданной лотереи и спасовал: он не был
готов разрубить гордиев узел. Для Ванды всё стало ясно. Она сухо
кивнула Сикоре, приказала Витасу взять сумку и в его
сопровождении вышла из кабинета. Офицер полиции тут же метнулся
к окну и с завистью наблюдал, как Ванда захлопнула приобретённого
раба в багажнике своего автомобиля. Чёрный «Фольксваген», не
спеша, вырулил на шоссе, а Лехом овладело чувство безумно-тоскливого
одиночества. Он проклинал себя за малодушие: надо было, не
считаясь с казённым формализмом и своим официальным статусом,
упасть на колени и поцеловать ей ноги. Его воспалённое
воображение трансформировало виртуальную картинку в осязаемую
реальность: Лех будто наяву почувствовал губами лепестковую
свежесть её ноготков, белых и сладких, как рафинад. Лех попытался
стряхнуть с себя дьявольское наваждение, но оно никак не
исчезало!
Ванда остановила машину возле массивных железных ворот,
на створках которых красовались буквы V и О (Ванда Олич),
отворила калитку, и вошла во двор. Витас робко переступил порог
вслед за ней и впервые в жизни выругал себя за то, что не знает
ни одной молитвы. Сразу за воротами располагалась невысокая
сторожевая башня со шпилем и зарешеченными окнами. Ванда вынесла
из неё ошейник и парикмахерскую машинку для стрижки волос.
-Раздевайся! Живо! - приказала она Витасу. - Одежду бросай
в мусорный контейнер - она тебе долго не понадобится!
Сгорая от стыда под её беспощадным взглядом, Витас
дрожащими пальцами расстёгивал пуговицы на джинсах.
-Трусы тоже снимай! - прикрикнула Ванда.
Голый Витас смущённо прикрыл гениталии руками, но команда:
«Руки на затылок!» - похоронила его стеснение. С грубой
бесцеремонностью Ванда быстро ликвидировала машинкой всю его
растительность на лобке и подмышками. Щёки у Витаса запылали
ярко-пунцовым румянцем.
-Встань раком! - приказала Госпожа, и когда Витас
опустился на четвереньки, остригла его наголо, превратив голову в
бильярдный шар.
Ванда затянула на шее раба кожаный ошейник и, небрежно
бросив:
-Ползи за мной! - походкой манекенщицы пошла по дорожке к
двухэтажному кирпичному дому с двухуровневой крышей, черепичной
кровлей и арочными зеркальными окнами.
В облике дома не было шаблонной правильности архитектурных
элементов, мелочного подражания модным композициям, чувствовалось
тонкое понимание стиля. Небольшой двор представлял собой зелёный
газон с фигурными цветочными клумбами и мозаичными дорожками из
разноцветной плитки в обрамлении кустарника, постриженного в виде
сплошных зелёных стен. Точно такая же дорожка вкруговую опоясывала
всю усадьбу вдоль высокого кирпичного забора. Витас полз за
Вандой, и её короткая юбка до половины открывала ему округлую
попку, ритмично подпрыгивающую при ходьбе. Казалось, что на ней
нет никакого белья, но, заглянув под юбку, Витое всё же заметил
узкую прозрачную ленточку сексуальных трусиков.
"Вот это сеанс! - удовлетворённо подумал Витас. - Вот так
подфартило!"
Возбуждённый эрекцией, он с юношеской импульсивностью
сразу забыл о своей стыдливости, догадавшись, что она не
востребована в этом частном владении.
Они спустились по узкой, винтовой лестнице в подвал.
Ванда отворила тяжёлую дверь в тесное, сумрачное помещение без
окон, напоминающее отсек трюма пиратского парусника. Полуарочные
своды тускло освещались единственным светильником в форме
старинного бронзового канделябра. Словно корабельные снасти,
с деревянной потолочной балки до самого пола свисали цепи и
верёвки. На верхнем конце одной из них болтался железный крюк, а
нижний был намотан на деревянный барабан такелажной лебёдки со
штурвалом. Возле стены стояла невысокая железная клетка из
толстых прутьев с узким лазом, запертым на щеколду. Напротив
возвышался деревянный крест в форме буквы X с ременными петлями
на перекладинах. Дальний угол занимали две приземистые бочки,
поставленные друг на друга и переделанные в шкаф. Завершали
меблировку деревянные козлы и пузатый винный бочонок в качестве
стула.

Ванда засунула руки Витаса в небольшой кожаный чехол и
туго стянула раструб шнуром. Ударом ноги повалила раба на пол,
перетянула лодыжки кожаным браслетом и подцепила за крюк.
После нескольких оборотов рулевого колеса Витас безвольно повис
под потолком вверх ногами. Ванда выбрала для порки витую кожаную
плеть в палец толщиной. Когда её змеиный хвост аппетитно врезался
в голые ягодицы, на них вспыхнула яркая полоса - предвестница
кровавого узора, а Витас дико завизжал. Ванда не ругалась, не
читала нотаций, не принуждала к покаянию - она, молча и
артистично наказывала раба за провинность. После каждого удара
следовала пауза, чтобы локальная боль разлилась по всему телу.
Захлебываясь от слёз и крика, Витас умолял Госпожу о пощаде и
прощении, но плеть в её холёной руке продолжала рисовать на
коже багровый орнамент.
Когда Витас потерял всякое соображение, Ванда повернула
колесо в обратную сторону, и подвешенный, как мешок с говном,
рухнул на пол.
Госпожа уселась на бочонок, поставив ножки рабу на голову,
и голубой сигаретный дымок лёгким облачком поплыл под мрачными
сводами. Но антракт был недолог: едва Витас пришёл в себя, как
снова оказался под потолком, и хищная плеть загуляла по телу,
выискивая ещё не поротые места
Охрипший от воя и полумёртвый от истязаний Витас очень
смутно помнил, как Ванда закончила экзекуцию, и ударами плети
загнала его в железную клетку, посередине которой в полу
находилось небольшое отхожее отверстие с завинчивающейся крышкой,
а в углу жестяная кормушка. В клетке можно было либо стоять на
четвереньках, либо лежать, поджав ноги. В любом случае стальные
прутья, как раскалённые стрелы, глубоко впивались в израненную
кожу. От порки тело раскалилось так, будто черти в аду
поджаривали его на сковородке. Казалось, что внутри и снаружи всё
сгорело и обуглилось. Витас провалился в бесконечное, кошмарное
небытиё, которое разрушил барабанный перестук дамских каблучков.
Возле клетки появилась сказочная фея с волшебной фигурой.
Из одежды на ней были только белые туфельки на шпильках и
кокетливый фартучек из прозрачной кисеи с кружевной отделкой.
Сквозь него просвечивалась пикантная причёска в виде рыжей
звёздочки на подбритом лобке. Её личико в обрамлении платиновых
волос казалось кукольным из-за живописного макияжа, широко
распахнутых голубых глаз, курносого носика, яркого бантика
шоколадных губ. Плотные налитые груди с золотыми колечками в
проколотых сосках, пухлая попка, приятной полноты ножки являли
собой суперэротическую гармонию.
Ей очень шло её библейское имя - Ева. Витас влюбился в
чудо-фею сразу, окончательно и бесповоротно, несмотря на то, что
вместо палочки-выручалочки она держала в руке гибкий хлыст.
Сбросив с уставших ножек туфельки и брезгливо оглядев раба в
клетке, девушка принялась поливать его холодной водой из шланга.
Она вдруг стала похожа на русалку, поменявшую хвост на две
очаровательные ножки, а Витас на скульптуру в водопаде фонтанных
брызг. Его горячее, иссеченное тело, как губка, впитывало
живительную влагу. Когда Ева направила струю прямо ему в лицо,
судорожно сведённые мышцы гортани разошлись, и сквозь сухость
губ Витас почувствовал, как сама жизнь вливается в горло. Но
вскоре наконечник шланга переместился в область заднего прохода,
и водяной поток хлынул в него как в пробоину.
Почти сразу после ухода девушки в карцере появилась Ванда.
Как и Ева, она ничего на себя не надела кроме туфелек, а вместо
игрушечного фартука и эротической причёски пристегнула к лобку
чёрный латексный фаллос. Жёстким стеком Ванда выгнала Витаса из
клетки, перегнула через козлы и привязала к подпоркам. Витас с
ужасом почувствовал, как толстый член нагло растягивает тугое
кольцо ануса, превращая его в воронку. Узкое отверстие отчаянно
сопротивлялось непрошеному вторжению, но Ванда упрямо взламывала
целку, методично проталкивая фаллос вглубь заднего прохода. Вскоре
он вошёл туда целиком, пробив для себя удобный тоннель. Опущенный
раб смирился со своей участью, и когда Ванда засунула член ему в
рот, воспринял это как должную неизбежность. Фаллос доставал почти
до глотки, и Витас с трудом сдерживал тошнотворные позывы
к рвоте. Вынутый из пасти раба член лоснился от обильной слюны.
Госпожа снова затолкала фаллос в распухший, воспалённый анус и
изнасиловала Витаса в обе дырки попеременно с экспрессией
сексуальной маньячки. Истерзав раба орально-анальной круговертью,
Ванда отвязала его от козел, и распяла на кресте. Прищемив его
соски острыми зубьями стальных прищепок, Ванда несколько раз
перетянула яйца и член тонким шнуром. Между широко расставленных
ног раба торчал наполовину вбитый в стену гвоздь. Ванда подвесила
к гениталиям цепочку с килограммовой гирей и приказала Витасу
раскачивать её:
-Если не забьёшь гвоздь по самую шляпку, я прибью им к
стене твои яйца!
Ванда уселась на бочонок и с любопытством наблюдала, как
отчаянно Витас напрягает брюшной пресс и двигает взад-вперёд
тазом, постепенно увеличивая амплитуду колебаний цепочки.
Тяжёлая гиря с размаху колотила в стену, редко попадая по гвоздю.
Витасу казалось, что груз вот-вот оборвёт яйца, но страх
сделаться кастратом удесятерил силы для последнего, победного
удара. Проклятый гвоздь на всю длину вошёл в стену. Тонкие,
чуткие пальцы Госпожи, развязавшие шнур на гениталиях,
показались Витасу сказочно ласковыми, но жёсткий стек опять
загнал его в чёрный безмолвный склеп, где время слилось с
бесконечностью, и провалилось в бездну.
Лишь иногда, как северное сияние среди полярной ночи,
появлялась в его подземелье безумно-эротичная Ева. Она бросала в
клетку хлеб, наполняла кормушку водой и устраивала Витасу
профилактический осмотр. Он выползал из клетки и принимал
ритуальную позу, кладя локти на пол и упираясь в него лбом.
Ева придирчиво исследовала состояние его кожи, легко касаясь
пальчиком багрово-синюшных рубцов. Платиновая русалка сводила
Витаса с ума, дразня роскошным телом. То, что они контактировали
обнажёнными, заряжало его потенцию такой сексуальной энергией,
что Витас всерьёз опасался сломать половой орган. Но Ева не
обращала ни малейшего внимания на постоянно эрегированный член,
и её высокомерное безразличие возбуждало Витаса ещё больше на
фоне собственной ничтожности.
Все девчонки из их разбитной компании легко соглашались
раздеться и раздвинуть ножки, а когда были под кайфом - брали в
рот и в очко. С такими доступными тёлками Витас не имел проблем с
сексом и крайне редко занимался онанизмом, а здесь рукоблудие
стало для него спасательным кругом от жуткого полового голода.

-Теперь тебя можно клеймить! - удовлетворённо объявила Ева
во время очередного осмотра, признав его исполосованную задницу
вполне пригодной к дальнейшей эксплуатации.
Как только Ева начала поливать её водой, Витас тут же
догадался, что именно там будет стоять рабская метка, но когда
струя окатила яйца, - он запаниковал: какой ещё дьявольский
сюрприз приготовили ему извращенки? Забрать Витаса Ева пришла в
круглой белой шапочке и в коротком, чуть не до попы, медицинском
халатике. Обворожительная медсестра на поводке потащила Витаса из
подвала по ступеням крутой лестнице. До этого ему казалось, что
ничего не может быть сексапильней её обнажённых ног и попы,
однако сейчас, обтянутые белой паутинкой колготок поверх
крошечных трусиков, они перевозбудили его до такой степени, что
без всякой стимуляции с конца потекла сперма. Удивительная
метаморфоза! Ева пинками загнала Витаса в чистый до стерильности
процедурный кабинет, где его уже поджидали операционный стол,
гинекологическое кресло и Госпожа Ванда в зелёной хирургической
спецодежде.
-Я лично клеймлю каждого раба из своего стада, - объявила
Госпожа, надевая резиновые перчатки. - Ты будешь носить на жопе
тавро с моими инициалами, как знак моего господства и твоего
рабства.
Ванда достала из шкафа круглый деревянный штемпель,
рабочая поверхность которого была утыкана короткими стальными
иглами, образующими контур вензеля Госпожи: внутри буквы О,
буква V.
Прикрыв нижнюю часть лица марлевой повязкой, Ева протёрла
ватным спиртовым тампоном ягодицы и мошонку Витаса. Ванда густо
намазала тушью правое полушарие и впечатала в него своё клеймо.
-Носи мою визитку с гордостью! - порекомендовала она
новому адепту.
Подождав несколько минут, Ева обработала рану
дезинфицирующим раствором и наложила лейкопластырь. Ритуальную
эстафету приняло гинекологическое кресло, куда перебрался Витас.
Ева широко развела его ноги, зажала края мошонки двумя изогнутыми
щипцами и растянула её в разные стороны. Толстой иглой Ванда
виртуозно проколола кожу между яичками и вставила блестящее
кольцо с подвеской в виде её инициалов.
-Забирай раба, - кивнула она Еве. - На первом этапе
обучишь его туалетным премудростям. Пускай тренирует язык и
глотательный рефлекс. Если что не так - не церемонься, сразу
спусти с него шкуру!
Пристегнув поводок к ошейнику, Ева повела Витаса в туалет.
-Для начала вылижешь языком весь фаянс, - распорядилась
Ева, засунув голову Витаса в унитаз. - И не вздумай меня
рассердить: подвешу за яйца и выебу! Приступай!
Витас начал лизать скользкое и влажное дно, не смея
ослушаться свою капризную хозяйку. Он не мог определить её
статус в доме Ванды: то ли служанка, то ли подруга, то ли
наложница - скорей всего симбиоз всех трёх ипостасей, но для него
она была Госпожой, потому что душа сама рвалась в рабство к этой
ангелоподобной леди с повадками садистки.

После встречи с Вандой, все в калейдоскопе вялотекущих
будней стало казаться Леху унылым, пресным и пустым. Жизнь
превратилась в медленное переваривание пищи. То, с чем он
сталкивался ежедневно, вовсе не походило на то, чем оно должно
было быть. Лех без конца вспоминал чарующее обаяние её феерических
ног, высокомерный взгляд, господские манеры. Сексуальная аура
Ванды неудержимо манила к себе загадочной неизвестностью. Леха
так и подмывало бросить всё к чертям и с головой нырнуть в
таинственный омут, но одно обстоятельство сдерживало его
решимость: изощрённая Госпожа могла потребовать гомосексуальную
оргию с участием полицейского и вора Лех без проблем натянул
бы этого сопляка на хуй, но вдруг Ванда решит отдать его на
растерзание Витасу и ему самому придётся подставить жопу или
взять в рот?
От такой жуткой перспективы мутило рассудок, и почва
уходила из-под ног. Время шло в безумном дурмане мучительных
раздумий, колебаний, сомнений, пока Лех не постиг истину: все
его страхи - это попытка капитулировать перед собственным
эгоизмом и выторговать для себя привилегии, что извращает
нравственный стержень добровольного рабства. Лех понял, что от
судьбы не уйдёшь и на кривой кобыле не объедешь. Раб должен
раствориться в своей Госпоже, как в Святом Духе.
Лех с трепетом набрал заветный телефонный номер и
оцепенел, когда после долгого ожидания услышал в трубке
её властное «алло!».
-Здравствуйте, Госпожа Ванда! Это Лех Сикора из полиции, -
взволнованно произнёс он. - Целую Ваши ножки!
-Добрый день! - отозвалась Ванда. - Я узнала вас, пан
капитан.
-Госпожа Ванда! - срывающимся голосом изложил свою просьбу
Лех. - У меня со следующей недели начнётся месячный отпуск.
Я умоляю Вас, возьмите меня, пожалуйста, к себе!
Вместо ответа последовало молчание - тягучее, клейкое,
как смола.
-Ты просишь меня на коленях? - наконец, отозвалась Ванда.
-Простите, Госпожа, простите! - с громким стуком, чтобы
она слышала в трубке, Лех брякнулся на пол.
-Ты хочешь ко мне в рабство? - уточнила Ванда.
-Да, Госпожа!
-Ты хоть представляешь, что тебя ожидает?
-Это неважно! Я готов на всё!! - отчаянно взмолился Лех.
И снова, как топор палача над ним повисла долгая пауза.
-Хорошо, приезжай! С собой ничего не бери кроме бумажника! -
вынесла Ванда свой вердикт.
К загородному дому Госпожи Лех подъехал на такси.
Представившись через домофон, услышал в ответ резкое: «Жди!» - и
замер в ожидании. Лех даже себе не смог бы внятно объяснить
побудительный мотив того, что он оказался здесь, а если б
услышал подсказку, что цель жизни - самовыражение и полнота
проявления своей сущности, то недоумённо пожал бы плечами. Лех
был твёрдо убеждён лишь в одном: он перед вратами рая, к которым
так долго стремился.
Ванда встретила его в оригинальном жокейском наряде:
элегантный чёрный котелок с прямыми полями; галстук-бабочка;
приталенный жилет из чёрной кожи; неотличимые от колготок тонкие
белоснежные лосины, эластично облегающие фигуру; высокие,
зашнурованные ботинки на толстой рифлёной подошве. В руках она
держала короткую кожаную уздечку.
-Ценю твоё мужество, капитан! Не каждый решится сменить
офицерские погоны на рабский ошейник, - похвалила Ванда будущую
жертву - С такой силой воли я выдрессирую тебя в рекордные сроки. Раздевайся!
Лех вручил ей туго набитый бумажник и уже через минуту
голый предстал перед Госпожой. Ванда заставила Леха позировать
для неё и с пристрастием знатока оценивала мощный торс,
накачанные бицепсы, подтянутый живот, плотные ягодицы, крепкие
ноги, налитый желанием ядрёный член. Тонкие, чувственные ноздри
Ванды плотоядно раздувались от сладострастного упоения властью:
ещё один самец не устоял перед её порабощающей натурой и сдался
на милость победительницы, выставив себя на рынок живого товара.
Она вонзит свои хищные коготки в мускулистое тело невольника по
законному праву собственницы! Ванда замкнула стальное кольцо
уздечки на его гениталиях, дёрнула за поводок и повела Леха
вглубь двора к одноэтажному строению, архитектурно
стилизованному под конюшню.
Лех старался не отставать, чтобы железо не впивалось в
яйца, но игривая попка и модельные ноги перед глазами
компенсировали это неудобство. Ванда поставила раба на колени
возле элегантной одноместной рессорной коляски, пристегнула
уздечку к спицам колеса и ушла в дом.
Лех не знал, сколько времени он простоял в густой и сочной
траве. Вокруг была пустота, которая высасывала мысли и чувства,
делала подобным себе. Ванда появилась верхом на голом Витасе.
Она сидела, слегка отклонив корпус назад, а ноги вытянув перед
собой, чтобы не касаться ими земли. Пони-бой изо всех сил
старался держать спину прямо, отчего наездница комфортно
покачивалась на удобном сиденье.
Ванда подъехала к Леху, спешилась и достала из коляски
конский хвост с резиновым наконечником, похожим по форме и цвету
на указательный палец, только более толстый в основании.
-Нагнись и раздвинь ягодицы! - приказала она Леху.
Сикора перегнулся пополам и растянул руками своё анальное
отверстие.
-Шире! - потребовала Ванда.
Лех едва не разорвал себе очко, пока она с усилием
заталкивала в задний проход ластиковую затычку. Когда Лех
распрямился, тёмно-рыжий хвост надёжно держался в заднице
новоиспечённого коня. Ванда поставила его между оглоблями и
кивнула Витасу: «Запрягай!»
Вместо хомута пони-бой накинул на плечи Леха конскую
упряжь из кожаных ремней, склёпанных между собой; затянул на
животе широкую шлею и в отсутствие дуги пристегнул её к
поперечине поднятых оглобель; к ней же привязал супонь,
крест-накрест опоясывающую спину и грудь невольника, связал
гужами запястья рук с оглоблями. После этого Витас взнуздал Леха,
вставив в рот пластиковый мундштук удил и застегнув узкие ремешки
сбруи сначала на макушке головы, потом на затылке.
Запряжённый в коляску Лех, предстал перед своей наездницей
породистым скакуном. Ванда сама защёлкнула карабины вожжей на
удилах, лично проверила натяжение всех ремней на мускулистом
теле, по-хозяйски потрепала раба за яйца. Витас распластался на
земле перед ступенькой коляски. Наступив ему на спину, Ванда
поднялась в экипаж, удобно устроилась на мягком сиденье, дёрнула
за вожжи и хлестнула рикшу бичом. Лех закусил удила и, налегая
грудью на поперечный упор оглобель, резво побежал навстречу
своей судьбе, тряся хвостом. Триумфаторская коляска плавно
покатила по брусчатке, повинуясь бичу и вожжам в холёных ручках
роковой Леди.

 

Я кормлю её с рук. Она жадно хватает ещё красивыми губами куриные хрящи и чёрствый хлеб. Тёплый язык выискивает крошки между пальцев. Глаза уже без злобы просят пищи. Она естественна в своей потребности. Цепь звякает у неё на шее. Я отхожу, чтобы выпить воды. Она жадно смотрит на меня, облизывается. Понимаю, она предпочла бы молоко, но рацион без излишеств. Сажусь в кресло и долго смотрю на неё.

Что я в ней нашёл? Люблю ли её до сих пор? Любил ли её раньше? Помню, как выходила она смеющаяся, с букетом роз из машины. Туфли на высоком каблуке, вечернее платье, нежное облако французских духов. Что она нашла в этом господине, с которым ужинала в ресторане при свечах? Его нефтяные акции, или ей, действительно, нравились пожилые ящеры?

Я изучил её почти досконально. Прослушивал телефонные разговоры, установил скрытую камеру, залез в медицинскую карту и в банковские счета. Знал, что левый каблук изнашивается быстрее, чем правый, что после виски у неё болит голова. Она частенько посещала ночные клубы, и там в маске куртизанки танцевала весьма откровенные танцы, делая солидную рекламу заведению. Кто бы мог подумать, что вокруг шеста порой кружится дочь актрисы местного драмтеатра и известного профессора политологии?

Боже мой, как пуста и скучна была суть этой куклы! В одиночестве она исчезала как человек, таяла, тщетно теребя сотовый телефон, телевизионный пульт, чашку с кофе. Никаких книг, никаких записей, только музыка на прыгающих волнах многоголосого радио.
Кто-то должен был взяться за её воспитание, кто-то должен был её пересоздать. Я знал, путь будет долог и тяжёл, всё может закончиться плачевно, но педагог по роду своего призвания с открытым забралом и ясным умом должен идти на каждый трудный случай, не убоявшись, может быть, пожизненным воспитанием выплавить настоящего человека.

Но сначала надо было стереть глубоко въевшийся налёт прежней жизни. Налёт, который стал сутью (за неимением последней). Нужно было создать предельно скудное бытие, которое окончательно превратит сознание в чистую доску. Каменный мешок гаражного погреба при соответствующей доработке вполне пригоден для этого. Главное было не скатиться в декоративную средневековость. Только голые каменные стены, только грубая подстилка для сна! Никаких летучих мышей, монахов с гнилыми зубами и перевёрнутых распятий! Я сожалел, что цепь постоянно при движении её тела создаёт звук, что лишает темницу полного безмолвия, но ничто так не дисциплинирует и не воспитывает человека как цепь.

Одной из важнейших проблем было не обращать внимания на либидо. Первые несколько недель (пока одежда и кожа источали соблазн) приходилось с собой бороться. Наверное, она удивлялась, почему я не воспользуюсь очевидным в данной ситуации правом сильнейшего. Но я получил власть не для проявления слабости! Именно в такие самые ответственные часы жизни мы должны наступать на горло собственной плотской песне, прижигая калёным железом воздержания наши скверные помыслы.

Страх в её глазах сменился удивлением, а потом испуганным уважением. Возможно, она подумала, что я не сексуальный маньяк, а религиозный, но это было не так. Я не проповедовал. Боль, которую я ей причинял, не доставляла мне удовольствия - она чувствовала это. Я не поучал, не ругал, общался почти без мимики. И это манекенное создание через два месяца научилось читать моё настроение по глазам!
Я был на правильном пути.

Гляжу на часы. К восьми домой меня ждёт жена. Я порадую её букетиком цветов. У нас будет отличный семейный ужин. Мы обсудим особенности феминистской литературы и демографические проблемы. Уютный дом, красавица жена, - что ещё нужно человеку? Я встаю с кресла: пришло время сделать больно. Беру ремень и стегаю по её телу. Она рычит, почти взвизгивая. Мне это совершенно не нравится, но дисциплина есть дисциплина. Боль, как молитва - её нельзя откладывать: сегодня кто-то проспит заутреню, а завтра станет атеистом.

Она научилась принимать удары, подставляя наименее болезненные части тела. Но меня это мало волнует, ведь главное, чтобы соблюдался ритуал, а помыслы молящегося могут быть далеко от церкви. Я убираю ремень и глажу её по голове. Через минуты три она уже урчит. Прижимается к единственной человеческой руке, к единственному живому существу, которое ещё приходит к ней в этот просторный погреб под каменным гаражом.

Она здесь почти год. Привыкала долго: плакала, кричала, отказывалась от пищи. Я был терпелив. Кнутом и постным пряником мы выработали правила её дальнейшего существования. Она изучала звенящую пустоту голода, шуршащую тяжесть жажды, всегда новую остроту боли. Она заново училась жить. Она забыла стыд, совесть, брезгливость, отбросила кокетство и жеманство, перестала болтать.

Связи с внешним миром у неё не было никакой. Я позаботился о звукоизоляции. Лишь запахи, которые я приносил на своей одежде, напоминали ей о внешней жизни. Один раз я оплошал - принёс на рукаве комочек тополиного пуха. Она встрепенулась, вспомнила про летящее время и долго плакала. Пришлось сменить доминанту, (боль и голод - панацея от фантазий). Сорок восемь часов голода и всякая чушь из головы вылетает, глаза горят в целостной целеустремлённости к пище.

Она научилась следить за собой: вырыла прекрасную отхожую яму, ровно зубами заостряла ногти, научилась отряхиваться на четвереньках. И самое главное, она поверила мне! Она, наконец, поняла, что так будет всегда, и я - это всё, что у неё есть. По её глазам я видел, что она стала мудрой. Она переживала, чтобы меня не сбила машина или не хватил инсульт. Её молитвы за меня были самыми искренними и естественными. Она так хотела есть каждый день! Её перестали мучить вопросы о несправедливости всего происходящего, они ни к чему не вели. Она научилась меня ждать. Она научилась любить то, что есть.
Моя пенитенциарная система идеальна.

Я опять ухожу. Она тяжело дышит, но уже не воет и не плачет: (я приучил её сдерживать эмоции). Скрипнула тяжёлая крышка погреба, и я, закрыв гараж, иду домой. Неоновые рекламы и гул автомобилей. Смеются симпатичные девушки. Несут чушь. Ничего. Придёт ещё время всеобщего воспитания. Пока же нас единицы. Может быть, я один. Но это не имеет значения. История нас рассудит. Осень скупым педагогом убирает летнюю роскошь, готовит расслабленную землю к зимнему посту и воздержанию. С водяной крупой летят мелкие снежинки. Люди запираются в квартирах от идущей зимы, зажигают огни, наполняют бокалы. Ах, эти люди! Предельно малые изотропные возмущения, случайные комбинации аминокислот…

Я сыт, спокоен, счастлив. Жена спит рядом. Всё хорошо. Очередной бессмысленный день прожит не зря. Утро. Работа, которую я обожаю. Интересные собеседники, политические споры, душистый чай с вкуснейшими домашними пирожками. Однако всё это не заслоняет главного, того, что должно произойти вечером.

Сегодня суд (в моём лице) вынес приговор по делу заключённой Т… В семь вечера в тёмном подвале я зачитаю приговор. Я расстроен, ибо несчастная приговаривается к высшей мере наказания: смертной казни! Ей будет отпущено три дня для подачи кассационной жалобы, но весь мой предыдущий опыт говорит о тщетности этой попытки ухватиться за жизнь. Помню заключительное заседание суда. Остывший чай председателя, нервные перекуры адвоката, волнение и сбивчивые речи свидетелей. В стёкла окон бились мокрые ветви деревьев. Судья за много месяцев уже прекрасно изучил все тонкости разбираемого дела, но формулировать вердикт, оглашать приговор, как всегда, было волнительно и трепетно.

Пустая комната, услышав слово "расстрел", звякнула люстрой, лязгнула шпингалетами, задребезжала стёклами, загудела трубами, шелестнула газетами. Суд был будничным, но суровым и жутким. Это была приватная и тихая миниатюра Страшного суда, ибо суд только тогда хорош, когда он предельно страшный. Казнь - вот, показатель зрелости судьи. Казнь - вот, лакмусовая бумажка правосудия! Казнь - вот, то, что возвращает наши социальные игры в реальность. Без виселицы, гильотины, расстрела - суд всегда понарошку, как кукольный театр или игра в бирюльки.

Судья, еле сдерживая рыдания, вышел в коридор и, кусая кулак, тихо заплакал над столь молодой жертвой собственной слабости и похоти. У него было мягкое и ранимое сердце, но долг опытного судьи сверкал скользкой сталью гильотины в этом абсурдном и преступном мире.

Я не могу представить то субботнее утро, когда состоится казнь. Будет ли идти снег, слепя глаза скудному конвою, или желток солнца среди невкусного медного купороса неба задрожит торжественно в зените? Я надеюсь, что её помилуют. Адвокат (в моём лице) сделал всё, что мог. Свидетели (в моём лице) были объективны и беспристрастны. Судья (в моём лице) долго колебался. Никогда ещё присяжные не были так единодушны, как в моём лице. Исполнители приговора (в моём лице) ужасно не хотят делать свою работу. Но закон есть закон. И кто нарушит одну его букву, тот сотрясёт всю иерархию, посеет хаос, создаст прецедент!

Сколько раз за последние годы я пытался заменить казнь пожизненным заключением! Но моё тайное голосование неизбежно выбирало смерть! Жестокие времена, жестокие нравы. Моя юриспруденция была бритвенна и безупречна.

Выхожу из дома и иду в гараж (ремонтировать вечно ломающуюся машину). Несу похлёбку и рыбьи кости. Жена думает, что для собак, живущих у сторожей. Обычный вечер полный хаоса звуков, вспышек, движений. Всё вокруг случайно, необязательно, расхлябано, кому-то покажется, что циклично, но всего лишь на первый взгляд. Цивилизация, заявив своеволие, живёт: кто во что горазд.

Только в моём маленьком подземелье одинаково и стабильно. Только моя темница может соперничать с вечной неизменностью космоса. Чем глубже бездна, тем больше похожа она высь. Ах, эта выворачивающая всё наизнанку диалектика, эта Божья мать материалиста! Всё может быть (и должно) противоположным. Всё верно само себе, только если является другим.

Заключённая встречает меня учащённым дыханием и ожидающим взглядом. Она хочет есть. Я зажигаю свечку, медленно встаю перед ней и достаю обвинительный приговор. Она недоумённо смотрит. Это первое изменение моего поведения за весь срок пребывания здесь. Я, волнуясь, сглатываю слюну и изменившимся голосом читаю:

- Гражданка Т…! Прошу внимания!

Она вздрагивает и замирает. Пленница за последний год впервые слышит мой голос. Она вновь появившимся звериным чутьём ощущает опасность. У неё чуть слышно начинают стучать зубы. Пламя красноватой свечи смирно застыло перед судьбой. Я набираю воздух в грудь и продолжаю:

- Суд постановил… на основании имеющихся фактов… учитывая бессмысленность образа жизни обвиняемой… распутство и духовную лень… прелюбодеяния и подстрекательства к блуду… участие в дьявольских шабашах… оборотничество, именуемое ныне трансвестизмом… вступление в связь с суккубами, инкубами и прочей нечистью… признать виновной…и назначить наказание в виде смертной казни.

Она в шоке. По неподвижному лицу из глаз скользнули слёзы, из горла вырывается хрип, переходящий в рёв. Я не бью её. Это бессмысленно. Это вообще лишено частенько смысла, но сейчас особенно. Ухожу глотнуть свежего воздуха. Возвращаюсь через минут десять. Я приучил её к молчанию, но кивком головы разрешаю говорить. Странно изменившимся голосом она начинает:

- Пожалуйста… Можно… Я больше не буду… Я хочу жить… Хотя бы чуть-чуть… Я же вела себя хорошо!.. Не надо!

Я подхожу и пытаюсь мягко говорить с ней:

- Ещё не всё потеряно. Если вы сегодня подадите кассационную жалобу, то гуманный суд может вас помиловать. Всегда надо надеяться. Что касается меня, обещаю, я сделаю всё, что смогу.

Она с любовью и теплом смотрит на меня. Её глаза светятся доверием. Я вытираю ей лицо и пою минеральной водой. Дотрагиваюсь до плеча и щеки впервые за долгие месяцы. Кожа неухожена, но молодость берёт своё: принять ванну, напудриться, и лицо вернётся в разряд привлекательных. Возможно, последней просьбой казнимой будет именно душ и макияж. Кто знает?! Может быть, она не справится со страхом и будет однообразно, захлёбываясь, выть: "Нет! Нет! Нет!" Почём мне всё это знать заранее?

Сейчас ясно только то, что она поверила в серьёзность всего происходящего. Ведь иногда только перед зрачком ствола и после хруста затвора виновная начинала заискивающе спрашивать: "Подожди, разве ты серьёзно?! Послушай, это правда?! Нет! Ты, наверное, меня просто пугаешь?! Подожди!" Но запоздавший визг после хлёсткого грохота переходил в бульканье и клокотанье. Здесь же виновная не фальшивила, играла как по нотам, осознав неизбежную правду моей юриспруденции. За этот год она многое поняла и теперь доверяла мне больше, чем Гаагскому трибуналу и самому цивилизованному суду присяжных.

Кассация подана. Ночь бессонна и лихорадочна. Я на кухне последний раз взвешиваю все "за" и "против". Тикают часы, капает кран, в который раз закипает кофе, а в голове у меня спорит сенат: патриции перебивают друг друга, консулы интригуют, центурионы ждут приказа заменить болтливую республику диктатурой. Цезарь с меньшей армией уже гонит дебелую армаду Помпея. А в ушах у меня: заседает огненный и трескучий Конвент. Жиронда смеётся, Гора злится, Болото, верное своей мутной и тинной природе, ждёт. Уже казнён Дантон, в ванной заколот жуткий Марат, скоро будет обезглавлен Робеспьер, но градус ещё столь высок, что плавится всё, кроме вольфрамовых сердец революционеров.

Я гляжу в ночное окно, там нет ответа. Проходят часы, но зацепка, с помощью которой можно сохранить жизнь обвиняемой, всё ещё не видна. Раздаётся звонок телефона: видимо, кто-то пьяный в четыре утра захотел общения. Снимаю трубку.

Наступила минута, когда всё пошло под откос. Когда приказы не действуют, когда провиант не подвозят, когда деморализованы все вплоть до министра пропаганды. Звонил мой начальник и сообщил, что наше ведомство расформировано в связи с очередной реформой государственной власти. Мы больше не нужны. Молодое государство повзрослело, получило паспорт и права, закурило, напилось и послало к чёрту своих воспитателей. Сотни наших специалистов пойдут в частные фирмы выслеживать любовников жён крупных бизнесменов. Офицеры будут торговать автозапчастями, стиральным порошком, лимонадом и водкой. В который раз приходит в голову, что генетический анализ показал: мы не дети этой страны, она не наша мать. Что произошла дикая мутация, когда железы внутренней секреции отторгаются обалдевшим от безграничной свободы организмом! И теперь мы обиженными сиротами, сдав табельное оружие, пойдём по миру. Опять я сижу у разбитого корыта где-то между Чёрным и Белым морем.

Следующие дни закружились одним пыльным клубом горечи и поражений. Всё рушилось, летело в тартарары, шло прахом, теряло смысл и значение. В гараж я молча приносил еду и уходил, не проронив ни слова. Глаза моей воспитанницы горели испуганным ожиданием. Моя судебная система дала сбой. Было не до правосудия.

Через месяц умерла жена. Откуда-то из запредельных глубин организма поднялась болезнь, огляделась, выбрала обеденный столик и неторопливо заказала первое блюдо. Еда была великолепной, напитки изысканными, поэтому она решила здесь остаться. Благо, что ей везде и всегда открыт неограниченный кредит. Позднее приехали родственники болезни, которые заполонили все рестораны и закусочные, заселили все новостройки, стали избираться в муниципалитет. Не прошло и года, как в организме осталась только болезнь, лишь отдельные группы лейкоцитов ещё партизанили в подворотнях, но тщетно.

Я остался один: потерпевший и нетерпимый. Меня покинули все, даже воспоминания. Иногда я безуспешно пытался вспомнить какое-то событие, но месяцы и годы, хлопнув дверью, ушли из памяти. У меня не осталось никого, кроме приговорённой к смерти. В гараже я поставил раскладушку и спал у входа в самодельную камеру смертников. Принёс холодильник и электроплиту. Заключённая понимала, что я переселился сюда, но не знала - зачем?

Наверное, она с минуты на минуту ждала исполнение приговора. Но я не мог уже вынести всю тяжесть определённого мною наказания. Тем не менее, нужно было что-то решать. И что-то во мне треснуло. Впервые за долгие годы я решил слиберальничать, пойти на попятный, допустить мягкотелость.
Текст нового приговора созрел моментально. "Не виновна" - гласила бумага.

Это был нонсенс, прецедент для моего безукоризненно жестокого судопроизводства. Но после этого я уже не мог оставаться судьёй. Если никому не нужны гармония и порядок, то пусть тогда всё хаотично катится природным самотёком. Не будет больше многомесячных заключений, блестящих безмолвных речей, немых, но жарких заседаний, неминуемого эшафота…

Когда я зашёл в камеру, она подняла на меня свои красные от бессонницы глаза. Я больше не хотел пафоса: никаких свечек, мантий, протоколов! Я наклонился к ней, взял её за руку и быстро сказал: "Ты свободна". Она схватила меня за руки и благодарила. Я и не знал, что могу так радоваться вместе с невиновной...

Как я раньше не видел, что она действительно невиновна? Будто пелена упала с моих глаз! Она плакала и улыбалась сквозь слёзы. Я расстегнул цепь и дал ей яблочного сока. Мы долго сидели, не зная, что делать дальше. Нужно было дождаться ночи, чтобы её глаза медленно привыкали к свету внешнего мира. Мы молчали. Теперь она была судьёй, она могла завтра сообщить обо мне и моя свобода осталась бы в прошлом. Но я устал сопротивляться. Чем меньше пространства мне оставят, тем быстрее деформируется время, тем быстрее порастёт всё быльём.

Я помог ей выбраться из погреба. Она глубоко вдыхала обогнавший её почти на год мир. Осень пахла скупо, но и это казалось бывшей пленнице ароматным буйством. В глазах её я прочитал вопрос, но лишь махнул рукой. Мы всё время молчали. Потом подвёз на машине к её дому, высадил и поскорее уехал, оставив адрес, чтобы облегчить работу моих законных коллег. Всё было в моей практике, не хватало только явки с повинной. Но я хотел, чтобы за мной по закону жанра пришли сами. Приняв душ, я пил чай с каким-то сладким и тёмно-красным вареньем. Время измерялось в ложках.

Но сутки сменялись сутками, а за мной никто не приходил. Может быть, она потеряла адрес, но и тогда меня бы уже разыскали. Или у меня помутился разум, и время для меня остановилось.
………………………………………………………………………………………………………………
Ангелы правосудия, когда ваши крылья мелькнут над крышами сталинских домов, обогнут скопища "хрущёвок", уронят перо на послевоенные двухэтажки?! Неужели вы не видите мои вытянутые руки в ожидании всё разрешающих наручников?! Кандалы настойчиво возьмут меня за запястья и повлекут по спиралеобразному кругу мотать срок и искупать карму. И где-то на самом дне, в вязкой и дремучей впадине я очищусь, и меня удостоят казнью. Меня пожалеют и пустят атомной пылью на переплавку. Доменная печь инфернальным огнём поставит точку. А, может быть, суд будет принципиален, и я с вечным ускорением буду падать туда, куда ещё никто никогда не падал. И мою траекторию никто не начертит, потому что ей не будет конца.
……………………………………………………………………………………………………………..

Потянулись дни, сменялись ночи, но за мной не приходили. Пять утра. Я курю на кухне у окна. Из арки соседнего дома выскользнула тень. До неё было метров пятьдесят, и она вполне могла зайти в любой другой подъезд или пройти мимо, но я был уверен, что это за мной.

Ветра не было. Чуть заметно падали снежинки. Тень села на скамейку и посмотрела, кажется, в моё окно. У меня перехватило дыхание. Я ждал чего угодно: людей в штатском, визга тормозов с мигалкой и сиреной, щелчка наручников перед входом в булочную, но не этой пугающе безобидной жути.

Не знаю, сколько длилось это. Потом я, наверное, спал. Даже сны были против меня. Они визжали, хрипели, топали ногами, прорывали конвой, требовали смерти. Другие сны заставляли убивать, резать, кромсать с полным сознанием невиновности жертв. Тень же приходила каждую ночь. Она то садилась на лавку, то кружилась у детской песочницы, то прислонялась к стволу тополя.

В очередную ночь я с огромным усилием махнул ей рукой. Она двинулась к двери моего подъезда. Я с ватными ногами сел в прихожей, прислушиваясь к тишине, царившей за закрытой дверью. Шагов слышно не было - это меня радовало, будто давало отсрочку от неминуемости. Звонок резанул словно бензопила: внезапно и без подготовки. Я вдохнул и открыл дверь. В полумраке подъезда в сером пальто с робкой улыбкой стояла Т…

Лопастями ветряной мельницы завертелись мысли и предположения в голове. Я спокойно сделал шаг назад, ожидая выстрела. Мне стало легко, так как всё укладывалось в схему личной мести. Я облегчённо вздохнул полной грудью. Но девушка спросила:

- Можно войти? Я не помешаю?

Я совсем растерялся. Что я должен был думать? Кажется, я кивнул, и девушка вошла в прихожую. Мы прошли на кухню и долго молча пили чай. Не помню, когда стало светать. За окном хлопьями падал снег. Снег разрезанным салом прижимался к стеклу на подоконнике. Снег рассыпался белыми мошками и клубился у веток деревьев. Снег падал в вечную лужу во дворе и буро темнел запекающейся кровью. Гостья долго, стараясь тайком, разглядывала комнату и, наконец, сказала:

- Странно чувствовать себя без вести пропавшей. Я живу в квартире, где родилась, но числюсь в розыске. Знакомым звонить не хочу. Что я им скажу?.. Как-то отвыкла я от всех. Теперь у меня только вы...

Бог знает, сколько прошло времени. Мы гуляем по заснеженному парку. Я равноправно держу её за руку. Прохожие считают нас влюблёнными. Она ест орешки, я курю. Как будто не было ничего другого...

Как будто сон растворился в привычной жизни: самец и самка парой идут по своей территории; мужчина и женщина взросло и спокойно смотрят перед собой; Ромео и Джульетта самозабвенно глядят друг на друга, забыв обо всём на свете.
Мы привыкаем друг к другу по-новому. Мягко и от руки чертим иную систему координат. Покрываем ночью друг друга одеялом. Не говорим о прошлом. У нас осталось только будущее.
И в этих обломках прошлого и настоящего незримо растёт и крепнет, пожалуй, ещё одно - неведомая ранее свободная верность.

(c) Ян Майзельс "Остров любви"​

 

Доброго времени, Госпожа Ника и все!

Прошу обязательно указывать на ошибки или несоответствия, если заметите, это предпочтительно...

Миф об Артемиде и Актеоне (моя версия мифа)

Артемида — богиня смерти, владычица Природы и госпожа зверей. Безропотно повинуются ей дикие звери. Тигры и львы вьются у ее ног, ища милости и снисхождения. Ей прислуживает восемьдесят нимф, двадцать из которых заботятся о ее обуви. Подобно дикой амазонке, энергичная, как бег горнего ручья, в легкой короткой одежде движется она по лесам с тугим луком и колчаном, полным острых стрел. В беге своем подобна она летучей серне. Грациозная, гибкая, как ивовая ветвь, она имеет прекрасно сложенное спартанское тело. Волосы у нее собраны сзади в узел на манер дорических причесок. Она явилась на свет вместе со своим братом Аполлоном. Они были как две капли воды. Только тело Артемиды было более женственное, более округлое и мягкое. Но красота богини опасна и губительна. Горе тому, кто повстречается ей на пути. Неумолима и беспощадна она к людям, глуха и жестокосердна к их молитвам. Прекрасная воительница лесов и гор, жестоко она наказывает людскую дерзость. Ей любы человеческая кровь и мучения, а потому древние приносили к ней на алтарь человеческие жертвы. На ее алтаре ивовыми прутьями секли молодых спартанских юношей. В тот момент, когда на спинах их выступали кровавые рубцы, вожделенная кровью жрица, с воодушевлением наблюдавшая за истязанием, держала статуэтку богини в руках и наклоном указывала о необходимости усилить пытку, — чтоб страдания стали невыносимей и нестерпимей. Юноши должны были лежать без единого звука. Иногда бедняг запарывали до смерти. И это доставляло богине особое удовольствие.
Но, тем не менее, с особенной любовью Артемида заботилась о красоте Природы, бережно охраняя ее девственность от варварских человеческих рук. Богине были милы нетронутые луга, напоенные ароматами благоухающих цветов. Днем она любила слушать жужжанье пчел и пение птиц, радующихся жизни, а теплыми вечерами любовалась заходящим Солнцем, открывающим бездонное звездное небо.
Знайте, Артемида всевидяща и неумолима к тем, кто дерзко вламывается в ее заповедные места и нарушает ее покой. Не рвите понапрасну живых цветов, не засоряйте Природу, а то беспощадный гнев богини обрушится на ваши головы. Тому свидетельство наказание неразумного Актеона:
В один прекрасный летний день, в жаркий полдень, оторвавшись от других охотников, Актеон забрался в лесную непроходимую чащу. Его мучила жажда, и он искал, где бы испить прохладной воды. Насилу выбравшись из лесной чащи, он увидел тенистый грот, увитый плющом, а рядом источник с чистейшей влагой. Из грота доносились веселые женские голоса. Он хотел приблизиться, но его собаки жалобно заскулили и попятились в страхе назад. Ему бы бежать без оглядки! Но нет, им овладело непреодолимое любопытство, столько раз уж губившее неразумных смертных. Тихо, нешумными шагами он подкрался к гроту и заглянул вовнутрь. Его взору предстали прекрасные нимфы, резвящиеся в потоках чистой, прохладной воды. Их обнаженные тела то исчезали, то появлялись в кристальных струях. Они радостно плескались, пеня воду и брызгаясь со смехом. Актеон стоял и зачарованно глядел на блестевшие влагой девственные тела и не мог оторвать от них взгляда. Подле запруды для купания грациозно возвышалась сама богиня, отставив одну ножку вперед, она медленно снимала свою дорическую рубашку, являя гибкое тело, которое доныне не доводилось видеть ни одному небожителю, не то что смертному. Скинув одежду, она уже пальцами ног ощутила блаженную прохладу воды, как нимфы, испугавшись, с криками бросились к ней, со страхом смотря на смутившегося Актеона, который потупил взор, словно провинившейся ребенок. От чудесного виденья он совсем потерял голову и вышел из своего укрытия, невольно обнаружив себя. Богиня с гневом глянула на него, прикрыв слегка обнаженные груди руками. Краска стыда залила ее лицо. Глаза сверкнули — и в тоже мгновенье Актеон почувствовал, как на голове у него появились рога. Не успел он испугаться и броситься к стройным обнаженным ногам богини, — чтобы молить ее о пощаде, — как пальцы его рук срослись, превратившись в копыта. И он, уже не в силах стоять на ногах, упал на четвереньки и склонил, подогнул передние конечности перед гордо возвышающейся богиней. Язык его не слушался, и вместо жалкой мольбы о пощаде изо рта вырвалось одно мычание:
— М!.. М!.. М!.. — жалобно стонал он, не в силах совладать с собой и пытаясь прижаться, как испуганный зверь, к стройным ногам Артемиды. Нимфы же, окружившие ее, с довольным любопытством девственных весталок смотрели на мучения бедного Актеона, жестоко наказанного всемогущей богиней. Ибо сейчас он, как прах, пристыженный и униженный, лежал у ее прекрасных ног...
Артемида рассмеялась, глядя на жалкий его вид. Перед ней лежал уже не человек, а покорный и дрожащий от страха олень, испуганные глаза которого смотрел снизу на божественную красоту, поразившую его. В трепете он хотел ластиться к ногам богини, но та, быстро отдернув свои руки от грудей, подняла с земли свой тугой лук и натянула тетиву… Олень в страхе сжался. Потом вскочил, хотел бежать, но острие выпущенной стрелы с силой ворвалось, насквозь пробив ему ногу. Он упал и жалобно застонал от боли... Богиня была неумолима и, только улыбнувшись, натянула вновь тугой лук. На глазах у оленя выступили слезы, — и так жалобно и испуганно смотрел он на нее, прося сохранить ему жизнь, что нимфы прослезились… Но это не тронуло разгневанной богини. Не смеет смертный, увидевший ее красоту, остаться жить. И с легкостью пускает она вторую стрелу, которая пробила грудь Актеону, неся на своем острие жестокую смерть. Застонал Актеон, задергался на глазах у смеющейся богини и повалился навзничь. Артемида подошла к окровавленному телу убитого оленя и, поставив ему на шею стопу, слегка надавила, сдвинув ногой еще теплую пятнистую кожу: «Горе тебе, неразумный Актеон, не устоявший перед красотой дикой богини, перед ее пленительным соблазном!»
Так жестоко наказала Артемида пылкого юношу за то, что тот, нарушив ее уединение, посмел усмотреть в ней женщину.

 

Продолжение...

(вольная фантазия, да простит меня Клеопатра, ибо я верю, подобного не было, хотя могло быть, но в воображении поэта было…)

Смерть юноши поэта

Дела давно минувших лет
Еще в веках хранит завет.
Вам передам его слова,
И, может быть, моя строфа
Не канет в темные лета.
Вам расскажу, мои девицы,
Про нрав египетской царицы,
Любви наперсницы и жрицы.

Она была душевна и добра,
Но только встанут лишь дела —
Она достоинство хранила.
И рассудительность ума
Ее прекрасного чела
не омрачила,
Читалось много в нем огня.
Но трезвость хладную храня,
Себя она в узде держала,
Могла с собою совладать —
Все это было ей под стать.

Душою пламенной, живой,
Играли чувства в ней порой,
Но данью прожитым годам
Она совсем не полетам
была умна,
В любви нескромна и вольна;
И ночью, сумрачной порой,
Блистала царскою красой.

................................

Над морем марево курится,
Ночь серебрится, гаснет день,
И в очарованную сень
Прохлада свежестью струится...

Сквозь сладкий дым
Блистает серебро да злато,
Кругом камения, шелка —
Все дышит роскошью разврата.
На ложе золотом, перед столом,
Царица чинно возлежит,
Златой венец на ней горит,
И сей таинственный магнит
К себе взывает и манит...
Сосуд любви и страсти нежной,
Готовый жажду утолить,
И счастлив тот, кто мог оттуда
Глоток блаженства пригубить!

Смиренный раб пред ней стоял,
Как ночи сладким покрывалом,
Из пестрых перьев опахалом
Ее блаженством овевал;
Огонь чертоги озарял...

Веселым, дружным чередом
Сидели гости за столом;
Среди гостей совсем один,
Последней ночи паладин,
Печальный юноша сидел,
Он на царицу все глядел,
Он глаз с нее не отводил;
И знак любви на нем почил.

Царица ж весела была;
Накинув белые шелка,
Она смеялась, ликовала
И торжество свое венчала
Подъятой чашею вина;
Улыбка жемчугом сияла,
И сладки были те уста!
А как смотрели на певца глаза,
Надежду чувствам подавая
И огнь желанья обещая
Любовной негой утолить,
Но душу юную сгубить!..

Ее глубокий, ясный взор
К себе все взгляды приковал,
И сердца страстный разговор
Порывы чувств в ней выдавал...
Она на юношу взглянула,
Огнем желания сверкнула —
И страстью взор ее блестел!
Он ей в глаза смотреть не смел...
Он только голову склонил
И в думу пал, и загрустил...
И больше взор не подымал,
Лишь тихо, скромно пировал…

Она без слов все поняла,
Что сердце юное питало,
Но вида все ж не показала,
Лишь знак любовный подала,
И, скинув белые шелка,
Поднялась с ложа золотого,
И за собою увлекла
Питомца музы молодого.
И в уединенье, в тишине,
При ярких звездах и Луне,
Всю муку сердца разгадала
И негой страстной обещала
Огонь желанья утолить,
Но лишь с условием одним,
Как ей казалось, не большим:
Он должен жизнь ей подарить!..

В нем сердце тут же колыхнулось
И к ней навстречу уж рванулось...
Царица ближе подошла,
И глядя в темные глаза,
С волненьем в сердце так рекла:
— Ты кубок с ядом сам возьмешь
И сам отраву изопьешь.
Но только утра луч блеснет,
Заря поднимется, взойдет,
Ты навсегда уже уснешь!
— Согласен ты?
— Да, я согласен!
Твой взор так жив и так прекрасен!
Что я готов и яд испить,
Чтоб жажду жизни утолить!
— Ну что ж, я страсть твою
Блаженной негой утолю,
Но помни — жизнь твою
С рассветом я взамен возьму!..

Во тьме полночное светило
Дозором небо обходило.
И жизнь, покорствуя судьбе,
Зажгла огонь на алтаре...

И ночи сладостный покров
Объемлет ложе юной страсти,
И вдохновляет сладострастьем,
И в венах бурно плещет кровь...
И видел юноша, или ему казалось:
На ложе вольно разметалась
Не женщина-царица,
А кровожадная тигрица,
Венеры чувственная жрица!

Ее глаза огнем сияют
И чувствам нежно обещают
Всю муку страсти утолить,
Но жизнь поэта погубить.

Она с себя покров снимает
И белы плечи обнажает;
Душа пред нею замирает
И в муках страсти тихо тает...

Не шелохнется он, стоит:
Она пред ним, как сон, лежит...
Волнуется, дрожит...
И, покрывала разметав, падет...
И без остатка, всю себя,
В объятья страсти отдает...

О, как нежна и как гибка!
Как движется ее рука... живот...
Он содрогается и льнет...
К ней прижимается сильней,
Колдунье царственной своей,
И страстно грудь ее ласкает...
Она меж ног его пускает,
Вся изгибается, скользит;
Мутятся чувства, кровь горит...
И в муках ночи слышен стон,
В ее объятьях полонен,
Он гибкий стан ее обвил
И жажду жизни утолил...

Ночной огонь уж угасал
И колыхался, и пылал,
И сердцу юного поэта
О близкой смерти намекал.

Уж скоро утро ночь обнимет,
Прозрачный свой покров накинет,
На небесах взойдет звезда,
А голос шепчет: «Уж пора!..»

И вот настал тот страшный миг,
Он к ней главой своей приник...
Во тьме блеснула страшно тень —
То вестник утра, всходит день;
И сердце сжалось у поэта;
Царица внемлет трепет этот...
Неумолимо черны очи
Во тьме пылают страстью ночи...
Уж близок утренний рассвет —
Надежды жизни больше нет!
Молить ее, просить,
Чтоб сжалилась, чтоб пощадила...
Но нет, она неумолима!
С холодной дерзостью лица
В своем решении тверда…

Уж утро в воздухе витает,
Уходит ночь, редеет тьма;
И на Востоке уж звезда
Приход зари благовещает.
Любовь и Смерть сошлись,
Печально, тихо обнялись;
Трагедий ночь полна!
Лишь только полная Луна
С небес взирает одиноко,
Вздыхает сонно и глубоко...
И плещут волны в дальний брег,
И счастлив будет человек,
Кто кубок жизни свой храня,
Сквозь жизнь всю пронесет,
Ни капли не прольет
И изопьет до дна...

Царица вздох последний
В устах младых ловила;
Но время вышло, вышел срок,
Уж время казни подходило;
И с чашей страшной, роковой
Своей холодною рукой
Старуха-смерть певца манила...

Его покорный, робкый взор
На кубке с ядом вдруг застыл...
Он кубов взял... и задрожал...
И чуть его не уронил —
В ее глазах немой укор,
Он в них читает приговор.

И передать того нельзя,
Как он смотрел в ее глаза!
Как на колени робко встал,
Как яд покорно отпивал...
И молча в ноги к ней упал...
Он кубок жизни иссушил,
И смерти знак на нем почил.

Испив любовных сладких мук,
Огонь в груди певца потух.
Как зверь подбитый, он лежал,
Согбен от боли, и стонал,
Он в муках страшных умирал...

Лишь только сладкий фимиам
Туманом вкруг него дымился,
Клубами к небу возносился
Во славу греческим богам...

Он жил лишь потому, что он любил;
Он сладкий плод любви вкусил.
И вот — он мертвый пал у ног ее;
Что ж, сердце дрогнуло ее,
Но смерть она его примет
И гордо прочь отсель идет...

Восходит Солнце, всходит день,
И утра ласковая тень
Покои царские объемлет,
Но сердце юное не внемлет...
В нем жизни больше нет!
Наивный юноша, поэт,
Погиб; что вешний цвет
Надломлен бурей и дождем,
Едва весною пробужден.
И страшной тайны ночь полна,
Душа касается небытия;
Но гений смерти невидим,
Лишь слышен гул ночных глубин...

 

(так, вольная фантазия…)

Царица Востока

Восток. Метут пески.
Над головой разверзлась бездна ночи.
Мерцают звезды одиноко в вышине.
Пустыня плачет. Ветер воет.
В барханах караван
В предутренний рассвет
Печально, тихо тонет...
Я вижу: передо мною волшебный град лежит,
Жемчужина Востока.
И в синеве предутреннего неба
Белеют ясно купола его дворцов.
Они в потоках воздуха струятся,
К Аллаху возносясь незримо...
Взволнован я, вскипает кровь моя,
Как будто чуя гибель.
Пусть будет так! Я думаю о ней;
Я знаю: там она покоится средь роскоши дворцов,
Она, моя любимая царевна,
Звезда чудесного Востока,
К ней все мои мечты устремлены:
Ее увидеть - и умереть!

Ночь тает на глазах;
И в солнечной ладье
На синий небосвод
Восходит сонная Аврора.
Я утомлен дорогой.
С пути мне хочется напиться, отдохнуть...

Я отдыхаю на коврах,
Гашиш курится благовонно.
Передо мною девушка танцует:
Кружится, как отточенный клинок,
Кружится, изгибаясь дивно.
Ее движенья быстры.
Как гибок стан! Как движется живот!
Она танцует — и вьется белый шелк,
Как дым колеблется чуть зримо!
Она ступает быстро, мягко;
Мой взгляд и поцелуй летят вослед —
Там где ее нога лишь иногда
Слегка касается ковра.
Сквозь белый шелк
Горят ее раскосые глаза,
Чернее ночи, белее дня,
Огнем сверкают!
О непокорный взгляд!
С ума меня он сводит,
Он жжет меня — так рана ночью ноет!

Я утомлен. Сомкнулись сонно очи.
В зените Солнце.
Средь буйных трав сижу.
Меня ласкает нежно ветер.
Алеют маки предо мной.
От тяжести опали руки;
Кружится голова и клонится ко сну.
В туманной пелене передо мною все плывет...
На Солнце наркотик действует сильней;
Я сплю...

Под утро я пробрался во дворец.
Ночь лунная стояла.
Цикады стрекотали.
Фонтанчик сонно бил;
Текли размеренно его серебряные струи...
Прохладна ночь была.
В волненье я подкрался к ней.
Смотрю — передо мною в сладкой неге дремлет
Она — царица чудного Востока!
Звезда мерцает в синеве предутреннего неба.
Лишь полумесяц молодой взирает на нее.
В саду, среди пахучих роз,
Под белым покрывалом,
Объятая восточной негой,
Тихонько спит она,
Чудесно спит,
Как малое дитя.
Ночь нежностью своей ее укрыла
И убаюкал легкий ветерок.
Сомкнуты сладко очи.
Лукаво вьется черный завиток,
Алеют губы, будто рана.
Уста сладки — вино так пьяно!
Сквозь сон улыбкой просияла;
Две ямочки горят — очарованья дар.
Незримо дух ее витает
И сон чудесный навевает.
Она так сладко спит!..
Я ею зачарован,
Я на нее гляжу —
И красота ее
Тихонько льется мне в глаза...
Любуюсь ею,
Как мать любуется своим дитя,
И не могу налюбоваться.
Она в моих глазах покойно спит;
Но стоит ей лишь только пробудиться,
Как в миг она
Царевной грозной воплотится.
Что ждет меня тогда?..
Моя любовь сейчас мне стоит жизни,
Но я готов испить ее до дна.

Я зачарованно сидел под звездным небом
И все смотрел, смотрел...
Не смея взгляда от нее отвесть.
Взволнованно дышал,
Мутились чувства,
Воображение носилось в вышине.
Не выдержав, я наклонился
И к ней уста свои примкнул...
Я трепетал, как мотылек,
И целовал...
Цветок прекрасный, влажный, нежный...
Нет никогда мне больше не испить того блаженства,
Что я испил тогда из уст ее!
Нет никогда мне больше не пережить того волненья,
Что испытал тогда! —
Блаженство на грани смерти!

Мгновенье — и она глаза открыла,
Просияла, как бутон,
Навстречу утреннему Солнцу.
Потом смутилась, меня увидев пред собой;
Неловко краской залилась,
Как роза юная зардела... и
Вспышка гнева лицо ей озарила:
«Кто тайную мою красу посмел узреть?»
Она вскочила, скинув покрывала,
И предо мною грозно встала,
Отставив в сторону чуть согнутую ножку.
Я видел пред собой богиню,
Прикрытую прозрачным шелком;
Шелк живописно ниспадал,
Волнуемый ночным зефиром,
И стройную ее фигуру обнимал;
Он счастлив был — ее он целовал!

Царица гордо голову подъяла —
Зажглась, что юная заря, —
Подобно утренней Венере,
Восходит что на небеса,
И гневом просияла…
Да!.. Она и та звезда,
Что в синеве заутреннего неба
Мерцала одиноко в вышине,
Похожи были как две капли.
Я сжался в страхе перед ней
И пал к ее ногам.
Сейчас довольно было слова одного из уст ее,
Чтоб оборвалась жизнь моя.
И я, от страха трепеща,
Не смея докоснуться до нее,
Схватил край голубого шелка
И начал целовать самозабвенно,
К ней устремив свои глаза:
— Не губи, Царевна, сжалься!

Свою любовь я изливал, дрожа от страха;
Она, слова любви из уст моих услышав,
Тотчас смягчилась, —
В глазах ее спасительная искра заронилась,
И милостью был я вознагражден!

Вольна, в движениях подобна ветру,
Свободно она полулежала
В одежды белые облачена.
Ее ласкали вольно воздушные шелка.
Сияя блеском звездным,
Головку украшал венец.
Из-под него волной небрежной,
Как струи нежного фонтана,
Струились черные власы и,
Ниспадая, мягко шелка докасались.
На ножках, ниже щиколоток белых, нежных,
Обуты были туфли дорогие,
Богато росшитые златом,
С носами, загнутыми кверху.
Полулежа, душа моя, царевна отдыхала;
Глаза ее лучились томным блеском.
Я перед нею на коленях изнывал;
И сонный взгляд ее
На мне тихонько почивал...
Вдруг, будто пробужденный зверь,
Она движеньем быстрым озарилась —
И недовольно на меня взглянула, —
Будто наказала,
И ножку царскую подняла,
Стопу согнув,
И вольно туфельку свою
Поставила мне на главу...
И надавила царскою пятою:
— Послушен будь!
И я, лицом прижавшись к ее ноге,
В знак послушанья, содрогаясь,
Смиренно внял ее стопе,
Целуя туфлю в трепете и страхе…

 

Привет, фдс!
Историю Артемиды и Актеона ты изложил довольно близко к оригинальному греческому мифу. Но у меня возникло несколько замечаний (без них ни одна женщина не может обойтись в этом мире).

Артемида — богиня смерти, владычица Природы и госпожа зверей.

Артемида у тебя очень уж мрачная Богиня. А у греков это одна из самых любимых и очень женственных Богинь. Она вовсе не Богиня смерти, с чего ты взял?
Ее официальный статус в иерархии Богов - Богиня охоты. Большинство людей, знакомых с мифологией, знают ее, как Диану-охотницу. В римской мифологии ее звали Дианой и она была родной сестрой (даже, насколько помню, близняшкой Апполона), была воспитана самим Зевсом (Юпитером у римлян).
Она при этом вообще была покровительницей животных и природы.
Но она не была столь жестокой, как в твоей версии, и мне немного обидно за Артемидочку (или Дианочку), честно говоря.
Дело в том, что находясь с рождения рядом с Апполоном, она просто не могла воспринимать убожество других мужчин (а кто бы мог выдержать сравнения с самим Апполоном?). Поэтому она в ранней юности дала обет безбрачия. За это Зевс постановил, что каждый мужчина, увидевший ее прекрасную наготу, подлежит смерти.
Актеон действительно влип, когда в поисках водного источника, заглянул в грот, где расположилась на отдых Артемида со своими нимфами, которые как раз раздевали и разували ее. И юноша на свое горе успел заметить ее невероятной красоты тело совсем обнаженным. Но даже несмотря на прямой приказ Зевса, юная Богиня не казнила Актеона, как в твоей версии, а только превратила его в оленя. Правда, у тебя это все тематичнее. Артемида, развлекаясь и улыбаясь, посылает в распростертого у ее ног оленя, пытающегося ласкать ее ноги, стрелу за стрелой пока он умирает. Но в мифе об Артемиде и Актеоне у греков и римлян, олень бежал от Артемиды, пытаясь спастись, но его разорвали его (Актеона) собственные собаки, которые не поняли, что их хозяин превратился в оленя, и будучи натасканными на охоту (Актеон был охотником), разорвали своего хозяина насмерть.
У тебя романтичнее, но Артемида очень уж жестока. Она была девушкой воинственной, стреляла и охотилась не хуже самого Апполона, но жестокой не была, хотя и наказывала тех, кто нарушал законы охоты на зверей и обращения с природой.
Но это она обязана была делать по своей должности. С Зевсом шутки были плохи.
Но сама по себе она жестокой не была.

 

Перед Венерой

С прозрачной синевы небес
Легка, воздушна,
Как сон дитя мила и простодушна,
Она слетела, будто вешний ветерок,
Сотворена из облаков и света,
И, вся поэзией дыша,
Близ моря ко мне тихонько снизошла.
О, образ чудный! Образ милый! Образ нежный!
Сквозь тонкий белый шелк
Проказник ветерок ее фигуру тотчас очертил —
Она дышала совершенством.
Лицо ее украсил черный локон;
Улыбка озаряла жемчуг рта.
Легко и весело она ступала —
Подобно пуху падшему на землю,
Подобно бегу вешнего ручья.
О, чудное виденье!
Один лишь взгляд, одно мгновенье...
И вмиг стрела Эрота ранила мне грудь.
И сердце сжалось, встрепенулось,
И кровью облилось...
Любовь ворвалась в сердце, словно ветер!
Венера, я тобой пленен!
Как сладок плен, любя! —
Как вешние порывы ветра!
Как сладость слез дождя!

Пред ней я задрожал от счастья,
Что вешний лист,
Пригретый солнечным лучом,
Дрожит в порыве сладострастья.
И в вихре чудном
Передо мной все закружилось, понеслось!
Но что со мной?! Я утопаю!
Сильнее волны... все сильней и выше!
Меня несет и вертит могучая стихия
И в бездну за собой влечет.
Я погружаюсь в мрачную пучину.
Рассудок утопает.
Мне страшно! Вода огнем пылает!
Со всех сторон меня объемлет пламя.
И поневоле
Его меня ласкают языки
До изнеможения, до боли!

Пред ней, богиней чудною моей,
Стою, объятый бурной страстью.
В груди теснится пламень возбужденья,
Души неопытной безумное волненье.
Пред ней хочу растаять! Испариться!
Превратиться в горстку пепла! В ничто!
Но не могу... люблю!
Люблю и замираю...
И в трепете пред ней
Свои колена преклоняю...
И жмусь к ее стопам,
Слезами орошая их... молю:
«На алтаре твоем душа моя пылает!
Я гибну от любви!
О, пощади, жестокая богиня!
Что делаешь со мной?
Хоть каплю жалости...
Довольно! Власть твоя чрезмерна!
Сжалься... я умираю!»
И, словно вняв моим мольбам,
Она лукаво улыбнулась,
Рукой меня коснулась
И нежно ею провела.
И ласково из уст ее слетели
Надежды полные слова:
«Я жизнь тебе дарую...»
О чудо! Я к жизни возвращен,
Я вновь здоров, я вновь танцую!

 

Доброго времени, Госпожа Ника!

Да, многое нам хочется видеть лучше, светлее, идеальнее... Не всем, конечно, кто-то замечает худшее. Но Артемида не такая уж добродушная... Кстати, она у меня чем-то ассоциируется с Госпожой Викой...

Вот просто, не углубляясь, взял из книги знаний (Википедии) цитаты:

"Возможные этимологии имени — «медвежья богиня», «убийца» или «владычица».
Во многих мифах она (Артемида) представляется мстительной и жестокой: убивает Актеона, детей Ниобы, приказывает Агамемнону принести ей в жертву его дочь. Губительные функции Артемиды связаны с её архаическим прошлым — владычицы зверей на Крите. В древнейшей своей ипостаси не только охотница, но и медведица.

Такая Артемида, которой приносятся человеческие жертвы, во многом близка древним богиням-матерям, подобным Кибеле и Иштар; отсюда, возможно, и оргиастические элементы культа, прославляющего плодородие богини. С ней нередко отождествлялись Илифия, пособница рожениц, Геката — богиня мрака и покровительница чародеев, Селена — олицетворение Луны; Артемида (в своей древней ипостаси), как и многие подобные ей богини, защищает женщин и детей, облегчает страдания умирающих, она ассоциируется одновременно и с рождением, и со смертью. Артемида Эфесская являлась покровительницей амазонок.

Жертвы гнева Артемиды:
Агамемнон. Богиня потребовала принести в жертву Ифигению (по поздней версии мифа — пощажена богиней).
Адонис. Наслала на него кабана.
Актеон. Превращен в оленя.
Алоады. Артемида превратилась в лань, и они убили друг друга.
Алфей. Влюбился в Артемиду.
Амфион и его дочери. Убиты стрелами.
Ариадна.
Аталанта и Гиппомен. Превращены во львов.
Бротей. Бросился в огонь.
Буфаг из Аркадии. Поражен стрелой.
Гиппа (дочь Хирона), она же Меланиппа. Превращена в кобылицу.
Гратион (гигант). Убит.
Дриант из Танагры.
Каллисто. По версии, поражена стрелой.
Кенхрей. Случайно убит ею.
Коронида (дочь Флегия). Убита.
Лаодамия (дочь Беллерофонта).
Лимон (сын Тегеата). Поражен стрелой.
Меланипп и Комефо. Принесены в жертву Артемиде.
Мера (дочь Прета). Убита.
Ойней. Она послала калидонского вепря.
Орион. Убит Артемидой (версия).
Титий. Убит.
Фалек. Тиран, его убила львица, посланная Артемидой.
Филонида (она же Хиона). Убита стрелой.
Фоант из Посидонии. На него упала голова кабана.
Эфимия. Убита.

Вот про Ниобу:

"Нио́ба (Ниобея) (др.-греч. Νιόβη, лат. Niobe) — в древнегреческой мифологии дочь Тантала и Дионы (либо Эврианассы), либо дочь Тайгеты, сестра Пелопа.

Жена фиванского царя Амфиона, возгордилась своими детьми — Ниобидами и вздумала сравниться с Лето, у которой были лишь двое детей: Аполлон и Артемида. Близкая подруга Лето. Стала говорить, что она плодовитее богини Лето, и та разгневалась. Либо стала говорить, что её дети были прекраснейшими из людей. Сведения о числе детей Ниобы расходятся. Наиболее популярной стала версия о 7 сыновьях и 7 дочерях (по Гесиоду, 10 сыновей и 10 дочерей либо 9 и 10; по Гомеру — 6 сыновей и 6 дочерей, то же у Ферекида; по Гелланику — 4 сына и 3 дочери (схолиаст к Еврипиду), по Геродору — 2 сына и 3 дочери (Аполлодор); по Ласу — 7 и 7, по Алкману всего 10, по Сапфо 9 сыновей и 9 дочерей, по Мимнерму и Пиндару — 20). По Вакхилиду, 10 сыновей и 10 дочерей. Ещё о них писали Гелланик и Ксанф. Овидий называет имена 7 сыновей Ниобы, но не имена дочерей.

Раздражённая высокомерием Ниобы, Лето обратилась к своим детям, которые своими стрелами уничтожили всех детей обидчицы. Артемида умертвила всех дочерей Ниобы в её собственном доме, а сыновей, охотившихся на склонах Киферона, убил Аполлон. По некоторым авторам, ещё 1 сын и 1 дочь спаслись. По трагедии, сыновья были убиты, охотясь на Сипиле, а дочери — во дворце, кроме Хлориды.
Девять дней лежали они непогребённые; наконец на десятый были преданы земле богами, ибо Зевс обратил сердца людей в камень. Ниоба от горя обратилась в камень и в вечной тоске проливала слёзы о погибшем потомстве. После смерти детей Ниоба пришла в Сипил к своему отцу Танталу и там, взмолившись богам, превратилась в камень, который струит слезы днем и ночью. Упомянута в «Илиаде», превращена в камень на Сипиле, по Гомеру, в камень были превращены и другие люди, так что некому было похоронить детей Ниобы.
Такова версия этого мифа у Гомера..."

Из энциклопедии: "В олимпийской религии Гомера она - охотница и богиня смерти".

P. S. Я уж молчу про Аполлона, который содрал с живого Марсия кожу... и тоже совершил много убийств...

P. S. Я очень рад, что Вы, Госпожа Ника, как реальная представительница Богини Ники, Ее воплощение, столь добры... А Госпожа Вика (как древнеримское имя) - Ваша сестра...

 

Привет, фдс!
Я думаю, что мифологических Богов-олимпийцев нельзя судить по критериям человеческим. И у греков, и у римлян они ассоциировались с грозными и жестокими стихиями, которые убивают не потому, что жестоки, а потому, что это их роль, чтобы держать в покорности грешный род человеческий и строго следить за нравственностью. Все Боги в мифологии убивают, карают младших Богов и людей за всякие проступки и даже воюют друг с другом. Это было отражением представлений людей того времени о борьбе Добра и Зла, и неизбежности стллкновения интересов. Но в то же время и греки, и римляне очень любили и поклонялись свои Богам и Богиням. Они считали, что без них не было бы и жизни на земле, и любви, дружбы, мужества, героизма. Все это дар Богов.
Артемида ничуть не хуже других. Даже Афродита (Венера) карала, когда было за что. А уж Зевс (Юпитер) - тот просто массовый убийца, причем часто наказывающий не простой смертью, а с самым изощренным садизмом.
А почему у тебя Артемида ассоциируется с Викой? Вика не давала обет безбрачия, никого никогда не казнила и даже не наказывала кроме нижних, которые только об этом и мечтают... Да и охоту она не любит, а от рыбной ловли я ее отучила. Она одно время ловила с яхты, но я всех рыбок выбрасывала обратно в море и она в конце концов согласилась, что убивать просто так, развлечения ради, не стоит.
А за поэзию в классическом стиле спасибо. Ты довольно точно воспроизводишь стиль и язык переводов из той эпохи.
Классика - есть классика, она никогда не умирает. Не то, что современные шлягеры. Сначала от них нет спасения потому, что их горланят на каждом углу бесконечно. А потом их сменяют другие и о тех никто больше никогда и не вспомнит. А настоящих, которые останутся навсегда, так же мало, как и дошедших до нас из древности.

 

Доброго времени, Госпожа Ника!

Я думаю, видя, как гибнут люди, греки могли приписывать причины сего тайной борьбе, действиям богов, отсюда отчасти тоже рождались мифы. Ведь, мифы о богах – это отражение бытия человека, возводимое в высшую степень, идеализируемое. Отсюда, кстати, появляются и сверхспособности, и сверхъестественное (часто фантастическое и противоречащее науке), но свидетельствующее о неземном превосходстве. Подобно чудес ждут и от пророков, и земных богов, дабы те подтвердили свою божественную принадлежность, так порождаются мифы (о чудесных способностях, к примеру, Иисуса), фокусы и иллюзии (к примеру, у Саи Бабы, проводящего параллели между собой и Иисусом) и т.п. Но и человеку необходимо чудесное, ибо обыденное утрачивает интерес… а на интересе и обновлении держится вообще жизнь.
Боги карали людей по большому счету, если те вздумывали тягаться с ними в первенстве, тем как бы смертельно заявляя свое недостижимое превосходство и идеализацию. А это говорит и о значении самого превосходства (и как основной сущности богов в отличие от смертных людей).

Артемида была покровительницей амазонок, подтянутая, собранная, решительная, говоря современным языком «деловая». Несколько прохладная, независимая, самостоятельная… стремительная, движущаяся по своим собственным законам… Вот, к примеру, с Венерой или Афродитой Госпожа Вика у меня не ассоциируется. Не ассоциируется и с другими богинями олимпийского пантеона. А с амазонкой и покровительницей амазонок ассоциируется... Тем более Госпожа Вика – БИ, это тоже подходит. Амазонки были несколько БИ и даже лесби. Мужчин же использовали для собственного удовольствия и продолжения рода, а потом отсылали… Похожая история и с Госпожой Викой… так Госпожа Вика и рабами пользуется, как Артемида… Равно амазонки – воительницы (по жизни) и Виктория (Богиня Победы) – явно их богиня. Тем более, как мне представляется, древнеримская Виктория – действенная богиня. Артемида – тоже действенная богиня, что движется по лесам и полям, ибо Природа живет своей жизнью, в которой царит тяжкая борьба за существование.
Относительно девственности (возможно, символизирующую девственность Природы, хотя Природа не такая уж девственная и безгрешная). Девственность Артемиды, по моему мнению, символизирует то, что она не может снизойти до мужчины, что ни один не является достойным ее, к тому же сохраняет нерастраченной свою энергию (такое представление свойственно амазонкам). Охотник (уже находящийся во владениях и во власти Артемиды, хотя охота и мужское занятие) Актеон погиб за то, что оскорбил Артемиду своим мужским желанием (где-то низводящим женщину до подчиненного уровня; тем более смертный - богиню).
Быть девственницей вовсе не нужно, это идеализация чистоты и непорочности, но у людей есть их сексуальная природа, и я, конечно, против того, чтобы эту натуру слишком подавляли (хотя, это где-то необходимо, ибо нельзя же давать волю, к примеру, садистам и педофилам, да и вообще сексуальным желаниям любого характера, должны быть рамки, но и не должно быть полного подавления). В древнем Риме, к примеру, из-за этого происходили страшные казни весталок, которые должны были блюсти свою девственность… и вдруг «грешили», влюблялись… за это их заживо погребали, ибо они как будто оскверняли священный огонь Рима. Но никто, тем не менее, не мог избавить их от (нереализованных) сексуальных фантазий, хотя бы… В течение 30 лет они должны были хранить девственность. Это, мне кажется, жестоким по отношению к женщинам и к их природе. Жестокой была и казнь, если они все же влюблялись и поддавались своей природе, тем более на службу весталок брали совсем маленькими девочками без их осознанного выбора, хоть это и давало в будущем много привилегий…

P. S. Это так прикольно (совр. сленг): Госпожа Вика – рыболов…

Вам, наверное, подходит, Госпожа Ника, индуистская философия ненасилия. Но в Природе насилие имеет место быть. Я согласен, что охота (и даже рыбалка) развлечения ради – это не хорошо, но для пропитания – это естественно… В джунглях звери ведут тяжкую борьбу за существование, где хищники, когда голодны, не очень-то смотрят на страдания матерей их жертв и страдания саамах жертв, конечно, не издеваясь, а стараясь убить быстро… и съесть, чтобы самим жить. К тому же Вы носите имя Богини Ники, а богиня Ника, как известно, – Богиня Победы, которая дается порой также нелегкой ценой, а через борьбу, где зачастую происходят столкновения, конфликты и проявляется насилие. Конечно, лучше – спортивная борьба, творческая, интеллектуальная, чем война… Но и война имеет место быть и в ней борются за Победу. Вы же родились в день окончания войны… Это тоже символично. Да будет мир! Аминь.

 

(аллегория, неравенство и любовь)

Белая женщина

Венера мне оковы подала
И, усмехнувшись, приказала: «Надень!
И до скончанья дней носи,
Удел твой — быть рабом любви!»


Я очутился перед белым мраморным дворцом с изящными колоннами и портиками на древний лад; дворец как будто притаился в цвету благоуханных садов, внимая их упоительный аромат... Кругом царила благодать. Весной дышала синева небес. В жилах Природы уже бурлили могучие потоки, предвещающие расцвет новой жизни. Отовсюду слышались весенние трели птиц. Все наливалось свежими силами и красками, купаясь в теплых лучах ласкового Солнца. Все танцевало и кружилось, все звучало на этом дивном празднике жизни.
Парадные стеклянные двери внезапно отварились, и на пороге появилось хрупкое созданье, любимое дитя богов и матери Природы, откровение прекрасного — молодая женщина в белом легком одеянии. Она была подобна весеннему, только что распустившемуся навстречу теплому солнышку, подснежнику, — столь она была нежна и хрупка. Звали ее Татьяна.
Увидев меня, она, словно дуновение ветерка, приблизилась ко мне, устремив на меня свой укоризненно вопрошающий взор. Этот взгляд напомнил мне капризы юной богини, он как будто говорил: кто посмел помешать мне, кто посмел отвлечь меня? Это мгновенное видение возмутило во мне радостное упоительное чувство, от которого все мое существо, казалось, начинало таять. Мое хваленое мужество и смелость улетучились в момент. Твердая и несгибаемая воля сменялась слабой растерянностью. Земля уходила из-под ног. Татьяна вздрогнула, на ее ярком, выразительном лице отразилось переживание роем нахлынувших воспоминаний десятилетней давности. Да, она вспомнила меня и свою юность. И я также ясно ощущал, как со дна моей души встрепенулось вихрем былое, долгое время дремавшее где-то там, на дне, в кладезях памяти.
Неимоверное нетерпение, желание выразить свою безграничную любовь и преданность охватили меня с ног до головы. За годы разлуки моя неистощимая любовь истерзала меня, сделала рабом моих видений и чувств. Я часто упрекал себя за слабость, но ничего не мог поделать с собой. Власть любви к ней была абсолютной. И Татьяна пользовалась ею сполна.
Я помнил ее девушкой в расцвете лет, когда между нами существовала непреодолимая пропасть, которая разделяла два мира: мир высший — мир света, богатства, разума и власти и мир низший — мир неимущих. В ее жилах текла голубая кровь, она была похотливой богиней, свет которой разрушил спокойствие моей души. Я безнадежно заболел любовью. И чем сильнее была моя любовь, тем сильнее было чувство жестокой подавленности: ее превосходство и мое бессилие перед ним беспощадно угнетали мое сознание. Перед ее аристократически уверенным взглядом, в котором сияло сознание принадлежности к касте избранных, я трепетал в своей растерянности и нелепости. Под этим взглядом я готов был пасть пред ней в преклонение, смотреть на нее с мольбою, мечтая снискать милость моей госпожи, целовать ее белоснежные худенькие ручки, воплощающие в себе всю сущность женственности, и целовать ее изящные белые ножки.
Годы разлуки сильно изменили меня, но я часто вспоминал один случай. Однажды утром на заре она уехала кататься верхом. Я прождал ее весь день, но ее все не было. Я ждал в безумной тревоге и страшно волновался. И вот под вечер, когда Солнце уже клонилось к горизонту, Татьяна появилась. На ней был черно-белый классический костюме наездницы, и она, гарцуя на черном коне, ноги которого были украшены белыми гольфами, приблизилась ко мне. Коню, казалось, нравилось подчиняться столь прелестной хозяйке, самодовольно восседавшей на нем и сжимавшей его бока начищенными до блеска кожаными сапогами. Увидев меня, она обратилась ко мне ласково по-французски, как бы заигрывая со мной, — этим она всегда подчеркивала мое невежество, стараясь поставить меня в неловкое положение. Но делала она это не со зла: ей просто хотелось немного повредничать... Подойдя к ней, я с радостью и умилением припал к ее сапогу, плотно обтягивающему ее изящную ножку, и стал держать покорно стремя, — чтоб она спешилась с коня:
— Не раболепствуй! — сурово сказала она.
И тут же, довольная моей преданностью, невольно зардела и залилась смехом, словно весенний колокольчик. В ее радостном ликовании всегда было нечто столь чуждое размеренности и тоски, что все кругом готово было ликовать вместе с нею. Взглянув на меня с упреком, она спрыгнула с коня, склонилась и нежно обняла меня. Ее объятия были полны тепла, и я ясно слышал сильное, волнующее биение ее сердца. Тогда, в волнении перед нею, я прочитал ей свои первые стихи:

Люблю тебя я, милая Татьяна,
Люблю я милые твои черты,
Твой чистый образ своенравный
Моей несбывшейся мечты.

Люблю тебя, прекрасное созданье,
Губ алых нежный аромат,
Очей твоих игривое сиянье
И прелесть легкой юности забав.

В безумствии ночном
Сводила ты меня с ума.
Любовью в мыслях опьянен,
Пылал огнем я в грезах сна.

Я не способен на обман,
Нет сил страдания терпеть,
Как страстно любящий Арман,
Готов я умереть!

Все вокруг любило ее: цветы, птицы, животные, люди. Она всех умела приласкать, окружить вниманием, утешить. Иногда мне казалось, что она плетет вокруг себя коварные золотые сети, в которые души простые с легкостью попадаются, — и уж не было никакой надежды вырваться из этих сладких пут. Попавшим в них оставалось только покорно исполнять любую прихоть этой маленькой богини.
Сила ее магического очарования была велика. Когда она начинала говорить своим тоненьким певучим голоском, все кругом таяло. Ее живой ум и подвижный характер незамедлительно пленяли ваши мысли и чувства. Противостоять ее неистощимому желанию нравиться было невозможно...
Я стоял перед ней в каком-то неописуемо иступленном оцепенении и вспоминал бал...

Во дворце давали бал. В огромном зале, с белыми мраморными колоннами, горели тысячи свечей. Шорох толпы. Шелест платьев. Все гости уже собрались и находились в волнительном ожидании начала танцев. Я сразу увидел Татьяну. Она стояла у белой греческой колонны. На ней было роскошное белое платье, которое живописными складками ниспадало до самого пола. Длинное декольте обнажало ее юную страстную грудку, призывную, нарочито торчащую и жаждущую испить сладостной любви. Это была нежная белая грудка лебедя. И кто мог устоять от соблазна, чтобы не взглянуть на нее? Она так и приковывала завистливые и вожделенные взгляды. Тонкое брильянтовое ожерелье украшало мраморную шейку красавицы. А черные волосы, аккуратно собранные сзади и завитые в узел, открывали поистине нежное, милое лицо юного божества. Замерев в грациозной стойке, она была подобна античному изваянию. Но эта внешняя прелесть таила в себе дьявольское начало. Глаза Татьяны горели неизъяснимым блеском, неодолимым желанием нравиться, и она чувствовала, что она нравится, нравится всем... С детским волнением она стояла подле колонны, ловя оценивающие взоры знатных дам, завистливые взгляды молодых девиц и горящие глаза молодых кавалеров.
Это был ее первый бал. Восторг перехватывал ее дыхание, грудь вздымалась от волнительного ожидания. Ее трепетное сердечко колотилось с неимоверной силой так, что она чувствовала, как в ее головке бешено пульсирует кровь. Ей казалась, что вот сейчас зазвучит музыка, и она закружится в вальсе, покоряя всех своим совершенством. Я стоял позади и наблюдал за ней, за ее одержимостью. Казалось, она забыла обо всем на свете, воодушевленная ожиданием чуда. Головка ее кружилась... А я стоял и в томленье ждал, когда же она обратит на меня внимание, взволнованно ловил каждый ее взгляд, но он всегда скользил мимо меня, ни на мгновенья не останавливаясь, — как будто она искал кого-то другого. Я не выдержал и сам подошел к ней, склонил слегка голову и поприветствовал ее. Она быстро взглянула на меня, нежно улыбнулась, но я почувствовал в ее улыбке легкую досаду, мгновенное раздражение обманутых ожиданий. Тень досады омрачила и меня, ведь в этой улыбке не было ликованья, не было радости, это была дань условности. Я с горечью почувствовал неловкость моего положения, но преклонил колено, неуверенно прося ее руки. Она с краской раздражения протянула мне руку, к которой я умиленно припал. И в это самое мгновенье к ней подошел знатный кавалер. Нет, он не подошел, он подлетел, словно вихрь, вскружив все вокруг. Он был одет по последней моде, голову держал прямо, гордо являя свое величие... и — о боже! – когда они встретились глазами, лицо Татьяны озарилось, она расцвела и запылала. Глаза ее оживились и заблестели от счастья — и мне показалось, что в тот момент она своей головкой коснулась до небес!
Я видел его глаза — они пылали страстью, как огни пожара в ночной темноте, я почувствовал, как сила влечения, перед которой я был бессилен, словно молния, промелькнула меж ними. В одном мгновенье рождалась любовь. И уже никто не мог помешать им любить друг друга. Они стояли и заворожено смотрели друг на друга, утопая в теплых лучах счастливого безумства.
Как прекрасна женщина, ослепленная счастьем! Когда глаза ее горят любовью, когда она ликует всем своим существом, не в силах скрыть своей радости!
Вдруг кавалер с легкостью подхватил ее рукой за талию, и они закружились в медленном вальсе. Моя любовь была раздавлена. Я был повержен. В голове у меня все помутилось, ноги подкосились и, склонив голову, я коснулся пола рукой. Мне сдавило сердце. Я почувствовал звенящую боль, жестокую боль, боль, которая обрушивала все мои надежды, все мои мечты. Эта боль и мое разбитое сердце венчали превосходство, жестокое превосходство надо мной. Я смотрел и видел, как все кругом уже готовы были склониться перед Татьяной, отдавая ей почести. Ведь ее пригласил на танец самый знатный кавалер. И в тот момент я чувствовал всю жестокость жизни, жестокость, которая сопровождает блистательные победы, жестокость, которая сопутствует славе и успеху. Я чувствовал, как жалок был я в своем поражении. Но такова была воля богов, которые жаждут наслаждаться величием, богов, которые любят славные, сокрушительные победы.
Я ясно видел свое ничтожество… Кто я? Жалкий юноша, который по мановению ее руки готов был припадать к ее ногам, которого она знала, как саму себя. Меня не надо было завоевывать, поскольку я, как тень повсюду следовал за ней, сгорая от своей безнадежной любви. Что я был перед этим франтом? У меня не было ни его блеска, ни его шика, ни его славы, ни его богатства. Как жалок был я в своем ничтожестве!.. В отчаянии я отправился искать смерти...
Шли годы, и я страдал безмерно, с ума сходил, печаль была невыносима, — уже готов был жизнь свою прервать... Но что сегодня? — на крыльях счастья я порю опять, кружится голова... с ума схожу! Счастливое безумство!.. Вот так всегда — над пропастью парю — то там, то здесь — и в счастье и в страданье. Мне древние сказали: чувство меры всего превыше! О, мудрость древних — чувство меры! Об этом думаю всего я меньше! О, как же невозможно это для меня! Как невыносимо! Терпеть!.. Терпеть?!. Терпеть я не могу, во мне терпенья нет! Один огонь! Я снова вижу пред собой ее... и восклицаю тихо:

Я вас увидел вновь — как вдруг
Все для меня в единый сладкий звук
Слилось... и нежною струной
В душе моей отозвалось.
Любви так сладок сон!..
Я вами пьян, я в вас влюблен!

Но передо мной сейчас стояла женщина, которую жизнь уже успела воспитать и умудрить опытом. Она была похожа на горную лань своими полными от слез глазами, темными, широко раскрытыми от удивления, в которых читалось зрелое благородство души. Казалось, жизнь уже вдохнула в ее глаза печаль, но они еще сохранили лучистость невинного озорства. Широкий разрез на ее груди подчеркивал страстное женское начало, уже успевшее вкусить сладости и горести земной любви, но скрывавшееся под покровом внешней скромности и стыдливости. Темные волосы аккуратно были собраны и завиты на голове, открывая прозрачно белую шейку, которую трогательно обвивала золотая цепочка с кулоном в виде сердца. Я был несказанно счастлив просто лицезреть это божество, но от него зависело, буду ли я опять повергнут во мрак или поднимусь над землей в блаженстве. После стольких мучений, вынесенных мною, я мечтал об одном: упасть и утонуть в ее объятиях. Только теперь я понимал, что путь к настоящему счастью лежит через неимоверные страдания. И я в порыве безумной страсти припал к ее ногам с горячей мольбой:

Как счастлив я у ваших ног
Миг сладости покорной пережить,
Край платья вашего целуя,
За то судьбу благодарить!
Как счастлив я пасть ниц
В томленье преданном пред вами
И умолять, пятою вашей попираемый!

Вот так, как зима рассыпается снегом после крепких морозов, как ребенок разряжается слезами после долгих мучений, как больной покрывается влагой после неистовой горячки, так мне, стоя на коленях перед нею, было приятно почувствовать разливающуюся по телу слабость, проникающую до мозга кости. И чем сильнее была во мне страсть, чем сильнее желание, тем более я становился ее рабом. И чем полнее я отдавал себя во власть моей любви, тем вернее губил и терял себя…

 

(несколько пафосно под влиянием юношеских чувств, сценическое представление, фантазия, как угодно моей душе, герои – Клеопатра и Антоний; да простит меня Антоний, что я поставил его на колени пред Клеопатрой…)

Клеопатра

«Покорствует ему копье стальное,
Но пал перед моим презреньем он».
(Шекспир)

Поистине одинаково велик и бездушен тот, кто в состоянии противостоять женскому соблазну во всей его силе!

Это была эпоха величия. Эпоха могущества и гигантской силы римской империи. Эпоха, когда люди достигали величины звезд, способных затмить не только Луну, но и Солнце. И в этом мире среди простых людей можно было еще встретить богов, власть которых над судьбами народов была абсолютной.
Клеопатра явилась тем божеством, с жизнью которого продлевалась жизнь Египта. Только эта царица могла противостоять хищному зверю с кровавой пастью в лице Рима. Природа как бы в насмешку над мужской, грубой силой призвала женскую слабость отстаивать независимость Египта, показав воочию соблазнительное превосходство женщины над мужчиной. И как велико было значение этой Женщины, что вместе с ее падением перестал существовать и Египет и закончился период эллинизма!
Судьба царицы — след кометы, промчавшейся по небосводу жизни и оставившей после себя немеркнущий блеск, который пролился в века и по сей день освещает многие души своим магическим сиянием. Царица Египта — ослепительная вспышкой величия, ярко озарившая мироздание; это явление живой богини, перед которой простые смертные превращались в пыль; это одна из самых ярких звезда древнего небосклона, звезда, свет которой не померкнет в веках и отблеск которой будет доноситься до будущих поколений, вдохновляя и поражая юные сердца.
Клеопатра — это прекрасное женское превосходство во всей своей дьявольской силе. Это власть женской слабости над мужской грубостью. Да, люди томились и блаженствовали под пятой этой прелестной гречанки. Но как приятно лицезреть эти мужские, закаленные нелегкой жизнью, тела, падшие у ног прекраснейшей из прекрасных!
И по сей день где-то в глубинах истории красивейший корабль, обитый золотом, богато украшенный, с серебряными веслами, на борту с Царицей в легком одеянии Венеры, в сопровождение златокудрых ангелов, под музыку флейт бороздит волны теплого Кидна...

Божественная, ты прекрасна! Твое непомерное честолюбие было вознаграждено блистательно трагической судьбой. Люди падали перед тобой ниц и в почтительном унижении ждали твоей милости. Все богатства мира готовы были пасть к твоим прелестным греческим ножкам. Ты была коварной обольстительницей. Природа наделила тебя хитростью, умом, честолюбием и безграничным желанием властвовать. Через тебя Природа наслаждалась собой, и многие угодливо, а иные с радостью преподносили тебе в дар свои жизни — во славу твоего трона!
Да воссияет вновь твой разум, да вдохнет жизнь в этот мир плоть подобную твоей во всей красе и искусе, а судьба проведет тебя вновь своими тайными тропами на трон! Да будешь ты повелевать миром, а люди с радостью исполнять твои повеления — повеления прекраснейшей из цариц.

Царица древнего Египта,
Чью жизнь хранит нетленно,
Веками незабвенно,
Преданье манускрипта,
Ты знать совсем и не могла,
Что столько лет спустя,
Безвестный всем певец
Тебе свое подарит сердце
И вновь на голову твою
Возложит лавровый венец.

...Клеопатра вышла на мраморную террасу, залитую лунным светом. Ей было приятно ступать по теплому, нагретому дневным Солнцем, мраморному полу. Кругом громко стрекотали цикады. И в эту теплую египетскую ночь, волнующую влюбленные сердца, в эту ночь, говорящую голосами влюбленных, что пьют свое счастье малыми глотками, она совсем не могла уснуть. Набросив из белого шелка накидку, ниспадающую на мраморный пол живописными складками, она вышла вдохнуть ароматы цветущих садов и упоительную свежесть ночной прохлады, доносимую ветром со стороны моря. Ее черные, как сама ночь, волосы свободно ниспадали до самого пояса. Мягкая бархатистая кожа ощущала приятное прикосновение шелка, волнуемого заботливым ветерком, которому нравилось нежно обнимать Клеопатру; он касался зрелого тела, скользил между ног, трепетно целуя слегка смугловатую кожу. Царица чувствовала себя раскрепощенной, полной жизненных сил, переполнявших ее... Она была подобно благоухающей розе... И все, все в ней было прекрасно!
Над ее головой раскинулась безбрежная пропасть мироздания, манящая и бездонная, поглощающая все своей властью. Из глубин этой мрачной бездны доносился холодный и таинственный блеск мерцающих и непостижимых звезд. В этот момент царица ощутила себя такой же звездой среди этого мрака космоса, обнемлющего ее. Ее манящие, полные любви глаза магически горели во тьме, излучая таинственное сияние жизни, — казалось, глаза ее вобрали в себя всю живительную влагу Нила и устремили ее навстречу холодным звездам...
Царица разливала вокруг себя сияние красоты, и все сущее вокруг, пораженное, трепетало, благоговейно внимая ей... Она взывала к себе — и все окружающее как будто устремилось к ней, устремилось на ее чарующий свет. К ней притягивала какая-то могучая, завораживающая сила, которая разливалась пьянящим дурманом любви и этим подчиняла себе.
Как алкающие языки пламени манят насекомых на верную гибель, как мерцающие в ночи огни пиратской барки притягивают моряков, чтоб погубить их, так она притягивала к себе сердца и губила их в своем безумном стремлении к власти.
Царица подошла к парапету и устремила свой пронзительный взор ввысь, бросая взглядом вызов вселенной, и почувствовала взаимное проникновение этого внешнего, воинственного мира, и ее внутреннего, столь же глубокого и непостижимого мира. Ей показалось, что она своим сознанием пронзила мрак космоса, и ей открылась какая-то неведомая тайна, поразившая ее до глубины души. Как будто она загляну в будущее и уловила нить своей трагической судьбы. Затем она взглянула в сторону Рима, где морская гладь любовно соприкасалась с небесной, и почувствовала мгновенное возвышение. Темные очи ее засверкали неизъяснимым блеском превосходства. Душа ее озарилась, словно в ней разгорался пожар среди темной тихой ночи. Ее наполняло чувство божественного превосходства над этим миром, который она мечтала покорить и подчинить своей воле. Кровь бесшумной волной ударила ей в голову, и от этого ее маленькая головка закружилась. Мгновенье блаженного восторга затуманило ее рассудок. Она впала в безумство гения, одержимого жаждой возвышения. Мысли и образы безудержным потоком понеслись в ее воображении. Чувство внеземного блаженства разлилось по всему ее телу от осознания собственной красоты и могущества. О, это возвышенное состояние счастливого безумства!..
«О! как прекрасно жить! Как упоительно вдыхать эту свежесть! Как сладостно осознавать, что этот мир лежит в пыли у моих ног. Этот мир для меня!..» Она невольно выставила ножку вперед и посмотрела на свою туфельку. «Эти люди будут мечтать припасть и облобызать пыль с этой туфли, будут подобно рабам стелиться у моих ног, а я, может быть, буду милостива к ним… Они — прах передо мной! И сколько черной зависти подле моих ног! Бескрылые, неспособные взмыть в голубые выси, они так и мечтают низринуть и втоптать меня в грязь. Они так и ждут, когда их царица споткнется или оступится, чтоб наброситься и погубить меня. Но как они дрожат в страхе перед моей плетью! И чем сильнее я стегаю их, тем угодливее они целуют мои руки... презренные рабы!.. Но я же совсем одна, совсем одна на этом свете. Да, я одна единственная, независимая, свободная царица, волей которой решаются судьбы смертных. Но я, я буду жить вечно. Как сладка, как звучна эта мысль, возносящая дух на неведомые высоты! Эта мысль заставляет сердце так биться и трепетать! Да, весь мир вот сейчас торжествует вместе со мной. Он и есть я. Он видит себя через меня, он наслаждается собой через меня. Я — зеркало, в котором он отражается и через которое может соприкоснуться с собой. И во мне отражаются его явления, его изменчивость, мимолетность и неповторимость. Мимолетность?.. Все исчезает...» И в душу к царице закралось какое-то трагическое предчувствие роковой неизбежности смерти. Отгоняя эту мысль, Клеопатра тихо подошла к статуи Венеры и нежно коснулась ее рукой. В этом прикосновении чувствовалось какое-то сближение, родство. Богиня любви грациозно возвышалась в грустной задумчивости, непостижимая и влюбленная, и с умилением глядела на богоподобную царицу. Изваяние Клеопатра привезла с собой из Рима, с уверенностью, что богиня любви покровительствует ей. И в этом она нисколько не ошибалась. Что может сравниться на свете с цветущей молодостью прелестной девушки?! Что может сравниться в сладости с утолением неистовой плотской страсти! Все царства прах — величие в любви! — звучало в ее маленькой головке. И богиня любви покровительствует самому возвышенному чувству. В этот момент Клеопатра вспомнила об Антонии: «милый, наивный Антоний, он так страстно любит меня, что стал моим рабом, рабом своей безумной страсти. Да, сила женщины в ее всепобеждающей слабости, и в той страсти, которую она пробуждает в мужчине. И как он страдает без меня, как мучается! Но почему эта мысль так приятна мне?.. Да, я владею его сердцем, а он слепо выполняет любую мою прихоть. Как он падок и чувствителен! Этот Марс, явившийся, словно грозовая туча, он, в сущности, ребенок, который жадно ловит каждое мое слово, который с нетерпением ждет моего снисхождения. Пусть ждет! Пусть жаждет меня! Пусть измучается в любовных страданиях! Он, этот воин, пытается завоевать меня всеми силами. Как интересно наблюдать его взлеты и падения. Он буквально принимает разные обличия, перевоплощаясь, — все, чтоб только быть со мной. Он думает, что победил меня. Наивный. Ты победишь, если я позволю. Твоя победа — это всего лишь моя милость, мое снисхождение к тебе. Ты игрушка в моих руках. Я полностью подчиню тебя себе, я заставлю ползать тебя у моих ног. Я заставлю тебя целовать мне руки и заглядывать в мои глаза, ища в них прощения! Ты еще покоришься моей воле. Ты узнаешь, что настоящая любовь начинается со страдания и что эта любовь должна все прощать. А там я погляжу…» И эти мысли напомнили ей, как жалок был сегодня он, когда она заставила его склониться перед ее троном. Клеопатра ясно вообразила себе всю эту сцену (хотя на самом деле все было иначе):
Гордо восседая на троне, она ожидала появления Антония. В душе ее разгоралось пламя; в глазах сверкали огненные молнии; взгляд метался из стороны в сторону; она с трудом держала себя в руках. В глубине ее фиалковых глаз рождалась неистовая стихия, дьявольская одержимость ненавистью. И как прекрасны были в тот момент ее живые глаза! Это были грозные тучи, что предвещали бурю; от них веяло дождем и ветром...
Когда появился Антоний, царица встрепенулась, все ее движения походили на движения взволнованной тигрицы, неудержимая лавина гнева вот-вот готова была низвергнуться на голову бедному войну. Царица впилась в него глазами — и он ощутил на себе всю силу ее злости. В этот момент, растерянный вид Антония вызывал только жалость. Антоний втянул голову, потупил очи. Испуг отразился на его бледном лице. С трудом, сдерживая эмоции, царица словно говорила:
— На колени!..
Антоний вздрогнул, обвел блуждающим взглядом вокруг, и, повинуясь незримому требованию царицы и чувству своей вины, со стыдом преклонил колено, возрив молящими глазами на зловещий вулкан, готовый низринуть на него всю мощь своего гнева. Он пал пред нею духом.
Перед ее блистательным гением Антоний опустил глаза, как провинившейся ребенок, зажался, оробел и задрожал от страха, и слова вымолвить не смел, лишь жалкий лепет в устах его рождался, он тихо и невнятно что-то лепетал. Как жалок был он перед нею! Пристыженный, как бледный месяц перед юною зарей! А Клеопатра? Она была прекрасна в безумстве гнева своего! И это придавало сил ей...
Царица смело смотрела Антонию в глаза и видела в них страх, который он не мог скрыть от нее. «Он боится меня! — пронеслось в ее головке, — ты будешь бояться меня, бояться и дрожать, как жалкий ягненок!» — ей всегда доставляло огромное удовольствие читать на лицах людей страх перед собой, безумный страх и рабскую угодливость.
О! как восхитительно было лицезреть превосходство женского начала над грубой мужской силой. Антоний стоял перед ней подобно укрощенному льву, в смирении поджав под себя лапы и хвост. Он стоял пред нею, склонив колени и покорно внимая ее укорам и порицаниям! Теперь в его глазах светилась только любовь, одна любовь и безграничная преданность… своей царице. C видимым раболепием сносил он все унижения, которые она заставила его претерпеть, и, пресмыкаясь перед ее троном, украшал ее женское величие над собой.
Наконец Антоний поднял глаза, которые как будто говорили:

О, Клеопатра!
Непостижимая звезда!
Твоим сияньем
Я ослеплен и очарован;
Твоим умом и красотой
Навеки околдован!
Люблю тебя! люблю
Твой ласково скользящий взор,
Заманчивые очи;
Они ласкают нежно душу мне,
О, незабвенная царица ночи!
Садов цветущих аромат,
Прекрасных роз благоуханье,
Тебе одной готов отдать,
Мое очарованье!
Ты, словно лебедь белоснежный,
При взмахе легкого крыла,
Запенишь воды золотые,
Ты величава и проста!
Твой голос — ласково журчащий ручеек —
Бежит, переливаясь и игриво;
Вокруг тебя всегда
Все любо так... и все так мило!
Я цветом зрелости твоей
Пленен, и так печален...
Что в райской куще роз своей
Тебя одну я не могу
Назвать царицею моей!
Прости меня, глупца! Прости!

Клеопатра взглянула на него строго, но в ее глазах уже светилось прощение. Настроение ее менялось мгновенно, как погода в море. От недавней бури не осталось и следа. Море волнений улеглось и стало спокойным и ласковым... Антоний видел перед собой полные любви глаза… глаза любимой египтянки.
Клеопатра наклонилась к нему и, улыбаясь, тихо промолвила:
— Антоний, ты боишься меня?! Ты боишься меня, мой милый Антоний! Сегодня ночью ты будешь услаждать меня, вымаливая свое прощение.
На что Антоний ответствовал:
— Царица, я буду опахалом, которое будет ублажать тебя своей прохладой. Я буду лучом Солнца, который будет гладить твою нежную кожу. Я буду морской волной, которая будет обнимать и ласкать твое тело! Я буду замирать, устами ног твоих касаясь, я буду целовать там, где ступаешь ты, — пусть на моих губах запечатлится прах с твоих ступней. Прости меня! — Антоний весь горел, пылая нетерпеньем, как влюбленный юноша, готовый положить свою жизнь, всю без остатка, на алтарь любимой... царицы!
Клеопатра снисходительно посмотрела на него:
— Ступай!
И Антоний, кивнув головой в знак повиновения, счастливый, покинул зал...

Так многие достойные мужи стали жертвами блистательных триумфов царицы. Они в буквальном смысле падали перед ней сраженные, всегда украшая ее превосходство над собой. И, потерпев поражение, эти жалкие люди становились подобно теням, бесцельно блуждающим по миру, невидимо для ее глаз, и вдали, наедине с собой, переживали свое поражение. Жизнь их преломлялась, и они постепенно угасали в небытие...
А иные в страхе падали ниц перед ее троном, желая всем сердцем преданно служить ей и, ища защиты у ее ног, утыкали свои головы к ее сафьяновым туфелькам, скрывающим прелестные ножки...
Какая мука! Перед ней склонившись, не сметь ее коснуться, не сметь поднять глаза, не сметь промолвить слова — лишь возле быть и воле быть ее послушно!
А царице нравилось превосходить людей и даже порождать в них ненависть. Но более всего ей доставляло удовольствие держать их жизни в своих маленьких женских ручках, держать и гнуть — гнуть их воли, — чтоб сломить и ниц повергнуть пред собой…


***
Тебе, о, муза Мельпомена,
Несу старания свои;
Слезами трепетными сцена
Венчает пусть дары мои.




Смерть Клеопатры

«Сокрой меня гробница,
Устала я от суетной толпы,
Устала я от блеска Солнца!»


Таинственен полночный час,
Взошла Луна — ночной светильник;
Ночная мгла на холм легла,
Все лунной негой озарилось,
Прозрачно тьма засеребрилась...
Тихонько, в лунной тишине,
Царица дремлет в сладком сне.
Ночной прохладой ветер веет,
Лишь там, в морской дали,
Один огонь, мерцая, реет.
Царица спит; и сон ее
Никто тревожить не посмеет.
Тиха египетская ночь...
И только звезды над главой
Повисли дивной чередой...

Ночь горяча, она потворствует влюбленным, горячие потоки земли отдаются ночи, отовсюду слышится несмолкаемый говор влюбленных сердец, ночь говорит их голосами, и сердце царицы не спит — и стонет, и ноет оно...
Клеопатра поднялась с ложа, накинула белое покрывало, и, пройдя сквозь заросли кустарников, побрела к морю...
Шумел прибой. Тихо, бесшумно накатывались волны, одна за другой, и рассыпались у берега серебряной пеной. Лунный свет колебался и играл бликами в темной бездне вод. Она медленно шла по прибрежью и любовалась сказочным царством ночи... Клеопатра блаженствовала. Ветер обнимал ее, земля отдавала ей свое тепло. Вдруг она остановилась, повернулась лицом к морю, скинула себя одежды, — и тотчас ее обнаженное тело охватило тепло ночи, одной ногой она ступила в воду — и морская стихия ласково прильнула к ней, — она манила, она звала к себе! — царица отдалась, в пучину погрузилась и поплыла, — как страшно ей! — она не чувствует себя, она во мраке растворилась, и только полная Луна над нею бледно озарилась...

Она одна в ночи плыла,
Лишь только полная Луна
Над ней сияла одиноко
И зачарованно, глубоко,
Как будто бледное стекло,
С небес взирала на нее...
Она одна в ночи плыла,
И моря теплая волна,
Желая свежесть воздохнуть,
Ее ласкала нежно грудь...

Настало утро. Тревожно восходило Солнце... ласковые волны утреннего лазоревого моря и колыхались, и волновались; будто груди влюбленной, они тянулись и вставали, пенясь белыми гребешками, навстречу восходящему Солнцу: как вздымаются, как алчут, как жаждут они Солнца! Но Солнце скользит поверх них своими теплыми лучами и лишь слегка касается и гладит, гладит... нежно возбуждая...
И ветер, опьяненный любовью волн, неистово ласкался к ним, и отдыхал меж ними, меж их изгибов и впадин, нырял в них, играл и бил, вздымая к небу мириады брызг...
Но как ненасытна морская стихия, как подвижна она! И ходит, и стонет, волнуется... волнуется как женщина! Как приветлива она, как ласкова, но как опасна! Бездонную, голубую бездну таит она за своей утренней лазорью! Бойтесь ее! Бойтесь!..

По небу солнышко катится
И к горизонту уж клонится,
И скоро-скоро над землей
Ночная тень засеребрится...

Над чертогом Клеопатры
Юный месяц сребролукий
Красоту свою роняет
И печально так глядит —
Будто тайну страшну знает, —
Никому не говорит.
И протяжно, и уныло
Лира чудная звенит,
И струна ее печально
Сердцу что-то говорит.
И царица что-то слышит
В том печальном, томном звуке:
То ли голос сладкой муки,
То ли смерти хладный глас...

Горели факелы,
Огонь в лампадах колебался,
В чертогах дивных Клеопатры
Чудесный пир рождался:
Играют флейты, лиры звон
Чертог чарует волшебством,
Протяжно хоры воют,
Звучат тимпаны,
Им литавры громко вторят,
И сотни слуг
На столы кушанья несут.
Несутся чаши круговые,
Бежит и пенится вино,
Кругом все блюда золотые,
Все дивно, все кругом чудно!
Факир, таинственный кудесник,
Что прибыл за тридевядь морей,
Раздул огонь, явил здесь чудо,
Пленив волшебствами гостей.
И будто пламя, колыхаясь,
В движеньях дивных изгибаясь,
Девиц чудесный хоровод
В восточном танце вкруг плывет...
На ложе золотом
Царица чинно отдыхает,
Блаженно, величаво,
Что тайна ночи почивает.
Струятся тонкие шелка,
Пурпур взывает,
Ковер из свежих роз
К ногам ее стелится,
И ароматный фимиам
Вокруг нее курится...
Печально взор ее скользит,
Он что-то ищет — не находит...
И сам с собою говорит,
И тихо что-то молвит...
Как в чистом небе иногда
Тревожно тучка проплывает,
Так незаметно для гостей тоска
В ее глазах слезой мелькает,
Ей хочется казаться веселей,
Но томный блеск ее очей
Печалью сладостной лучится.
И вот она — тихонько глянет,
Ее застынет на мгновенье взгляд...
И теплою слезою станет
Отчаянье в ее очах!
И чудный голосок,
Что нежная струна,
Вдруг задрожит... сорвется...
И так печально зазвучит!..
И грустью в сердце отзовется!..

Но вдруг царица голову подняла;
Блестят ее глаза —
В них светится гроза, —
И робко дрогнули сердца
И замерли, застыли,
И взоры трепетных очей
К ее престолу устремили...
Глаза ее блестят опасно,
Так глубоко... и так прекрасно!
Пред нею в страхе все дрожит,
Все с содроганьем сердца внемлет:
Она протяжно говорит,
Но, как секира в воздухе блестит,
Так твердо глас ее звучит,
И страшный приговор,
Как быстрая стрела,
Из уст ее летит...
Пред ней рабыня
В страхе вся дрожит
И на коленях слезно
О пощаде молит, и...
От волненья задыхаясь,
Перед царицей тяжко стонет...
Ей кубок с ядом подают,
Она дрожащею рукой
Яд принимает
И нежными устами
Отраву горькую алкает;
Царица смотрит ей в глаза…
А та, послушна, как дитя,
Покорно яд глотает,
И на глазах царицы
В муках умирает...

Мерцает сумрак ночи,
Царица клонится ко сну,
Смыкает сладки очи,
Ночь опускает пелену;
Прозрачно тень засеребрилась,
И таят звезды в вышине,
Уж утро на востоке заронилось,
Царица дремлет в сладком сне.
И снится сон ей, как она,
Как будто по морю плывет,
И дует ветер в паруса,
И под кормою корабля,
Шумя и пеной серебрясь,
Играет чудная волна.
Она в наряде царственной Венеры,
С златым венцом на голове,
На ложе золотом под балдахином
Совсем одна на том крабле.
«Ну, где же все?..
Одна, совсем одна!
Под небом голубым.
Как страшно и светло!»
И море лишь одно
Тревожно плещет вкруг нее…
Вдруг тьма сгустилась, и она
Уж у себя в покоях очутилась.
Пред зеркалом сидит:
Ничто не мило ей —
Ни пышные наряды,
Ни блеск драгих камней,
С тоскою смотрит на себя,
На факел, что в углу горит,
Печальна и грустна,
Сама с собою говорит:
«Я счастлива была
И каждый день —
Что праздник для меня, —
Так жизнь моя текла,
И я, что цвет, благоухала.
Но вот пришла пора — и я должна
Спуститься в царство мрачного Тартара».
И только вымолвить успела,
Как тени на стене
Задвигались, сгустились,
И страшной чередой
Вокруг нее столпились,
Все залитые кровью,
И лики их, измученные болью,
Воззвали к ней:
— За что? За что ты нас сгубила?
За что тяжелым мукам предала?
За что на смерть
Ты наши души обрекла?
Она от страха замерла...
И ужас всю ее объемлет.
И хладну гласу смерти внемлет
Ее душа...
Она лицо руками закрывает,
Но тени к ней, ее хватают
И платье рвут,
И драгоценности срывают…
Она кричит и стонет,
Дрожит... и хладно ей,
Но ото сна она отходит...

Уж сонная Аврора
Над горизонтом золотится
И в колеснице золотой
По небу светлому катится.
Как прежде, новым днем
Царица может насладиться.

...................................

Неумолимо время мчалось;
При мысе Акциум сражение рождалось;
В угаре, пламенном дыму,
Когда галеры шли ко дну,
Судьба Египта здесь решалась.
Царица испугалась: «Проигран бой,
Антоний милый мой сражен,
Октавианом славным побежден,
И Цезарь, баловень судьбы,
На гребне пламенной волны
К вершинам славы вознесен».
И шестьдесят галер,
Летучих, легких кораблей,
Раздули паруса и по волнам
Пустились к родным берегам...

Что мир перед влюбленным? —
Руины, обломки пламенных надежд,
Да толки чопорных невежд;
Над всем одна звезда —
Звезда любви сияет!
И Антоний мой родной
За египетской кормой,
Будто бешеный пегас,
Что узду свою презрел,
В след царице полетел.
Для нее готов презреть
Он и славу и венец!

Неумолимый Рок
Ему сей путь предначертал,
Как глыба снеговая с гор падет,
Так он в бездонну пропасть пал.

В Александрийские чертоги,
Белее дня, темнее ночи,
Он прибыл наконец,
Он должен был на поле боя
Найти безвременный конец,
Где гибли стар и млад, —
Он должен был остаться там,
Ведь он — солдат!

Все чувства в нем смутились:
И стыд, и угнетенье,
И сердца грозного волненье
Его движенье выдает.
Царицу он к себе зовет.
А та волнуется, дрожит,
Ее гнетет позор и стыд,
И от волненья дух заходит,
Но все ж она к нему выходит…

Антоний к ней:
- Что?! Что случилось?
Еще не кончен бой,
А ты уже пустилась
На утек?
— Постой!
Мне показалось,
Что бой проигран,
Ты в плену,
Корабль твой пошел ко дну.
— Ей показалось!
— Прости!
Я испугалась,
Волненью сердца поддалась
И к брегам родным помчалась
На вольных легких парусах!..

Будто сладкий звук цевницы,
Так коварен и опасен
Голос ласковый царицы,
Но вдруг она преобразилась,
Как море пред грозою засветилась:
— Известно ли тебе,
Что я — Царица!
И о моей земле
Должна я думать наперед,
Я повернула корабли,
Чтоб сохранить свой флот,
Египта крепостный оплот!

Антоний был смущен, подавлен,
Царицей как всегда раздавлен.
Ушел, в унынье погрузился
И с миром уж навек простился.

К нему царица подошла:
— Что вижу я? Я знала льва,
Но передо мной ягненок,
Скулит, что маленький ребенок.
Ты Марсом был, но ныне духом пал!
От слов тех, пристыженный,
Антоний духом воспылал;
Отчаянье в нем силу пробудило,
И жизнь в его очах
Огонь лучистый засветила...

Еще царица будет его приободрять,
А он душой воинственной пылать,
Но тщетно все, свершилось,
Судьба его остановилась,
И парки оборвалась нить.

И он решился, из ножен вынул меч,
И пал... но дрогнула рука,
Скользнула сталь вдоль живота,
Он ранен был, но рана та
Была смертельно глубока...

Не ведая о том,
Наверх царица поднялась,
В своей гробнице заперлась,
Вдруг слышит шум...
- Антоний ранен?..
Как это возможно?
Давайте же его сюда
Скорее, осторожно...

Царица нежною рукой
Его главу слегка прижала
И кудри черные трепала,
Она смотрела на него
И тихо умоляла, —
Будто нежная голубка
В час предсмертный пред одром
С другом сердца ворковала.
Потом к нему склонилась
И слезно что-то лепетала...
И уж в последний раз
Его поцеловала.

Антоний что-то бормотал,
Уж он себя не понимал,
Но он блаженствовал —
Он на руках Царицы умирал...

Она его будить хотела,
Но смерть уж на челе его
Свой страшный лик запечатлела,
Жизнь угасала в нем
И тело холодело...

В последний раз она
Своей рукою нежной
Глаза его сомкнула,
Слезами залилась
И лик свой отвернула,
Потом на грудь к нему упала,
Обняла... и зарыдала...
— Мой милый, в добрый час,
Поверь, на небесах уж скоро
С тобой увидимся мы снова!..

И пробил смертный час!
Царица, золотой порфирой облачась,
На ложе смерти всходит...
Ее холодный взор в последний раз
Покои царские обводит...
Рабыня уж спешит,
Смертельный яд подносит,
Не в силах говорить,
Колени клонит
И робко, слезно молит...
Корзинку с ядом подает…
Царица белою рукой
Корзиночку берет,
К себе подносит,
Печально так глядит
И смело говорит:
«О, боги мрачного Аида!
Позора я не потерплю!
Достоинство свое не уроню
В глазах толпы презренной!
На ложе смерти гордо я всхожу,
Примите ж дар бесценный!» —
Корзинку открывает, и змейку,
Что страшный яд в себе таит,
Рукою нежною ласкает...
«Ах!» — Укус! Как больно ей!..

Как в глянце хладных вод
Свинцовой тучи отражение дрожит,
Так смерть в ее очах
Отчаяньем блестит!
И боль слезой холодной
По щеке катится...
Взметнулся дух ее, и лик
Предсмертным блеском озарился,
В глазах смертельный ужас отразился...
И стынет в жилах кровь —
Ее рассудок помутился…

Ей больно,
Дрожит ее рука
И покрывало жмет,
И от бессилия падет...

Тихонько голову свою
Она на ложе приклоняет;
Глаза прекрасные смыкает
И навсегда уж засыпает…

.................................

Наутро поднимется Солнце
И ласково свет разольет,
Но юной душою Царицы
Сей мир никогда не блеснет.
И ветер прохладный задует —
Царицу он будет искать,
Но ее уж никто не разбудит:
В прохладной гробнице
Она будет спать.
И так он печально завоет,
И к ней воззовет...
Но в ответ лишь протяжное эхо
Тяжкий стон ему донесет.
И волны морские проснутся,
Чтоб коснуться любимой своей,
Но от слез они захлебнутся,
Не в силах увидеться с ней:
И заплачет вода, заструится...
И от горя побелев,
Мать-земля в пустыню превратится…


P. S.
Восходит Солнце на Востоке,
Над горизонтом заалелся день,
Приют богов уединенный —
Храм беломраморный, колонный,
Пленяет сладостная тень.
Все тихо; и только небо голубое...
Шумя и пенясь, бьет прибой,
И море ласковой волной
Ложится к мраморным ступеням...

 

Математика – Царица наук

Влюблен в твои холодные черты
И чистых истин зазеркалье,
В ночные долгие часы
Твоей красы живое созерцанье
Так дорого, так любо мне...

Математика — поэзия и откровение Бога.
Мир без живых существ был слеп к себе, пребывал в себе, словно во сне без сновидений. Божественный список законов был не известен миру. Прекрасная Царица наук находилась во мраке заточения. И только с рождением человека мир пробудился от мрачного сна и озарился светом сознания. Царица наук вышла на свет, освятив сей мир блистательными идеями гармонии и совершенства. Так родилась на свет Математика!
Математика предстает перед нами юной царицей, строгой и стройной, в белоснежном облачении. Она зародилась в сознании еще в древние времена в помощь людям, но ныне стала самостоятельной, свободной и независимой. Ее существо оторвалось от тленного мира, — как человек вырвался от матери Природы, встав на ноги, — так и она вознеслась на крыльях абстрактной мысли в выси бескрайних математических пространств.
Ныне в грустной задумчивости часто стоит она на вершине уходящей под небеса башни, через распахнутое окно которой взору открываются необозримые голубые дали мироздания, по которым она любит разъезжать на своей колеснице, осматривая свои владения, — чтоб все в мире существующее было подвластно Ее формам и следовало Ее законам! Ее жрецы – математики – ревностно служат молодой повелительнице, следуя неукоснительно Ее логической воле и предупреждая каждое Ее желание.
Стройность и кристальная чистота Ее завораживает умы, в которых она оживает. Ее дом, это просторное и вознесшееся над всем миром фундаментальное здание, чудо света, подобие Парфенона, на протяжении всей истории развития мысли в муках создают Ее верные слуги. Днем и ночью они трудятся, сознательно и подсознательно, интуитивно, поступью идя во мраке по дороге познания, то там, то здесь освещая светом сознания потаенные уголки удивительного мира, в котором таятся невиданные чудеса. По этой дороге познания математики уходят далеко от обыденной мирской жизни; ведь человек жив тем, что составляет предмет его мыслей и чувств. И здесь математик подобен маленькому сказочному Каю, который находился во дворце Снежной Королевы и был зачарован блеском Ее ледяного замка, подобного замку чистых истин Царицы наук. Кай сидел среди просторных зал под безбрежным ночным небом в сиянии звезд и льдов и пытался из льдинок сложить слово «вечность», дабы приблизиться к вечности и постичь извечные законы мироздания.
Это, поистине, удивительно! Прекрасное здание математики существует, но для многих остается невидимым. Скрываясь за облаками, оно тает в голубой дымке, исчезая из виду у самого основания; ибо многие только и подходят к его порогу в школьные годы.
В каждой науке существуют непокоренные высоты, но в математике они заоблачные. Математика является самой недоступной, а потому самой притягательной наукой. Царственно она возвышается над другими науками в своем белоснежном облачении и потому Ее называют «Царицей наук». «Математика» в переводе с греческого и означает просто «Наука».
Занятие математикой — это мистическое соприкосновение с сущностью мироздания, это приобщение к великому таинству абстрактного мира, который оживает в умах людей и через понятия отражает существо реального мира. Соприкосновение светом сознания с сокровенными тайнами — это высшее наслаждение! И сколько непостижимой тайны и глубины, сколько сущности в простых, казалось бы, числах: 0, 1, i, pi, e и др...! Эти числа как бы вобрали в себя сущность мира, отлившуюся в их простоте... И поистине, Математика есть слово Бога, абсолюта, ибо Ее законам подчинено все на свете, подчинено фундаментально, неукоснительно; она сама и есть Бог! Ибо Все материальное меняется, но идеальные законы Математики неизменны, независимы от времени и пространства.
Незримо Царица наук правит миром. Незримо все существующее подчинено Ее законам, сама жизнь кружится в вихре, подвластном Ее божественной музыке.
Прямо со школьной скамьи, влекомые ввысь, к Ней на вершины устремляются многие юные дарования, избранные Ею в служение, но путь туда нелегок и тернист, и заоблачных идеальных высот достигают немногие. На всем пути становления Царица наук сурово воспитывает их культуре мышления и открывает перед ними свои чудесные кладовые знаний, заставляя их отливать сущность мира в причудливые математические формы.
И как восхитительны эти маленькие фонтанчики разума, бьющие неутомимой энергией! Эти маленькие ядерные дети, одаренные Природой для служения Царице! Как привлекательна их (патологически) интенсивная психика, — словно в их жилах разлита ртуть!
Они — маленькие кипучие вулканчики, изливающие горячую лаву разума. В общении они блещут умом, разливая вокруг себя сияние, подобно маленьким, ярко сияющим звездочкам. Их безудержное и неистовое воображение просто поражает. Их разум игриво плещется, купаясь в математических формулах. Капля гениальности мутит им сознание, и в их умно-безумных головках мысли теснятся роями, — чтоб вырваться наружу... и тогда они начинают говорить так быстро, что их речь превращается в какое-то неразборчивое журчание. Они просто захлебываются в своем сознании, не успевая оформлять мысли, несущиеся горным потоком... Словом, это маленькие гении мысли!
Но, вкусив сладкие плоды познания и приобретя вкус тонких ценителей прекрасного, математики в уединении предаются таинству общения с Царицей. Только перед ними она раскрывает свои потаенные прелести, только им доставляет высшее наслаждение открытиями. Ведь что может быть красивей и притягательней гармоничных соотношений Ее форм и чисел?..
Гармония законов звучит прекрасной музыкой, которую только надо научиться слушать и понимать. Только прислушайтесь, и вы услышите гармоничный шелест математических соотношений! Здесь математики подобны астрономам, которые, подняв свои взоры в ночное небо, прислушиваются к музыке небесных сфер. И эта музыка сравнима лишь с великими произведениями классики! Но даже за обычной музыкой всегда таится строгое математическое совершенство. Сама музыка есть прикрытая чудной вуалью гармония знаков Царицы наук, этой Фрины, явившейся в мир своей откровенной красотой на праздник Посейдона – океана жизни...

За каждое открытие, за каждую созданную теорию Царица наук щедро награждает математиков своей благостной милостью и купает в своих теплых лучах славы. И нет на свете счастья больше, чем касание Ее истин! И потому служение сей Царице достойно чести и счастья и может стать смыслом всей жизни!
Когда я вижу красоту Ее, я теряю дар речи, я замираю от удивления, у меня перехватывает дыхание — и я чувствую себя подобно эллину, благоговеющему перед гармонией и порядком, царящими в Природе... я отрицаю себя перед этой красотой!

Царица, глупцы, не могущие понять тебя, называют тебя слишком сухой, но прости ты их, — им не дано знать, сколько есть к тебе чувств!
И как?! — я спрашиваю вас, — как можно не любить Ее? Как можно не восхищаться Ею, Ее совершенством и чистотой? Нет! Ее нельзя не любить, Ею нельзя не восхищаться. Она прекрасна!
Я поражен, я растерян перед тобой, перед твоей завораживающей высотой. И я люблю тебя, безгранично люблю... и чувствую, что ты благосклонна ко мне. Иногда своими теплыми ладонями ты касаешься моей головы и гладишь меня — как когда-то меня гладила моя любимая мама, ты теребишь мои волосы, и я чувствую доброе тепло твоих рук, и в этот момент на свете нет человека счастливей меня. Как я люблю тебя! Люблю как свою маму... Но я чувствую себя виноватым перед тобой, потому что по жизни иду, держась за руку с Философией… Прости меня! Прости! Я знаю, ты поймешь меня... ты всегда понимала меня, и я тоже всегда понимал тебя... Я благодарен тебе, благодарен за все, что ты для меня сделала. За то, что ты воспитала меня в чистоте своего духа, за то, что научила меня видеть прекрасное, ценить и любить его. Я верю в тебя, верю, что в каждом явлении присутствует определяющее касание твоей сути!..
Лишь иногда, по ночам, мне хочется плакать, плакать от того, что я не знаю, как — как выразить тебе, моей небесной Царице, всю мою безграничную любовь!..

 

Русалочка

На море, на океане,
Где волны катятся грядами,
Под пучиной синих вод
Есть морской, чудной народ.
Там на дне цветут сады,
В морских струях качаясь;
Цветы невиданной красы
Растут, в лучах купаясь.

Сияя златом в чешуе,
В лазурной моря глубине
Повсюду стаи рыб снуют,
Туда, сюда себе плывут.
Дворец янтарный на песке,
Сокрылся там на самом дне –
Как купол неба, весь сиял,
Собою Солнце отражал.

Царь морской в нем мирно жил,
Овдовел, но не тужил.
Мать его всем заправляла,
Устриц на хвосте держала.
Были дочки у царя
(Видно, прожил он не зря!) –
Шесть молоденьких девиц,
Милых ласковых сестриц.
И, как водится всегда,
Краше всех была одна –
Та, что меньшою слыла...
Глазки сине-голубые
Небеса в себе таили;
Ручки белые точены,
Пряди солнцем золочены.
Только вот какое дело:
Рыбий хвост она имела
И Русалочкой звалась;
Звонко речь ее лилась...

Ее сестры наряжались,
Пестро, ярко одевались;
Всех она была скромней;
Сердцу тем еще милей.
По ночам мечтать любила
В непроглядной глубине,
То ей сердцу было мило –
Поразмыслить на песке.

Ее ж милые сестрицы
С чешуею золотистой
День-деньской гулять любили,
Время в играх проводили.
А она, душа моя,
Все любила быть одна,
И во сне, и наяву
Удивлялася всему.

---

Со дна, с прозрачной глубины,
Виднелись желтые лучи,
И Солнце чашею казалось,
Когда в глубинах отражалось.
Там был подводный, дивный сад,
Где цветники огнем горели,
И житель вод бывал там рад
Проплыть тихонько средь недели.

Принцессы грядки все имели,
На них сажали, что хотели.
У старшей грядочка была,
Что хвост большущего кита.
Ее подруги и сестрицы
Имели грядки в виде птицы.
А та, что меньше всех была,
Как Солнце, грядку создала,
И там сажала все цветы,
Как Солнце, чудной красоты.

Однажды в бурю к ней на дно
Спустился мальчик; и лицо
Его влюбленностью дышало,
Печалью томною сияло:
Он был из мрамора точен,
Резцом творца одушевлен.
Его Русалочка любила.
Вокруг деревья насадила,
И часто в грусти по ночам
Подле него сидела там.

---

Ее бабка перед сном
Собирала вечерком
Всех сестричек вкруг себя
Да рассказы им вела...
И с каким очарованьем,
Любопытством и вниманьем
Все Русалочка внимала –
То, о чем совсем не знала:
О животных, кораблях,
О великих городах,
Про людей, и как оне
Ходят по большой земле,
И как рыбы на ветвях
Заливаются в сенях,
И сады цветут не так –
Испуская аромат.

Ах, всему дитя дивилось,
Сердце так ее и билось.
Но Русалочке сказали,
В том заверив, обещали:
Будет ей пятнадцать лет,
Так ее на белый свет
Сразу бабушка отпустит.
И Русалочка ждала
С нетерпеньем рождества:
Вот тогда-то уж она
Сможет наверх выплывать,
Корабли и города
Своим взором наблюдать.
Больше всех ее тянуло
Всплыть наверх, туда...
Сердце так ее и льнуло,
И душа устремлена
Была ввысь, под облака.
Но Русалочка... она
Самой младшенькой была.
И задумчива, тиха
Все сидела у окна.

Вот над нею в вышине
В золотистой чешуе
Рыба мирно проплывала,
В лучезарной глубине
Чудно хвостиком виляла.
И чрез малое оконце,
Утром где блистало Солнце,
Месяц томный с вышины
Красоту свою ронял
И до самой глубины
Свет-сиянье проливал...
И ему она внимала,
Взоры к небу поднимала,
И мечтала, все мечтала...

Если тень над нею станет,
То она печально глянет...
То корабль или кит
Душу юную томит,
И как облако плывет;
Им, конечно, невдомек,
Что внизу, на глубине,
На песчаном дивном дне,
Прелесть юная, дитя
Одинока у окна.

Хороши и нравом кротки
Были сестры все погодки.
Старшей время подошло,
Когда ей разрешено
Было наверх выплывать
И на скалах созерцать
Кораблей воздушный ход,
Городов чудной народ.

Вот довольная сестра
Ночью наверх поплыла.
Сколько радости тут было,
Когда вновь она приплыла.
Сестрам быстро рассказала,
В мелочах все описала,
Как, поднявшись из воды,
На песчаной отмели,
Ей пришлося по душе
Ночью звездной при Луне
Наблюдать в ночи огни…
Город ночью оживлен:
Колокольный слышен звон,
Шум колясок, голоса;
Шпили храмов в небеса
Упираются, блестят.
И поскольку ей туда
Ну никак, никак нельзя,
Сердце таинством манят.

И с каким очарованьем,
Любопытством и вниманьем
Вновь Русалочка моя,
Позабыв про все дела,
Со слезами на глазах
Сестрин слушала рассказ!

Ах, всему дитя внимала,
И себе уж представляла
Через бездну темных вод
Тайных звезд небесный ход,
Говор шумных городов,
Перезвон колоколов...
И, забывшись, уж мечтала,
Плод запретный уж алкала.

Год прошел; второй сестре
Уж позволили везде
Плавать по морской воде.
Только лишь она всплыла –
«Ах, какая красота!»
Солнце за море садится,
Небо гаснет, золотится,
Облака, краснея, рдеют,
Фиолетово темнеют...
Будто белая вуаль,
Потянулся к Солнцу, вдаль
Лебединый караван
До далеких теплых стран.
Отблеск розовый в волнах,
На воздушных облаках
С Солнцем канет; горизонт
Потемнел; и небосвод
Ночь покрыла, череда
Звезд чудесных обняла.

Третья, средняя сестра,
Самой смелою была.
Поплыла она туда,
Там, где быстрая река
В море синее впадала;
Что ж она там увидала?..
Небо светло-голубое
Поднялось над головою,
По долинам, по горам
Разносился птичий гам.
Все цвело, благоухало,
Все красавицу пленяло:
Вот дворцы по берегам,
По холмистым пустыням,
Красотой стоят блистая,
Белым мрамором сияя.
Среди зелени лесной
Там усадьбы притаились,
И, журча в чащи глухой,
Меж кустов ручьи струились…
Ароматы сочных трав;
По долинам виноград
Зреет, соком наливаясь,
В Солнца лучиках купаясь,
Как янтарь, в лучах горит.
Солнце знойное палит
Так, что бедная сестра
В реку чистую ныряла
И себя все прохлаждала
В струях хладного ключа...

В бухте тихой вдруг она
Увидала: ребятня
С звонким смехом на устах
В моря ласковых волнах
В ликах радости резвилась,
И плескалась, и бесилась,
Пеня воды тучей брызг;
Смех и радость, детский визг...
И сестрице захотелось
С ними в волнах поиграть,
И она совсем забылась,
И давай нырять, плескать...
Но как только вдруг ребята
Увидали рыбий хвост,
То скорей бегом на мост;
И огромная собака
Подошла, глядит и лает,
Да сестрицу не пускает...
Та бедняжка с перепугу
Вильк хвостом... и что есть духу
В моря синие глубины
Уплыла; и на заливе
Воцарилась тишина.

Но четвертая сестра
Вовсе смелой не была,
Потому в открытом море
Возлежала на просторе
И глядела, как вдали
Плавно плыли корабли...

Море зыбкое легло,
На душе светло, легко;
Прям у ней над головой,
Будто купол голубой,
Небо стало высоко...
А вокруг фонтаны бьют –
Киты по морю плывут,
И дельфинов плавники
Окунаются вблизи…
Волны гребнями встают,
Кучерявятся, идут;
Ветер дует – брызги в небо,
Будто тучи, хлопья снега;
Солнце яркое блестит,
Чайка над морем парит...
И сестра в волнах резвилась,
Про себя совсем забылась –
Вдруг как хвостиком вильнет,
Плавниками как встряхнет,
И руками по волнам,
Что по ласковым струнам,
Как ударит... пена взмоет...
И ее волной накроет...
Но она наверх всплывет
И опять играть идет...

Год еще один прошел.
День рождения пришел
Пятой ласковой сестры;
Это был конец зимы.
Воздух холоден, морозен,
Будто старец седой, грозен,
В вихрях снега по волнам,
По кудрявым гребеням,
Белы скалы в серебре,
В Солнце, будто в янтаре,
Мчались, бликами играя,
Цветной радугой блистая;
Ветер весело гудел,
По волнам корабль летел
На раздутых парусах,
Воздымая пенный прах...

И отважная сестра
Взобралась на гору льда.
Небо тучами покрыло,
Море вспенило, взбурлило,
И раздался грома треск,
Свет, сиянье, молний блеск...
Моря рев; валы грядой
Катят бурной чередой,
Вот волна поднялась, стала...
Словно щепки, корабли
К небу темному подняла...
Сорвалась и в бездну пала...
Снасти рвались; моряки
В страхе лезли; их смывало...
Хлещет буйная волна,
Мачты ломит, паруса...
И корабль на бок клонит...
Он разбит... и в водах тонет...

---

Время ход неумолим,
Все пасует перед ним.
Дни за днями проходили,
Счастье, радость приносили.
Только лишь одна сестра
Станет взрослой, как она
На поверхность темных вод
Из глубин скорей плывет.
Все ей ново, все ей диво,
Ну а после – все уныло.

Стали сестры вечерком,
Взявшись вместе, впятером,
На поверхность выплывать,
Моряков собой пугать.

Только в море сильный шторм,
Молний блеск, ветрило, гром,
Как, развеяв пряди влас,
С песней звучной на устах,
У бортов они плывут,
Моряков к себе зовут:

«Наши руки гибки, гладки,
Поцелуи наши сладки;
Пеной нежной мы ласкаем,
Моряки, вас призываем!

Тайна моря глубина,
Там покой и тишина;
Чем скитаться по морям,
Вы ныряйте в волны к нам!

Шум каменей; вереница
Рыб чудесных золотится,
И как будто вы в раю...
Молвит каждая: я жду!»

Но не слышат они слов,
Сладких, звучных голосов,
Только шум морских валов
Говорит в пучинах вод.
А тем временем на дне,
Там Русалочка одна
Оставалась в тишине
И грустила у окна...
Все вздыхала и мечтала...
Говорила: «Ах! когда же
Я увижу все сама!
Знаю, нету мира краше,
Что Земля-мать создала!»

И настал счастливый день:
Ангел к ней спустился в сень,
С днем рождения поздравил
И на верный путь наставил.
Нынче ей пятнадцать лет;
Счастья ей готов завет.
Вот бабуля свою внучку
Подозвала; взяв за ручку,
Ей в напутствие сказала:
«Вот и ты, любовь моя,
Повзрослела, подросла!»
И венок из белых лилий,
Жемчуговый и красивый,
Ей в волненье подала...
А затем (ну что за диво!)
Восемь устриц прицепила
К ней на хвост: так надо
В знак рождения и сана.
«Ах, бабуля, это больно,
Да и с ними так неловко!» –
Вдруг Русалочка вскричала.
А бабуля ей в ответ:
«Внучка, радость, ангел, свет,
Чтоб тебе прилежной быть
И красавицей прослыть,
Надо все ж и потерпеть».
И Русалочка, наверно,
Все бы скинула с себя –
Себя чувствовала скверно
В том наряде, знать, она.
Ей куда ее цветы,
Воплощенье простоты,
Были по сердцу милей –
Что ж поделать? Видно, ей
С этим надо примириться,
С детством навсегда проститься.

Наконец она готова,
Вот в напутствие два слова:
«Ах, прощайте!» – и она
На поверхность поплыла...
Солнце село, и порфира
Уж покрыла небеса;
Из-под неба нежно лира
Звуки в волны пролила...
Отзвук моря; шум морской...
У Русалки над главой
Звезды холодно сверкали
И, казалось, танцевали...
Веял слабый ветерок.
К горизонту, на восток,
Море ласково стелилось,
Рябью легкою зыбилось...
А поодаль, в стороне,
На лазуревой воде,
Парус белый приподняв,
Стоял маленький фрегат.
Тихо музыка играла,
Сладки звуки разливала,
И матросы все кругом
Почивали сладким сном.
А когда совсем стемнело,
Вдруг зажглися фонари,
И триера заблестела,
Ночь рассеяли огни...
Море блики осветили,
И Русалочку пленили
Разноцветные флажки;
Говор... юнги на корме
При сияющей Луне
Вдоль по палубе прошли.
Вспышка темень озарила...
Трубка в ночи задымила...
И Русалочка во тьме
К корабля резной корме,
Увлеченная, подплыла...
И лишь пенная волна
Подбежала... так она
Заглянуть в окно могла...

И глазам ее предстали
Очарованные пары.
Они, забыв про сон, покой,
Кружились в танце в тьме ночной...
И в свете, средь веселых лиц,
Красивей всех был юный принц.
Его глаза, как две звезды,
Сияли чувствами в ночи.
Он молод был, и потому
Тянулись гости все к нему.
Сегодня весь придворный свет
Справлял его шестнадцать лет.

Вдруг вышел он; со всех кают
Вокруг него собрался люд.
И в честь него был дан салют:
Раздался грохот, треск, пальба,
И озарились небеса.
Бедняжка вздрогнула моя,
Нырнув, в глубины уплыла...
А огни в небо подымались
И гасли, в водах отражались...
Но вот опять она всплыла,
Из вод головку подняла...
И любовалась торжеством,
Народом, принцем и огнем.

Чудесный в ночи фейерверк!
Все зачаровано глядели,
Подняв глаза свои наверх,
Как огни по небу летели,
На воды падали, шипели...
И гасли в полной темноте
При ярких звездах и Луне.
Вновь стала музыка играть,
И все пустились танцевать.
Все принца дружно поздравляли,
Его в объятья заключали.
Он счастлив был, как никогда,
А с ним Русалочка моя!..

Темно вдруг стало; паруса
Надулись; пенная волна
О борт плескала корабля...
На небе молния легла...
Корабль двинулся вперед
От шторма, бурь и непогод.
За ним Русалочка пустилась,
Ныряя в волнах, устремилась...
А буря шла, и шквал ревел;
Ветрило с силой налетел.
На палубе тревога, суета,
Матросы сняли паруса...
Уж море темными валами,
Вставало пенными грядами...
И захлестнул девятый вал,
Корабль взметнулся в небо... пал...
И вновь на гребне он волны
Всплывает... и падет с горы...
Из бока в бок его швыряет,
Как щепку, по морю кидает...
А небо все темней, мрачней,
И волны выше и сильней;
Корабль тростиночкой летит,
Обшивка уж его трещит...
Удар волны... его накрыло
И пополам переломило...
Вот накренился он и пал...
Опять удар... девятый вал...
Хруст, треск, трюм затопило,
Он стал тонуть, пошел на дно,
Корабль пучина поглотила...
В мгновенье стало все темно...
Вдруг молний блеск... озарено...
И лики ужаса людей,
Что тонут средь морских зыбей,
И бочки, палки – все летит,
Бушует ветер, гром гремит,
Клокочет бездна, как дитя,
Вдруг вырастает, как гора...
И ужас, ад со всех сторон,
И смерть обнемлет все кругом…

А что ж Русалочка? Она
Спокойно по морю плыла
И видела, что принц упал,
Тонул, на помощь призывал.
Ее объемлет душу радость,
На сердце затаилась сладость:
Ведь принц к ней в царство попадет...
Но нет! ведь он умрет!..
Спасти! Его спасти скорее надо!
Ну где же он? Неужто погребен
По толщей пенных вод? Но нет – вот он!
Она стремглав к нему плывет,
Ей доски, бочки – не преграда;
Она его спасет!

Блеск молний... все озарено...
И зрит она: корабль на дно
В мгновенье ока скрылся,
В водовороте погрузился...
Русалка принца ухватила
И вместе с ним скорей поплыла...
А он уж выбился из сил,
Глаза прекрасные прикрыл;
Уж он себя не понимал,
И, захлебнувшись, умирал
В ее заботливых руках,
С печатью счастья на устах.

Она же ручкою своей
Его тихонечко касалась...
И тогда ей показалось,
Что знаком он был уж ей:
Так он был пригож, хорош
Да на мальчика похож,
Что в саду ее стоял
И задумчиво молчал.

---

Уж на востоке Солнце встало,
Как будто бури не бывало.
Над горизонтом облака
Плыли неведомо куда.
Спокойно море волновалась,
В потоках ветра колыхалось,
Лазурь его была чиста,
Оно невинностью дышало;
Его воздушная краса
Под небом чистым отдыхала.

Необозримо сине море;
Русалочка с волнением глядит:
Румянец рдеет и светит
На щеках принца молодого,
Но он как будто мирно спит.
Она ему со лба, любя,
Кудрявый локон убрала
И в лоб его поцеловала,
И дале по морю плыла;
Волна их ласково качала...

Как вдруг в синеющей дали
Открылся дивный край земли.
Ее усталый, нежный взор
Увидел верхи снежных гор,
Что очертились в вышине,
В прозрачной неба синеве.
Под ними темные леса,
Садов цветущих полоса,
И церковь белая вдали
Бледнела на краю земли.
Пустынный берег и утес,
Прибрежный пляж, морской песок…
Глубок и тих морской залив,
Бег моря здесь нетороплив.

Вместе с принцем вот сюда
Подплыла душа моя,
Принца на песок кладет
И в стороночку плывет...
Схоронилась за камнями,
За большими валунами,
Себя пеной укрывала
И на берег лишь взирала.
Красны девицы гурьбой
Выбегали. Пред собой
Принца тут уж увидали...

Раскинув руки, он лежал;
Его кудрями ветр играл.
О, что же? Жив он или нет?
Каков судьбы ему завет?
Вот одна краса-девица
К принцу ближе подошла,
Своей ручкой провела...
И ему во сне уж снится,
Что она его спасла.
Принц глаза свои открыл,
На девицу устремил,
И головку приподнял,
Улыбнулся и привстал...
А Русалочка моя
Загрустила вдруг одна –
Ведь она его спасла...
А как принца повели,
За собою повлекли,
Стало тяжко ей; она
Бульк... в глубины уплыла...

Сестры спрашивать быстрей:
«Ну, Русалочка, скорей,
Расскажи-ка нам,
Что увидела ты там?»
А Русалочка молчит,
Ничего не говорит.
Но теперь день ото дня
Все печальнее она,
И задумчива, тиха,
Все сидит у цветника.
И теперь по вечерам,
Да не только – по утрам –
Стала на воду всплывать,
К тому брегу подплывать,
Где оставила его,
Принца сердца своего,
И смотреть на облака,
Занималась где заря…

На горах снега лежали;
Уж в садах плоды созрели
И на землю сонно пали,
Но на той песчаной мели
Принца было не видать.
Как бедняжке не страдать?..
В бедном садике у ней
Уж цветы совсем завяли,
Лепестки с цветков опали...
Но всего приятней ей
Все же было там сидеть
Да на статую глядеть;
Но казалось, все напрасно,
И она в печали гасла...

Так тянулись ее дни
И в печали, и в тиши.
Но однажды все ж она
На морском песчаном дне
Все поведала сестре:
Рассказала, как она
Принцу в бурю жизнь спасла
И теперь день ото дня
Тает от любви одна.

Собрались ее сестрицы,
Веселушки, молодицы,
Взяв Русалочку с собой,
Из подводной глубины
И поплыли, где порой
Принца видели они.

Средь садов, в лесной глуши
Дворец мраморный стоит,
Словно терем расписной,
Зеркалами весь блестит,
И кругом царит покой.
Ровный садик и фонтан,
Цветники и тут и там.
Ряд колонн вокруг дворца,
Золотые купола,
Меж колоннами подряд
Статуй белых дивный ряд,
А внутри дворца светло,
Купол неба высоко.
Там бассейн в глубине
Притаился в тишине:
Голубых сиянье вод,
Рыбок чудных плавный ход.
Бьет фонтан; журчанье струй
Будит сказки тишину,
Будто сладкий поцелуй
Дивы, клонящей ко сну.
На высоких чистых стеклах
Тяжки завесы на окнах.
И картины на стенах;
Все спокойно, все в цветах.
Хрупких арок длинный строй,
А вдали – царев покой.
Ряд невольников в чалмах,
С палашами на плечах,
В ярких, бархатных нарядах,
Златом вышитых кафтанах,
Охраняют все кругом,
Никого не пустят в дом.

Вот Русалочка одна
Глубже в заводь заплыла...
Всех смелей она была;
Так как ни одна сестра
Не хотела даже знать,
Чтоб так близко подплывать.
И тихонечко во мгле,
Под балконом, в тишине,
Схоронилась под листвой
Да глядит на дивный строй
Силуэтов, что в окне
Проплывают при Луне...

Там, за завесой, светло,
И уютно, и тепло.
А она одна в глуши
Наблюдает все в тиши,
Глаз своих с окна не сводит;
Сердце бьется и заходит...

Ах, как чудно в темноте
Взоры к небу устремлять
И, качаясь на волне,
Тайну жизни постигать!

---

Вода, как будто бы стекло,
В себя Природу всю вбирала
И звезд мерцанье отражала,
Что лили в ночи серебро.
Русалка ручкою плескала,
Виднелись круги на воде,
И все как будто почивало,
Все было тихо при Луне...
Лишь иногда веселый смех
И голоса будили сон:
Сегодня ночь полна утех,
Во тьме пылал любви огонь…
Вот рыбаки, проплыв вдали,
Смолистый факел засветили
И в сети тонкие глядели:
Каков улов?.. Тогда
О принце в ночи говорили;
Русалка слушала... она
Была от принца без ума.

Вдруг видит: лодка поплыла
Вдоль по темнеющим водам,
Огни зажглися тут и там,
И лира звуки пролила...
Она всплеснула дремоту
И затаилась на пруду,
Сидела тихо; и вокруг
Все наблюдала... Вдруг
Удар весла – плеснет волна...
В мгновенье вздрогнула она
И слышит звон – звучит валторн;
И ей подумалось: «Вот он,
Тот, о ком мечтаю я,
Кто дороже для меня
Всех на свете, наверху
Дует в чудную трубу
И катается средь волн.
Ну, конечно, точно он...»

И Русалочка моя
Всей душою влюблена!
И она, хоть и дитя,
Любит вовсе не шутя.
Мой читатель, не суди,
Строг не будь, ее прости!
Виновата ль в том она,
Что с душою рождена?..

Но заря уже вставала,
И Русалочка устала:
Ей пора уж дома быть,
Ей пора в глубины плыть...
Целый день она проспала
Как младенец, как дитя;
Ее море укрывало
Нежно, ласково, любя.
Много снов ей чудных снилось
В этот день, но вот она
Ото сна уж пробудилась,
Поднялась свежа, бела.
И под вечер в глубине,
На морском песчаном дне,
Сидя с бабушкой своей,
Уж внимала чутко ей.

---

«Бабуля, ты много знаешь,
Конечно, все ты мне расскажешь?..
Все про людей, про быт их, нрав,
О чем обычно говорят?
О чем мечтают, что едят?
И правда ль, что они живут
И никогда не умирают,
И обо всем на свете знают?..» –
«Да бог с тобой, дитя!
Откуда это ты взяла?..
Живут они недолго;
Мы дольше – триста лет,
А их совсем короток век». –
«Ах, я б отдала триста лет
За день, чтоб быть как человек!..» –
«Да полно, милая моя!..
Их жизнь не так уж и светла.
Уверься в том –
Мы счастливей живем!
Мы уважаем старину,
Храним предания в веках
И чтим умерших прах,
Что превращаются в волну». –
«Ах, бабушка, и я умру?..
И шепот пенных волн,
Что тайных звуков моря полн,
Я не услышу никогда?
Зачем такая мне судьба?..
Промчится жизнь – и нет,
И опостыл холодный след.
Зачем родиться и страдать,
Любить, надеяться, желать?..
Что в этом всем?..» –
«Ах, внучка, болтаем о пустом!
Живи и жизнью наслаждайся,
Не мучь себя, не задавайся
Тем, на что ответов нет...» –
«Ах, бабушка, возможно ль это
или нет?..» –
«Да что с тобой, дитя?
Ты вся горишь... да ты больна?..» –
«Прости! Я... я влюблена!
И я мечтаю средь людей
Прожить хотя бы только день!..
Возможно ль это для меня?» –
«Дитя, еще совсем дитя!..
Ты влюблена?.. В кого?..»
Молчанье. Видит принца своего…
А говорит: «В простор земной!..»
«Да ладно, Бог с тобой,
Возможность есть такая –
Про это точно знаю.
Коли найдется человек,
Полюбит что тебя навек,
Забудет мать свою, отца
И бросит все ради тебя,
Клянется верным быть
И верность до конца хранить,
Кто сердце, все свои мечты
Тебе отдаст навек, –
Тогда лишь сможешь ты
Прожить как человек!
Но это все пустое, вздор,
Совсем не нужный разговор:
Ведь не сыскать того, кто б мог
Закрыть глаза на рыбий хвост.
Ведь у людей вместо хвоста
Подпорки две, два костыля.
К тому ж о красоте
У них понятий нет вообще;
О ней они совсем не знают,
Себя лишь красотою почитают».

Тут Русалочка вздохнула
И головку повернула,
Посмотрев на рыбий хвост,
Что из туловища рос...
И совсем ей грустно стало,
Так, что раньше не бывало...
«Ладно, девочка моя! –
Бабка дальше продолжала, –
Вся подводная семья
Нынче будет в гости к нам –
Ведь у нас сегодня бал».

На земле такого чуда
Не бывало никогда:
Тут и рыба чудо-юдо,
Вся подводная семья:
Стаи рыбок золотистых
И блестящих, серебристых;
Тут ежи и осьминоги,
И кальмары, и миноги, –
Все собрались под водой,
Бал в разгаре, пир горой.

Голубых ракушек ряд,
Да кругом одни цветы,
Будто пламенем светят,
Все невиданной красы.
Посреди бежит поток,
Пар подводных дивный ход.
И русалки, водяные –
Все как будто заводные.
Под звенящих гласов пенье,
Очи сомкнув, как в забвенье,
Все кружатся и парят,
Меж собою говорят,
Песни звонкие поют,
То за столицы идут...
А Русалочка... она
Всех прекраснее была.
Ее нежный голосок
Так звучал, что хор умолк.
И с особенным вниманьем,
Затаив свои дыханья,
Все внимали, как она
Будто облако плыла...
Тихо музыка играла;
И с прекрасных ее уст
Песня звучная слетала,
И дрожанье нежных губ
Воздух звонко потрясало...
И кружился строй медуз,
Плавно воды колыхая,
Меж кораллов проплывая.
И за ними, как во сне,
Всё вертелось в забытье;
Всё во мраке утопало,
Всё кружилось, танцевало...
И Русалочка на миг
Позабыла всё; и лик
Ее счастье выражал,
Как бутон цветка сиял.
И ее все поздравляли,
На руках своих качали...
Песня чудная ее
Всех гостей очаровала –
Дивный голос у нее;
И Русалочка внимала
Поздравлениям... И ей
Было всех уж веселей!
Но опомнилась она,
Стала грустна и тиха,
И от свиты, от гостей,
Что наскучили уж ей,
К себе в садик удалилась
И в мечтаниях забылась.

Налетел волшебный сон,
Ее на ложе уж клонит,
И гаснет тлеющий огонь...
Она в саду тихонько спит.
Не слышно боле голосов,
Замолкло все; она одна;
И ночи сладостный покров
Укрыл ее в объятья сна.

По небу через облака
Плывет холодная Луна,
В сиянье смотрит с вышины
И пробуждает в диве сны...
Она мечтает уж о том,
Как принц введет ее в свой дом,
И вместе... как одна
Большая дружная семья
Они под кровом будут жить
И горе, радости делить...
Но в сне глубоком вдруг она
Встает... идет, едва дыша...
И что же видит пред собой?..
Под ночи ясною звездой
Сидит с девицей принц младой:
Склонился к ней... ее обвил,
Из губ блаженство пригубил...
А та молчит, и сладко ей...
И вот Русалочка одна
Стоит, недвижна и бледна,
В одном мгновении застыла...
И душу смерть ей охладила...
Нет! Нет! Не может быть!
Как больно сердцу! Ей не жить!..
Она в волненье встрепенулась...
И ах!.. она уже проснулась…

---

Близ подводного дворца
Ведьма страшная жила.
И Русалочка, она
Хоть и смелою была,
Ведьму жуткую боялась,
Обходила, опасалась
Ей попасться на глаза;
Но сегодня все ж решилась,
К ней в чертоги устремилась,
Поразмыслив про себя:
«Ведьма сведуща, она
Знает много колдовства, –
Может статься, что подскажет,
Даст совет или укажет,
Как мне быть; ведь без него,
Принца сердца моего,
Мне совсем, совсем не жить!»

И господь не приведи
Кому встать на том пути!
В самой моря глубине
Царство ведьмино на дне.
Не увидеть там души,
Все покоится в глуши.
Крутят воды и ввергают,
За собой все увлекают,
Мелят, будто жернова, –
Страх, какие чудеса!
Не растут там ни цветы,
Ни деревья, ни кусты,
Молчаливо кругом все,
Лишь одно пустое дно.
Вот Русалочка меж вод,
Где вертел водоворот,
Ручкой белою плеснув,
Плавно хвостиком вильнув,
Проплыла... и перед ней,
Пред любимицей моей,
Близ столба водоворота –
Ил бурлящий, и болото
Мраком вод покоено,
Странных чудищ все полно:
Будто змеи, все шипят
И руками шевелят,
И того, кто мимо них
Вдруг отважиться проплыть,
Тянут пальцы захватить
Да в объятьях задушить.
Мерзко, склизко, неприятно;
Смысл какой в них – непонятно.
Для чего они растут,
Будто зла цветы, цветут?
Видно, ведьмою они
Были там насаждены.

И она остановилась,
Как полипы увидала,
Сердце трепетно забилось,
Ей совсем уж жутко стало.
«Что же делать? Как ей быть?
Может, дальше и не плыть?..»
Но тут вспомнила о нем,
О любимом о своем,
Дух в мгновенье собрала,
Сзади волосы завила,
Руки на груди скрестила
И тихонько поплыла...
От того, что вдруг она
Пред собою увидала,
У нее душа зашла;
И совсем ей дурно стало.
Все стоит в ее глазах:
У полипов, в их руках,
Кости белые людей
И останки кораблей,
И русалочка одна
Страшной смертью умерла.
Ах, бедняжка! уж она
Задремала на века,
Крепко держат ее руки...
Видно, страшны были муки.

Но Русалочка плыла –
Ведь любовь ее вела...
На поляне перед ней
Замок ведьмы возвышался:
Сложен был он из костей,
В небо прямо упирался.
Перед замком, на крыльце,
В черной шале и чепце,
Ведьма страшная сидела,
Глаза выпучив, глядела...
Как Русалку увидала,
Ей так прямо и сказала:
«Знаю, знаю, с чем пришла,
Ты, конечно, влюблена!
Ну да ладно, на беду,
Знай, тебе я помогу!
Ты желаешь для себя
Вместо рыбьего хвоста
Две подпорки, две ноги...
Ближе, ближе подплыви!..
Дай взглянуть мне на тебя...
Ай, красивая моя!..
Что ж, ты вовремя пришла,
Теперь выслушай меня:
Дам тебе одно питье,
Коль успеешь до заката
Его выпить – это надо,
Чтоб свершилось колдовство, –
То твой сразу рыбий хвост
Превратится в пару ног.
И увидит кто тебя,
Станет сразу без ума
И воскликнет – уж поверь! –
«Нет красавицы стройней!»
Что же станется с тобой?..
Ты покинешь дом родной,
Ведь морская глубина
Станет чуждой для тебя;
И сестриц своих прекрасных,
Будто день весенний, ясных,
Не увидишь никогда!..
Ты среди людей одна
Будешь робко, одиноко
Плакать и вздыхать глубоко...
Жалко мне совсем тебя,
Ну да воля, ведь, твоя!..
За услугу я свою,
Смотри, дорого возьму.
Будет, знай, мое питье,
Словно стали острие, –
Примешаю я к нему
Кровь мутящую свою.
Что ж, за это все
Голос твой взамен возьму...»
И Русалочка, бледна,
Молвит ей уже едва:
«Что ж тогда со мною будет,
Когда голос мой убудет?..»

Ведьма ей дает ответ:
«Слушай, ангел, верь мне, свет!
Твои глаза сведут с ума,
В них говорит твоя душа.
Всех ты ими очаруешь,
Души таинством взволнуешь,
Легкость ветра сохранишь,
Танцем пламенным пленишь.
Но придется заплатить:
Ведь без боли не прожить.
Ступать ты будешь по ножам,
По красным углям и мечам...
Подумав, дай мне свой ответ:
Согласна ты на то аль нет?»
И Русалочка... она
Говорит тихонько: «Да!
Да, на все согласна я!..»

А ведьма дальше продолжает,
Да пуще бедную пугает:
«Как станешь девушкой прекрасной,
Забудь про мать, забудь отца!
Жизнь станет для тебя опасной:
Коль не добудешь ты венца,
То станешь пеною морской,
Душа – лазурною волной!
Подумай крепко и ответь:
Согласна боль ли ты терпеть?»
И Русалочка на все
Уж согласна; даже то,
Что она молчать навеки
Будет вынуждена в свете,
Не пугает уж ее.
И она, душа моя,
Снова молвит: «Да!.. Да!.. Да!..»
А карга в ответ смеется
И от смеха вся трясется...

На огне огромный чан,
От него отходит пар,
Все бурлит, кипит, клокочет;
Ведьма прыгает, хохочет,
Расцарапала себя,
Кровью брызжет; и сама
Мутит варево свое.
Страшно ведьмы колдовство:
И бурлило, и ходило,
Паром к небу восходило...
И видений череда
Над отравой поплыла...
Ведьма снадобья кидает:
Земляные корешки,
Трав невиданных вершки,
Колотушкой их мешает...

Все смешалось, все кипит,
И клокочет и бурлит,
А огонь под чаном пашет;
Ведьма вкруг руками машет...
И глаза ее сверкают,
Жутко в ночи полыхают,
И лицо искажено,
В тьме морской освещено;
Чародейство, ворожба, –
Страшна сила колдовства!

Вот и снадобье; оно
Кровью ведьмы поено,
Но в флаконе, что вода,
Серебрится, как слеза.
Ведьма снадобье берет
Да Русалочке дает...
А сама уж нож достала
И бедняжке приказала:
«Ну... не бойся, рот открой,
Я язык отрежу твой!»
И Русалочка открыла...
Ведьма старая лишила
Ее быстро языка
Так, что бедная моя
Говорить уж не могла.

Ее ведьма проводила
Да в дорогу говорила:
«Помни, коли на тебя
Слуги верные мои
Вдруг позарятся, то ты
Брызни каплю колдовства,
Что тебе я подала,
То тогда уж вмиг они
Разлетятся на куски».
И любимица моя,
Молчалива и тиха
(Ведь лишилась голоска!),
Попрощавшись, поплыла...
Да в руках своих сжимала
Крепко снадобье; оно
Все полипы разгоняло.
(Вот такое волшебство!)
А пока она плыла,
Все мечтала про себя:
Счастье ждала впереди...
Вот и лес уж позади,
Миновалось и болото,
Не видать водоворота,
Вот и дом ее родной:
Тихо все, кругом покой,
И погашены огни;
Все ко сну уж отошли.

Хоть и смолкло все кругом,
Но она уж не могла
Заглянуть в отцовский дом –
Ведь она была нема.
И, подумав, помолчав,
Перед дверью постояв,
В садик тихо поплыла...
Грусть-тоска ее взяла:
Ведь уж больше никогда
Не видать ей ни отца,
Ни родных своих сестер.
Судьбы страшен приговор!

У сестриц своих она
По цветку лишь сорвала
И на гладь волнистых вод,
Где светлел уж небосвод,
Незаметно поплыла...

Месяц светит в вышине,
Звезды меркнут в синеве.
Принца замок потаен
Был в лесистой глубине;
Увидав перед собой
Его мрамор, на волне
Вот приблизилась она...
На ступенечках дворца
Села скромно, отворила
Ручкой колбу, пригубила...
И, как тысячи мечей,
Боль пронзила сердце ей...
Дурно, тяжко ей вдруг стало,
И она на мрамор пала...

Утра луч с небес скользнул
И Русалочку кольнул...
Она вздрогнула, привстала;
Солнце над морем вставало...
И пред нею – то ли сон? –
Нет... конечно... точно он –
На ступеньках принц стоял,
С удивлением взирал
На Русалочку; она
Обернулась... без хвоста
На ступеньках уж лежала,
Удивленная, молчала...

Ах, она была красива!
И стройна, неприхотлива!
И в своих златых власах
Вся укуталась, прикрыла
Тело белое... она
Ведь совсем была нага.
Принц к ней взоры устремил...
«Кто она?» – ее спросил.
Но она в ответ молчала
И, задумчива, мила,
Взоры скромно опускала,
Будто малое дитя.

Принц к ней ближе подошел,
Приподнял... ее повел
В свой предел и в свой покой...
И когда она ступала, –
Как то ведьма говорила, –
Кровь из ножек проступала,
Ножкам очень больно было.
Но у принца на виду,
Словно пух, она парила,
Не пустив из глаз слезу;
И толпа боготворила
Прелесть юную мою.

Все смотрели, как она
Между ними робко шла,
И не шла, а проплывала;
Свита ей рукоплескала...
И невнятный шепот дам
Раздавался тут и там –
Ведь была она мила
И совсем, совсем юна!

Пред людьми она стояла,
Глазки долу опускала...
На вопросы всех гостей,
Что хотели знать о ней,
Она только лишь молчала
И головкою кивала...

И я спрашиваю вас,
Кроме шуток, кто б из вас,
Кто бы смог и чья б рука
Вдруг обидела дитя?..

Вот служанок дивный хор,
Будто пчел жужжащих рой,
Закружился перед ней,
Пред красавицей моей.
И в шелка ее рядили,
Во светлицу проводили.
И она, любовь моя,
Среди свиты и гостей
Всех прекраснее была;
Все наряды впору ей.

Но однажды для родных,
Для гостей, для всех своих,
Пригласили хор сестриц,
Красных ласковых девиц.
И они, в шелках и злате,
В белокаменной палате
Пели звонко, голосили;
Всех придворных удивили.
Но одна из них была
Всех прелестней и чудна!
Песней всех очаровала:
Когда пела, западала
В душу песнь ее… она
Была вкрадчиво звучна.
Принц был сильно удивлен,
И растроган, и влюблен.
Он смеялся, счастлив был
И в ладоши шумно бил...
А Русалочка вздохнула
И головкою прильнула,
На ладошку оперлась,
Думам грустным предалась:
Ведь когда-то и она
Пела лучше всех сама!
И на сердце ей невольно
Стало тягостно и больно:
«Ах, вот если бы и он
Знал и был уверен в том,
Что когда-то и она
Пела вовсе и не хуже,
А напротив, даже лучше!..
Но лишилась голоска
Только ради лишь того,
Что бы быть подле него».

После девушки вставали,
Все вертелись, танцевали.
И Русалочка скорей
Закружилась всех быстрей...
И так плавно, так легко,
Что сравниться уж никто
С нею в танце не сумел,
Хоть того он и хотел…
А она, как пух, парила
И глазами говорила,
Словно сердцем и душой,
И движеньем, и собой...
Все в ней чувство выражало,
Все любовью в ней дышало.

Но за счастие свое
Все ж она платила болью:
Не бывает ничего,
Что не куплено бы кровью!
Боль в себе она смиряла,
Легко ножкою ступала,
Но из ранок лилась кровь...
Знать, вела ее любовь!

Принц растроган ею был,
И, конечно, так решил,
Чтоб она, душа моя,
От него не отходила
И всегда возле него
Его тенью рядом была.
Даже спать ей разрешил
(До того ее любил!)
Подле двери у себя,
Что в покой его вела.
И мальчишеский наряд
(Что улану на парад!)
Ей подал, чтобы она
На коне скакать могла.

Вот Русалочка смеется,
Заливается, несется
В амазонке, на коне,
На арабском скакуне.
То поднимется на горы,
На всевышние престолы,
Птицы рядом – лишь рукой
Дотянись до них – и тронь...
Ветви ласковые ей
Плечи гладят, и при ней
Соловьи поют, встречают
Да в дорогу провожают.
И счастливее ее
Нет на свете никого!
Но лишь только сумрак станет,
Ночь печальная грядет,
Она томно, тяжко глянет,
К водам ласковым идет...
Свои ножки, что огнем
Все от боли уж пылают
(Натрудились, верно, днем!),
В воды тут уж опускает...
И до полночи сидит
Под покровом темной ночи,
Лишь на месяц все глядит,
Не смыкая свои очи;
Он ей сказки говорит
О родимой стороне
И о том, как в глубине
Все о ней лишь вспоминают
И за все ее прощают –
Только б счастлива она
На земле с людьми была.
И Русалочке тепло
И уютно, хорошо:
Ведь она – дитя Природы,
Все ее земные своды
Любят, и она
В них душою влюблена.

Но однажды близ моста
Показалась вдруг сестра,
А за нею и другие,
Все Русалочке родные.
И, как зимние метели,
Песнь печальную запели
О Русалочке, о том,
Как она, покинув дом,
Устремилась к людям в свет
Счастья свой искать завет.
И теперь уж каждый день,
Только Солнце канет в сень,
Стали на воду всплывать
И с сестрицей толковать.
А однажды царь морей
Сам поднялся средь зыбей
В золотой своей короне,
Что сияла в черном море,
Вместе с матерью своей,
Что была уж всех родней
Для Русалочки моей.
Но всплывали все ж они
Вдалеке от той земли,
Где Русалочка жила,
Каждый ночью к ней куда
Стали сестры приплывать,
С нею дружно толковать
И рассказывать о том,
В царстве как они своем
Вместе дружно поживают,
Ни беды, ни слез не знают.

Дни, как птицы, пролетали,
Будто листья опадали.
И теперь уж каждый день
Принц привязывался к ней
Все сильнее и сильней!
Но не думал он о том,
Чтобы статься женихом.
Он Русалочку любил
И ее боготворил,
Но как малое дитя
Любит вся его родня.
Ведь о том, чтобы она
Стать его женой могла,
Он подумать и не смел.
Уготовлен ей удел
Был совсем, совсем иной:
Видно, пеною морской
Быть ей роком суждено,
Так судьбой предрешено.
А Русалочка мечтала,
Принца будто вопрошала:
«Милый мой, хотя б ответь:
Ты влюблен в меня аль нет?..»

Он ее в душе любил,
В лобик сладко целовал,
Как-то раз ей говорил,
Что влюбленный, ворковал:
«Было то в начале года,
Разыгралась непогода,
На мою тогда беду
Наш корабль пошел ко дну,
Но могучая волна
На брег вынесла меня.
Без сознанья я лежал
И о смерти уж мечтал,
Но случилось точно чудо:
Я не знаю, как, откуда
Появились вдруг девицы,
Миловидные сестрицы.
Та, что меньше всех была,
Жизнь мою тогда спасла.
Мне ее на белом свете
Нету краше на примете, –
Я, прости, в нее влюблен! –
Так ответствовал он. –
Я люблю тебя, ундина:
Ты добра и сердцу мила,
И душа твоя чиста,
Будто песня соловья…
Но люблю другую я!
Бог меня благословил
И ее мне заменил
Твоим образом; а та
Богу, храму отдана!..»
И Русалочка в тоске,
С тяжкой думой на лице,
Вспоминала обо всем, –
То, о чем не знал уж он:
Как она его спасла,
На себе его влекла
И, оставив на брегу,
Сама спряталась в скалу.
И оттуда наблюдала,
Как его та поднимала,
За собой его вела...
«Ах, она его спасла?..»
И Русалочке так грустно,
На душе совсем уж пусто.
И она молчит, вздыхает,
Только слезы проливает...

В утешенье ж ей одна
Мысль надежная была:
Что та девица навек
Будет храму отдана,
И пройдет хоть сотня лет,
А Русалочка, она
Будет рядом с принцем жить,
Будет век его любить.

Люди стали толковать,
Принцу кости промывать,
Будто он уж собрался
Дочку друга-короля
В жены взять, а потому
Обещался уж отцу
Его друга навестить,
Скоро должен он уж плыть.
Да и сам принц говорил,
О принцессе все твердил:
Будто вся его родня
От девицы без ума.

И Русалочка внимала
Слуху странному сему,
Но она одна лишь знала
Принца тайную мечту.
Как-то принц ей рассказал,
Все поведал, передал:
«Мой найденыш молчаливый,
Сердцу нежный, сердцу милый,
От тебя секретов нет:
Слушай, ангел, верь мне, свет!
Коль жениться должен я,
Нет прекраснее тебя
Мне избранницы на свете,
Ты одна мне на примете!»
И ее он обнимал,
В губы сладко целовал
И играл ее власами
Драгоценными перстами...
А ее так сердце билось,
Из груди на свет рвалось,
От волненья колотилось
И совсем, совсем зашлось,
Когда он свой главой
К ней склонился; и покой
На груди ее обрел.

В скором времени они
Уж отплыли от земли.
Принц с восторгом, как дитя,
Ей рассказывал шутя,
Что под толщей синих вод
Есть чудесная страна,
Там живет морской народ,
И морская глубина
Под собой его скрывает,
Тайной моря покрывает.
А Русалочка в ответ
Лишь смеялась... ей ли, нет,
И не знать, что там, на дне,
В той морской, чудной стране?..

Ночь настала, тихо стало.
Месяц вышел в облаках.
Все кругом затрепетало
В безучастливых лучах.
Волны пенные бежали,
Месяц томный отражали
И как будто лишь порой,
Вея влагою морской,
К морякам собой взывали
Обрести навек покой...

И Русалочка одна,
Выйдя на борт корабля,
Села... у нее над головой
Звезды дивной чередой
Развернулись и мигали,
В волнах бликами играли.
Ночь была любви полна:
Звезды падали, Луна
Зачарованно глядела
И столбом остекленела
В темной моря глубине;
Воды ласково плескали
И корабль подгоняли,
Что качался на волне...
Он, запенив бездну вод,
Мчался прямо на восток...
Вдруг Русалочка во тьме,
В непроглядной глубине
Увидала свой дворец,
Царства дивного венец.
И в серебряной короне
На резном богатом троне –
Ее бабка; но она
Всех печальнее была...
И Русалочка глядела,
И душа ее хотела
Все бабуле рассказать,
Все поведать, передать...
Но она была нема,
Лишь глазами говорила,
Но и этого хватило,
Чтобы бабка поняла,
Что Русалочка счастлива.
А корабль все бежал,
В ночи быстро исчезал...
Вдруг сестрицы в хоровод
Всплыли на поверхность вод.
Им Русалочка кивнула,
Руки к ним уж протянула,
Как к ней юнги подошли...
Всплеск волны... круги пошли...
И сестриц как не бывало –
Лишь волна о борт плескала...

Ночь рассеялась, и море
Разметалось на просторе.
И в тумане вдруг скала
Очертилась; берега
Показалися вдали...
Стали только корабли
В гавань града заходить, –
Барабаны тут уж бить,
И на площади полки,
Обнажив свои штыки,
Их встречали и – «Ура!» –
Громко, радостно кричали...
Уж звонят колокола –
Здесь гостей давно де ждали.

Праздник, встреча, и балы
Друг за другом потекли.
Все в волненье пребывало,
Все о чуде толковало...
Появилась вдруг она –
Та принцесса, что была
В монастырь на воспитанье
В детстве рано отдана.
Наступил момент свиданья,
Взволновалася толпа...
И Русалочка смотрела,
Глаз не смея оторвать,
И сама уже не смела
Принца в чем-то упрекать.
Перед ней стояла дива
И туманна, молчалива,
Локон мягкий, золотой
Падал шелковой волной.
Ах, она была красива!..
Что Русалочка слезливо
Ей кивнула; а сама
Уж рыдала без ума...

Принц принцессу увидал –
К ней скорее... ей сказал:
«Это ты? Узнал тебя,
Ты тогда спасла меня!..»
И ее он обнимал,
Руки жал и целовал...
А в ответ принцесса мило
Улыбалася стыдливо...

Все! Свершилось! И теперь
Для Русалочки что день? –
Все не в радость, ведь она
Смерти страшной предана.
Только свадьба совершится,
Она в волны обратится.
И она, душа моя,
Пошатнулася стоймя,
Сердце больно ей кольнуло,
И она слегка прильнула
К белой, мраморной стене,
Перед нею, как во сне,
Помутилось все в глазах…
Но, сдержав себя в руках,
Все ж себя превозмогла
И в сторонку отошла...

А под вечер корабли
Уж по морю вдаль плыли:
Принц с невестой молодой
Возвращался в край родной.
И на палубе шатер,
Шитый золотом, парчой,
Словно парус, поднимался,
На ветру лишь колыхался.
Ряд подушек и меха –
Ложе неги, ложе сна
Уж готово; все молчит,
Солнце волны золотит…
Нынче сумрачной порой
Принц с любовью молодой
Скоро в сладкой тишине
Здесь забудется во сне.
А Русалочка в мечтах
Возмутила прошлый прах
И припомнила она,
В первый раз, когда всплыла,
Как разверзлась ночь огнями,
Фейерверком и флажками;
Как она тогда струхнула,
Испугалась и нырнула
В волны синие; о том,
Как все счастливы кругом
Были с нею; и душа
У нее совсем зашла...
И она, как балерина,
В танце чудном заскользила...
Вот быстрее понеслась,
Закружилось все в глазах...
Будто ласточка, она
Убегала от орла...
И так больно было ей,
Словно тысячи мечей
Груди резали ее,
Но еще больнее то
Жгло ей душу и рвало,
Что на сердце у нее
Тяжкой раной пролегло.
Ее сердце колотилось,
Но Русалочка кружилась...
Ей с восторгом всё внимало,
Веселилось, ликовало, –
Ведь она тогда пред ними,
Пред гостями дорогими
Танец смерти исполняла...
Но об том они не знали,
Лишь, смеясь, рукоплескали...
Вдруг огонь ее очей
Средь пылающих лучей
Смерть дыханьем остудила,
Сердце ей остановила
На мгновенье; и она
Вдруг опомнилась от сна.
Взор безумный заблестел,
Но, затмившись, охладел...
И Русалочка упала,
И тиха, недвижна стала...

Жить недолго ей осталось.
Жизнь в мгновенье миновалась,
Отлетела сладким сном,
Поздней осени листом.
Что ж, красавицы мои!
Сердце жертвуя любви,
Так Русалочка жила
И счастливою была.
Перед смертью танцевала,
Расцвела и просияла –
Ведь душа ее была
В этом танце рождена.
В скором времени ведь все
Станет холодно, мертво,
Ночи вечной пелена
Затуманит ей глаза.
Жить осталось ей лишь ночь;
Как же сердце превозмочь
И в последний жизни миг
Душу счастьем напоить?
А потом уж все равно:
Все уж можно позабыть
И в мгновении одном
Задремать навеки сном.

---

Праздник знатный уж в разгаре,
Гости в радостном угаре.
Принц жену свою ласкает
И целует, обнимает,
За собой ее влечет,
В чудный свой шатер ведет...
Время ход остановило;
Ночь над миром опустила
Неги сладкой покрывало,
Все вокруг темно вдруг стало.
Вышла бледная Луна,
Поднялась под облака,
И казалось, что страдала
О Русалочке она.
Ночь прохладою дышала,
В небе гаснул метеор...
И воздушный вдруг шатер
Пламя тихо озарило,
Свет-сияние пролило...
Пеной белою поток
Под кормою корабля
Лишь струился, и вода
Отражала лунный ход.
И Русалочка привстала
И взглянула на восток,
Ей на сердце грустно стало:
Ведь лишь только луч блеснет,
Солнце над морем взойдет,
То в мгновение она
Будет морю предана...

Взоры трепетных очей
Со слезами вкруг взирали...
Вдруг среди морских зыбей
Волны вспенились, взыграли, –
Пред Русалочкой моей
Сестры дружно выплывали...
В бликах полночной Луны
Были все они бледны.
Их Русалочка сначала
Даже вовсе не узнала –
Ведь лишилися они
Прежней солнечной красы:
Их головки в аккурат
Были стрижены; наряд
Их прически прикрывал,
Под собой красу скрывал.
И из темной глубины,
Из поблекнувшей воды,
Сестры сказывали ей,
Бедной девице своей:
«Посмотри, ради тебя,
Наше милое дитя,
Мы остались без волос,
Без златых, роскошных кос.
Но достали для тебя
Средство верное, оно
Все разрушит колдовство.
Нам колдунья подала
Острый нож, и нарекла:
Что как только на востоке
Луч засветится – спеши,
Принцу в сердце нож вонзи.
Брызнет кровь к тебе на ноги –
Ноги вмиг оборотятся,
В хвост обратно превратятся.
Принц умрет – ты спасена!
Все, решайся, уж пора!..»
Ближе к борту подплывают,
Нож, как бритва, вынимают,
Ей подали... бульк... вильнули...
И в глубины умыкнули...

На востоке уж красой,
Алой яркою полосой
Занималася заря.
И Русалочке пора
Выбор сделать и решить:
Кому жить, кому не жить!
Вот идет к шатру она,
Вся дрожит, лицом бледна,
Ручкой дверку отвернула
И тайком скорей взглянула:
В белом, пурпурном шатре,
Завернувшись в пелене,
Принц лежит и мирно дремлет;
Кудри вьются; он не внемлет,
Улыбается во сне…
На груди его шелка,
Разметались волоса
Милой девицы; она
Пребывала в неге сна.
Как дитя, спокойно спала,
Только лишь во сне дышала...
Ее грудка волновалась
И с дыханьем подымалась...
Что ж Русалочка? Она
Крепко нож рукой держала
И готова уж была.
Сталь в руке ее дрожала,
Заблестели вдруг глаза,
Но рука ее опала...
И скорее из шатра
Она вышла... нож кидала
В море синее – оно
Стало красным – все темно,
Будто кровью разыгралось
Да волнами взбунтовалось...

Солнца луч, блеснув, пролился,
Над волною заструился,
И Русалочка моя растворялась,
Тихо таяла... душа
Ее в свет преображалась.
Приподняв свои глаза,
Она глянула... и все
Стало радужно, легко,
Все пред нею поплыло,
В вихре легком закружилось,
Воедино с нею слилось...
Но не больно было ей.
Солнце ласково над ней
Все по-прежнему сияло,
Ее гладило, ласкало,
И сквозь пену синих вод
Ей сиял небесный свод.
И она еще дышала,
Все как будто понимала.
И в ее морских глазах
Жизнь промчалась, промелькнула,
Будто призрак в небесах,
И она навек уснула...
Пену мертвую волна
В себя с лаской приняла.
И душа под облака
Ее тихо поднялась;
Чистым духом вознеслась…

 

В гостях у феи Морганы

Фея Моргана о себе: «Я – фея Моргана, могущественная повелительница Авалона, одна из самых великих волшебниц, похитившая сердце самого короля Артура. Я – прирожденная повелительница, способная видеть истинный смысл вещей и событий. Для меня люди – открытые книги: их мысли, чувства и их поступки я читаю также легко, как рыцарский роман. Моя интуиция, словно луч света во тьме, ведущая меня по жизни. Полагайся на свой внутренний голос, и он приведет тебя к настоящим вершинам, и в делах, и в любви.»

«Фата Моргана,
Замки, узоры, цветы и цвета,
Сказка, где каждая краска, черта
С каждой секундой — не та,
Фата Моргана
Явственно светит лишь тем, кто, внимательный, рано,
Утром, едва только солнце взойдет,
Глянет с высокого камня, на море,
К солнцу спиной над безгранностью вод,
С блеском во взоре,
К солнцу спиной,
Правда ль тут будет, неправда ль обмана,
Только роскошной цветной пеленой
Быстро возникнет пред ним над волной
Фата Моргана.»

(Константин Бальмонт)


Жили-были на свете в старой доброй Англии дети, Эйли (что означает «солнечная») и ее братик Томас, и были похожи друг на друга как две капли воды, поэтому мальчика и звали Томас («близнец»), что ему очень подходило. И были они такие светленькие и прекрасные, - действительно, как ангелы. Жили они вместе со своими родителями, которые старались воспитать из них настоящего джентльмена и леди.

Весной и летом их сказочный домик утопал в цветах и солнечных лучах, а осенью и зимой сливался своей соломенной крышей с унылой Природой. У детей была одна комната на двоих, но спали они каждый в своей маленькой деревянной кроватке подле окна, по ночам в которое заглядывала Луна, словно из далекого, неизвестного потустороннего мира.

Домик детей находился на берегу моря у высоких скал, где они часто гуляли по берегу и собирали камешки, играя в «лягушку» или как еще называют эту игру «блинчики». Если найти плоский, гладкий камешек и кинуть его плоско относительно воды, то он может подпрыгнуть на поверхности несколько раз. Иногда Эйли и Томас находили на берегу и цветные стеклышки, сквозь которые глядели на морские дали, манящие их юные души к заморским землям, что неведомо таились там, далеко за горизонтом. Обычно над морем кроме облаков и, временами, туманов ничего не было видно, но порой над водой появлялся какой-то чудесный призрачный мир, то всплывал в воздухе и парил город с белыми куполами, то появлялись верблюды, идущие по бескрайним пескам, то какие-то странные темнокожие люди занимались охотой. Этот мир удивлял и завораживал детей. Но чаще всего они видели прекрасный, словно воссозданный из облаков, Замок, прямо над скалой, он то появлялся, то исчезал, украшенный светлыми резными башенками. Из фронтальных ворот Замка выезжала белая карета, запряженная шестеркой белогривых лошадей. Карета останавливалась и из дверцы выходила прекрасная Дама. Она смотрела свысока и словно звала, манила рукой детей к себе. Потом видение исчезало… Эйли и Томас спрашивали родителей, что же это за мир, который является порой над горизонтом или скалой. И те говорили им, что это проделки феи Морганы, волшебницы призрачных миров, что старается обмануть слишком доверчивых и увлекающихся людей. Фата Моргана – это имя звучало для детей как-то таинственно, завораживающе. Когда они по вечерам ложились в свои кроватки, то и во снах к ним являлась фата Моргана, так им казалось, ибо и во сне видели они такие сплетения иллюзий, что и наяву не находили подобного.

И вот однажды Томас решил отправиться на скалу и посмотреть поближе чудесный Замок, являющийся в вышине. Свое сестренку он решил не брать с собой, так как мало ли что с ней может случиться в пути, ведь она же девчонка, а с девчонками вечно что-нибудь случается в путешествиях. Встал он очень рано, когда Эйли и родители еще спали, и отправился в путь. Надо сказать, что скала, хоть и находилась не так далеко, но так как Томас был еще маленьким, ему пришлось добираться до нее полдня. И вот, когда он оказался на самой вершине на краю обрыва, откуда открывался замечательный вид на бескрайний морской простор, перед ним, как и прежде, предстал воздушный Замок и был он уже не столь призрачным, но осязаемым. Башни его, вначале колеблемые маревом, высясь в воздушном пространстве, обрели прочность камня. Волшебница миражей создала их на удивление прекрасно. Это был шедевр воздушной архитектуры, кажущимся отражением потустороннего, идеального мира. Сейчас Замок словно выплыл из облаков, и ступеньки его, ведущие наверх к главным воротам, оказались прямо перед Томасом. Будучи мальчиком смелым, как не таинственно и пугающе это было, Томас ступил по ним и пошел вверх. Уж очень ему хотелось посмотреть, что же находится внутри Замка. Когда он поднялся выше, двери перед ним распахнулись, и он вошел в удивительно прекрасный зал многообразий, украшенный всевозможными геометрическими формами, которые только можно себе вообразить, и столь они были причудливыми, наподобие ледяных фигур во дворце Снежной Королевы (о которой Томасу читали его родители), северной сестры феи Морганы. И в центре этой огромной, просторной залы на высоком троне, словно парила в вышине, восседала прекрасная Дама, ни дать ни взять сказочная Королева, Фея Моргана, а это и была она, Томас сразу же каким-то шестым чувством почувствовал это. Дама предстала светлой, как Ангел, словно сотканная из света и облаков, в воздушной накидке, усыпанной солнечными звездочками. Но стоит сказать и об Ее истинном облике. Седое крыло старости коснулось Ее и побелило волосы. Да, волшебница могла преображаться в молодую красавицу, ведь она была феей Морганой, великой иллюзионисткой, но она была стара, как сам мир, ибо пребывала в нем с его сотворения. Но, хотя она и менялась внешне, превращаясь в прекрасную Даму, что выглядела очень даже завораживающе, по сути оставалась, как и ранее, всё той же созидательницей призрачных миров. Увидев Томаса, она поздоровалась с ним и предложила ему присесть на кресло, стоящее внизу подле Ее трона, сказав, что им стоит много о чем поговорить, и так как в ногах правды нет, то Томасу лучше присесть. И Томас сел в любезно поставлено кресло прямо напротив Нее.

Фея Моргана рассказала Томасу, что Ее владения простираются на морях, где ходят корабли, в безжизненных пустынях, где тянутся караваны, в мире воздушных образов, где парят птицы. Этот мир был сроднен миру иллюзий и ночных грёз. Райские зеленеющие оазисы и призрачные морские острова - Ее рук дело… Но стоит заметить, что она только отражала реальность и искажала ее порой силой обмана.

Обратившись же к Томасу, волшебница заявила, что желает испытать его, насколько он является образованным молодым человеком, надеясь, что о его воспитании позаботились родители и английское общество. Поэтому она сказала Томасу, что задаст ему три загадки, и если он ответит хотя бы на две, то она будет довольна им, а если нет… то придется ему пенять на себя, ибо она не терпит необразованных и невоспитанных мальчишек.

Первая загадка феи Морганы звучала так:

- Почти круглое, твердое, висит, но не крепится.

Ничего кроме яблока и глупой лампочки не приходило в голову Томасу, и он поспешил сказать первое, что пришло ему на ум:

- Яблоко.

Ответ оказался неверным, ибо яблоко либо висит на дереве, либо лежит на земле, или в кузовке, да и где угодно, но не висит в воздухе, хотя бы подобно шаровой молнии.

Вторая загадка звучала так:

- Есть и нет, придет – с собой заберет.

Так как Томас много внимания не уделял философии, считал ее бесполезной наукой, да и не наукой вовсе, поэтому он снова ответил первое, что пришло ему на ум. А пришло, точнее, пришла ему на ум миссис Томпсон, его тетушка, которая иногда забирала Томаса и его сестру на время, когда родителям необходимо было куда-нибудь отлучиться или они были заняты. И все же Томас подумал, что когда миссис Томсон он не видел, то ее для него и не было как будто, когда же она приходила, то частенько забирала его с собой. Поэтому он и ответил, особо не размышляя:

- Миссис Томпсон!

Что оказалось неверным, ибо миссис Томсон все же существовала, даже когда ее не видел Томас.

Третья загадка феи Морганы звучала совсем просто:

- Что есть самое чудесное на свете?

Для Томаса самым чудесным на свете было мороженое и конфеты, которые хранились закрытыми в буфете. И все это ему строжайше запрещалось есть, но отчего он обожал мороженое и конфеты еще больше. Поэтому он тут же ответил:

- Мороженое! Добавив: - И конфеты!

Ответ опять же оказался по-детски неверным.

Фея Моргана встала со своего трона и повелительно произнесла: - Склонись передо мной, неученый мальчишка! Коль ты не обладаешь достаточными знаниями, то быть тебе моим учеником и слугой! Те, кто в своем развитии отстают, становятся слугами более развитых! Неравенство царит в мире… и меж людьми! Поэтому встань на колени, Томас, и засвидетельствуй свое почтение перед высшим светом, коей представляю Я.

Томас поколебался, но не найдя, что возразить, встал с кресла и растерянно преклонил одно колено. А затем, под Ее словно требовательно выжидающим взглядом, второе… И почему-то в этот момент, сгорая от стыда, он испытал какое-то волнующее возбуждение и удовлетворение. Королева иллюзий же смотрела на него сверху снисходительно, словно зная все его ощущения, и ту скрытую радость, которую она доставляет ему, не смотря на то, что он поступил к Ней в услужение.

Да и так как Томасу понравилась фея Моргана, то устоять перед Ней он не мог… Если бы она оказалась сварливой и некрасивой, то ни за что бы он не преклонил колени, а так… он словно таял перед Ней…

Скажем однако, что если бы Томас ответил хотя бы на один вопрос феи Морганы верно, то Королева иллюзий смягчилась бы и не была бы так с ним строга и высокомерна. Ведь можно быть развитым в чем-то одном, но в другом не достигать высот, это естественно, полное же невежество вызывает презрение.

А так как Томас не очень хотел учиться, то и мало знал, а потому и не смог ответить ни на одну загадку волшебницы. Поэтому фея Маргана заявила, что оставляет его у себя (уж очень Ей понравился этот мальчишка). Но чему могла научить мальчика фея обмана, вводящая людей в заблуждение? Надо сказать, школа у феи Морганы была достойна какого-нибудь лучшего английского учебного заведения, где воспитывали мальчиков. Преподавателями там служили несколько старых призраков, но уж очень умных. Да и, не смотря на то, что фея Моргана создавала иллюзии и была, если можно так выразиться, признанным мастером иллюзиона, все же она хорошо знала законы математики и физики, ибо без этих законов и Ее иллюзион был бы невозможен. Она знала все законы преломления и отражения, а также строение атмосферы и еще много чего. Так что Томасу было чему у Нее поучиться.

А в доме Томаса волновались. К вечеру Томас так и не вернулся. Эйли очень беспокоилась за своего братика. Родители, не найдя нигде его, заявили в полицию, полицейские облазали все в округе, но нигде не могли найти мальчика. Они даже добрались до вершины скалы, но ничего там не обнаружили. Ибо волшебный мир прекрасных иллюзий и уж тем более Замок феи Морганы могли видеть не все. Не каждому он являлся, а только тем, в ком была заинтересована сама фея. Ну а уж полицейские Ей точно были не интересны. Поэтому они и не смогли найти Томаса. Только Эйли догадывалась, куда мог отправиться ее братик, он часто делился с нею своими мыслями и уже давно собирался отправиться на скалу, поглядеть действительно ли существует тот Замок, что являлся им с Эйли, и действительно существует та Дама, что манила их к себе.

Что поделать, в который раз именно сестренке пришлось отправляться выручать своего неразумного братца, попавшего в беду. Не раз фея Моргана обманывала и не таких маленьких мечтателей, но и зрелых мужей, вроде Одиссея, что был увлечен Ею в морской водоворот, пленившись призрачным островом… (что, однако, не упоминается у Гомера). Ни одно поколение моряков знает о проделках феи Морганы, ни один корабль был напуган Ею видением проплывающего «летучего Голландца», предвещающего гибель, ни один путник затерялся в песках пустынь, пленившись видениями зеленых оазисов с водой… Так что неудивительно, что и Томас с его увлекающейся натурой попался в ловушку волшебницы.

Но вернемся к Эйли. Не пройдя и полпути, девочка повстречала старую добрую Леди, которая жила у подножия скалы на зеленом лугу в сказочном домике, также утопающем в цветах, как и домик детей. Леди пригласила девочку к себе попить утреннего чаю, поскольку выяснилось, что Эйли отправляется на скалу, а посему ей следует взбодриться и приобрести тонус, необходимый каждой настоящей Леди, тем более, предпринявшей такое путешествие. И так как каждая настоящая взрослая Леди любит маленьких девочек, ибо сама когда-то была маленькой девочкой, и в каждой маленькой девочке любит себя, ибо каждая настоящая Леди любит себя, то Эйли сразу понравилась старой доброй Леди.

Поэтому они дружно посидели у распахнутого в цветущий садик окна, попивая чай и рассматривая цветы на клумбах, а также порхающих бабочек, стрекоз и жужжащих медоносных пчел… Кругом цвели пышные, благоухающие розы, напоенные сладостным ароматом, а порхающие бабочки, словно маленькие эльфы, перелетали с цветка на цветок. У старой доброй Леди был и добрый котик-обормотик, который бегал меж клумб и ловил бабочек и стрекоз, что старались сесть ему на нос… Эта картина умиляла Эйли…

Но время шло к полудню, и Эйли надо было идти искать своего заблудшего братца, ибо мальчишки всегда склонны искать приключения и попадать в различные неприятные ситуации, из которых их потом приходится выручать. Уж такова натура мальчишек. И как старой доброй Леди не хотелось отпускать столь понравившуюся ей девочку, они вынуждены были расстаться, но как расстаются старые добрые знакомые, с легкой грустью… Но Эйли пообещала, что будет теперь часто навещать старую добрую Леди (что впрочем англичанам несвойственно!), ибо узнала о ее существовании и что она живет совсем неподалеку от них с Томасом. Итак Эйли отправилась в дальнейший путь…

По мере того, как Эйли поднималась к скале по зеленым пустошам, небо затянули тучи, задул ветер, зашумел дождь… Девочка увидела неподалеку одиноко стоящий дуб, и, хотя она знала, что во время грозы опасно прятаться под одиноко стоящим деревом, но идти одной по поляне под дождем, тоже не пожелаешь, поэтому она поспешила укрыться под широко раскинувшейся дубовой листвой, спрятавшись от волшебницы темных грозовых туч (сестры Тора и праправнучки Зевса).

Сев на травку под корнями дуба, Эйли подняла голову и увидела среди листвы сидящую сову, нахохлившуюся, будто спящую. Глядя на нее, Эйли тоже захотелось спать. Руки ее ослабели и опустились на зеленый ковер, и она уснула.

На дубу все по прежнему сидела сова, а всем известно, что сова – мудрое существо. Не будя девочку, она сторожила ее и каким-то мистическим образом заговорила с нею во сне и поведала, что Томас находится в Замке феи Морганы, и когда Эйли попадет туда, фея будет задавать ей загадки, и даже намекнула, чтобы Эйли хорошенько подумала, прежде чем будет отвечать. Но ответы ей не сказала, ибо это уже было бы нечестно. Так мудрая Сова дала ей мудрый совет быть мудрее.

Дождь прошел, туман рассеялся, и среди дубовых листьев вдруг залился соловей, а вместе с ним запели и защебетали птицы, прячущиеся в ветвях дуба, воспевая появившееся из-за туч Солнце. От этого птичьего гомона пробудилась и Эйли, взглянув наверх. Сова все также молча сидела на ветке, не обращая на девочку никакого внимания. Эйли поблагодарила ее, но та по-прежнему не обратила на нее внимания. На что Эйли сказала ей:

- Ну и ладно! Сиди на своем суку и молчи!

Да и вовсе Эйли по нраву пришлась боле песня соловья, чем сновидческие нравоучения совы. Эйли вспомнила о древнем споре между этими птицами, споре любовного чувства и канонов нравственности и приличий. И сейчас же заслушалась соловьиными трелями… и подумала о Томасе, поспешив подняться с травы и отправиться далее к скале, где по ее предположению, обитала фея Моргана, и куда, скорее всего, отправился ее братик.

Взобравшись на скалу, Эйли увидела Замок феи Морганы. Он весь искрился в прозрачной дымке. Перед Эйли, также как ранее перед Томасом, предстали ступени, по которым смелая девочка поднялась в просторный и прекрасный зал многообразий всевозможных геометрических форм. И если когда-либо и где-либо на Земле или иных планетах возникали новые миры, то архитектура их принимала формы, находящиеся в чудесном зале феи Морганы.

На возвышающемся троне по-прежнему восседала великая волшебница, она рада была видеть Эйли, и так как фея Моргана читала помыслы и желания людей в их умах и сердцах, то она уже знала, зачем пожаловала к ней девочка. Не иначе как за своим братцем. Что ж, фея Моргана к девочкам была более снисходительна. Эйли же, как воспитанная маленькая леди, ждала, когда волшебница заговорит с ней первой. И та не стала испытывать ее терпения:

- Знаю, знаю, зачем ты ко мне пришла! За своим братцем!

- Да! – ответила Эйли. И, потрясенная увиденным, но, все же держа себя в руках, как истая маленькая англичанка, добавила:

- А Вы, наверное, и есть знаменитая фея Моргана?..

- Да, это я! И твой братец находится у меня. Он оказался настолько невежественным, что не сумел ответить на мои простые вопросы. Думаю, если ты хочешь его выручить, то тебе придется так же ответить на них. Ибо в деле воспитания твоего братца, - я думаю, - могу положиться на тебя!

На что Эйли возразила:

- Но нас ждут дома, волнуются и ищут родители!

На что фея Моргана, проявив холодность, ответила:

- Мне это не интересно! Твой братик Томас находится в вечности, а вечность может и подождать. И тебе некуда спешить! Мир иллюзий настолько увлекателен, что ни один из живущих, находящийся под его сладчайшим воздействием, не захотел еще добровольно покинуть его. Этот мир почти реален, но и реальность представляется иллюзией, сновидением, улетучивающимся, словно пар, превращаясь во тьму…

Эйли ничего не оставалось, как согласиться попробовать ответить на загадки феи Морганы. И так как Эйли была приличной девочкой и училась прилежно, то она могла подумать, прежде чем отвечать. К тому же с ней во сне говорила мудрая сова.

Первая загадка феи Морганы звучала, как и ранее:

- Почти круглое, твердое, висит, но не крепится.

Подумав, Эйли, ответила: Земля… и другие планеты!

И это оказалось правильным ответом, ожидаемым феей Морганой. Томас же не смог ответить на этот вопрос, поскольку не знал, как и древние люди, что Земля почти круглая (точнее приплюснутая на полюсах и растянутая на экваторе) и вращается вокруг Солнца, также висящего без видимого крепления, хотя Солнце и не столь твердое, как планеты, и представляет пылающий шар.

Фея Моргана немного удивилась догадливостью девочки, но спокойно задала вторую загадку:

- Есть и нет, придет – с собой заберет.

Задумалась Эйли, чего вообще нет на свете? Это было то, чего не было в мире. Но это могло быть то, что еще не явилось в мир или уже исчезло. Но что приходит и уводит целый мир за собой? Ничто…

- Ничто, смерть, - ответила Эйли.

И это оказалось правильным ответом. Кому как не фее Моргане знать, что является причиной изменчивости Ее иллюзий.

Третья загадка звучала по-прежнему просто:

- Что есть самое чудесное на свете?

Эйли, было, начала перебирать все, что ей более всего нравилось на свете, а нравилось ей многое, и она никак не могла выбрать. Она спросила себя: «А почему мне вообще что-то нравится, а что-то не нравится?» Явно, что причиной этого была она сама. А если бы ее не было, то ей бы ничего и не могло нравиться вовсе. Но, кроме нее, были и другие люди, к примеру, Томас, родители, старая добрая Леди, и им тоже что-то нравилось и не нравилось. Что же могло им нравиться всем вместе более всего? Наверное, то, что им вообще могло что-то нравиться, то, что они вообще были на свете и могли выбирать, что им нравится, а что нет. И поэтому Эйли ответила:

- Жизнь!

И это оказалось правдой. Ибо жизнь – это Все для нас на свете, нет жизни – не будет и ни чего. И жизнь представляет поистине чудо! Просто же мир без жизни как будто и вовсе не существует, пребывая, словно во сне без сновидений, хотя и сам является бесконечным и вечным чудом.

Да, вечность могла и подождать, но Эйли ждать не могла. Она попросил фею Моргану освободить Томаса из плена сладких иллюзий. И той ничего не оставалось делать, как отпустить мальчишку, который, впрочем, уже многому научился, ибо прошло пять лет, как он попал к волшебнице в обучение. Но при этом нисколько не изменился внешне, ибо за это время на земном круге прошел всего лишь один день. Устроить такую иллюзию было во власти феи Морганы.

На прощание в награду от волшебницы Томас и Эйли получили по два золотых кольца «любви и верности». Если какая-нибудь девушка или парень в будущем им очень и очень понравятся, то они могут подарить ей или ему соответственно одно кольцо, а второе одеть себе на палец. Если же надеть данное кольцо, то тут же (не без помощи чар феи Морганы и Ее сестры, волшебницы любви Венеры) надевший будет увлечен и зачарован образами любви, преображающими его натуру. Ведь и в любви без волшебства и иллюзий не обойтись.

Вежливо попрощавшись с великой волшебницей, Эйли и Томас все по тем же ступеням спустились на землю… Замок и фея Моргана растаяли, как утренний туман. В низине по-прежнему зеленела трава, а вдалеке синело море. Дети отправились домой, где их ждали родители…

 

(так, навеяло природой женского садизма...)

Леди насилие

Будущая королева родилась болезненной и слабенькой девочкой, точно чахоточной. И развивалась как слабенькое деревце. Когда ей было тринадцать лет, казалось, что она умрет скоро, настолько Ее тело было худеньким и прозрачным. Крестьяне, живущие в округе мрачного замка, по просьбе-требованию приносили Ей свою кровь, с добавками которой она (как символично!) принимала ванны, купаясь, чтобы освежить свою бледность и хоть как-то поддержать жизненную силу. Шли годы… Девочка росла и превратилась в красивую женщину, тонкую, изящную королеву; но нрав ее под воздействием зловещих инстинктов превратил ее в деспотичку, хотя это была образованная и очень изобретательная натура.
Ей не очень-то доставляли удовольствие обычные муки людей, и она придумывала изысканные терзания для их душ, пытки, которые были не доступны произведению обычного рассудка. Конечно, своей бедной служанке она запускала иглы по ногти и смотрела на ее мучения, когда та на коленях корчилась перед Ней, обнимая Ее ноги; созерцала сечение бедной девочки; обливала ее зимой холодной водой, превращая во дворе в ледяную статую, заключенную в большую ледышку, и смотрела на нее со своего балкончика или показывала гостям, танцующим в залах, полных огня и тепла, или, лежа на своем ложе, сомкнув глаза, переживала мучения той... но все же подобное она не очень ценила… Ее привлекали более утонченные истязания на психологическом уровне... За это Ее называли «темной» королевой – королевой ночи… Любимыми ее местами были просторные анфилады замка; с наступлением сумерек она часто прогуливалась в полумраке, освещаемым пылающими факелами, погружаясь в глубокие переживания жизни. Тогда ее фантазия разгоралась необузданными, страшными образами, которые, словно вороны, слетались в ее маленькой женской головке. В такие моменты она была на грани помешательства; иррациональная природа, поднимающаяся из мрачных глубин ее подсознания, брала верх… Она любила выйти на террасу, заросшую по окраинная густой зеленью, таящую в себе тонкие ароматы, поднять взоры к звездному небу, вдохнув прохладу, и, освободившись от оков рассудка, предаться таинственным видениям, подогреваемым горячим вином… Темное небо всегда манило ее, эта океаническая бездна, пропасть… из которой вышла и она сама...
Да, вся ее жизнь состояла из глубоких и тонких переживаний различных оттенков истязания и господства – господства над человеческими душами, настроениями, фантазиями, чувствами – и все это через обман надежд, разочарования, алогичность, абсурдность, страхи и несоответствия, через боль и страдания. Нет, это было что-то доселе неизвестное. Это был многоцветный, удивительный мир, и она была его художником, его искусным вдохновителем. Ее сознанию представлялись картинные галереи, где обитали страшные, кровавые призраки, порожденные ее неистовым воображением, и она упивалась ими – упивалась до глубины корней своего подсознания. Эти призраки, словно острые когти демонов, впивались в ее мозг. От этого ощущения ее судорожно лихорадило, она впадала в какое-то экстатическое состояние, граничащее с полным помешательством, что в конечном счете, как мгновение наивысшего достижения, разрешалось внутренним сексуальным трепетом, переходящим в спокойствие и умиротворение, в чувство счастливого единства с жертвенной натурой… Так она достигала состояния мистической сопричастности тем страшным инстинктивным силам, которые таились на темной стороне Природы… Она постигала их противоречивую необходимость… и добиралась до глубин их первоисточника… чувственно... хотя, в конечном счете, разумом упиралась в пресловутое «так устроен мир», «он имеет свою логику развития» и «нам неведомы его тропы».
Ко всему прочему, королева пугалась дневного света, когда день рассеивал мрак, темные призраки бежали прочь, наступало время полдня сознания… В это время она ложилась на костяное ложе, покрытое алым покрывалом, устало смыкала веки и удовлетворенно засыпала… Красно-кровавое Солнце поднималось ввысь из-за горизонта, теплые его лучи скользили над туманной морской дымкой… мир пробуждался из небытия… но во сне королевы по прежнему таился мрак… он был как бы обратной стороной действительности, был ничем… и в Ее сне вновь зарождался удивительный мир грез… (так и в каждом сне зарождается своеобразная жизнь, по своим законам, также как она зарождается в Природе; где смерть наяву – всего лишь переход на более низкий уровень бытия…) И во снах королева часто видела свою любимую служанку, бедную девочку, которую она утонченными муками доводила до безумия… видела ее молящие, полные слез глаза… и сомкнутые веки на смертном одре… темная королева дарила ей вечный покой, ведя тропами человеческой природы, которые она сама прочувствовала и измыслила…

 

Вакханочка

Пригретая весенним Солнцем, мягкая, черная земля дышала материнским теплом; на ней уже появились первые цветы, первые гости, — казалось, — вот, сейчас, она распахнется и истечет медом и молоком, и изойдет морем цветов, а после... истечет кровью...
Жизнь рвалась и тянулась к свету, я чувствовал, как Природа уже готова была пробудиться и вырваться наружу в каждом деревце, в каждом кустике и в каждой травинке; ибо все наливалось и истекало соком, соком животворящей силы...
Я поднимался по горе сквозь лес, залитый солнечным светом; над моей головой раскинулось высокое небо, а в низу лежали озера с чистой, прозрачной водой:

Передо мной лежат
Прозрачные озера,
Блестят, как светлые глаза,
И... голубые небеса,
Что тайну ночи сокрывают,
Глядеться любят в те глаза…

Но, чу! Вот только прогремела
И промчалася гроза, —
И из капли дождевой,
Приукрашена фатой,
Семицветная девица,
Мая юная царица,
Взмыла ввысь, под небеса;
И, как птица золотая,
Ярким цветом вся горя,
В небе ясном, голубом,
Перекинулась мостом...
Радость! Звон! Несутся звуки
Вместе с солнечным лучом —
Будто лира золотая
Дремлет в небе голубом.
Отовсюду слышу трели,
Отовсюду шум и гам,
И потоки молодые
Звонко мчатся по горам!

Весна безумством торжествует! Отовсюду слышатся звенящие трели, щебет, шум, гам. Лес залился буквально морем звуком. С гор несутся и журчат молодые весенние потоки. Весна ворвалась Солнцем в голубое небо, на все лады поют птицы, весною упиваясь сладко. И все, все кружится в забвенном танце, все смешалось — небо, вода, земля, песок, камни, пыль — все охвачено каким-то ликующим безумством, все неистово и пьяно на этом дивном празднике жизни!

Весна безумством торжествует,
Природа буйная ликует,
Все здесь превыше меры,
Все мчится и кружится
В забвенном танце Вакха и Венеры.

Шумя, бегут весенние потоки;
Блистает Солнце, птичий гам;
Природы жизненные соки,
Ожив, струятся по стеблям…

Вдруг — что вижу я?.. Передо мной лежит прекрасная девушка, тихонько спит под тенистым деревцем... это вакханочка. Милая моя вакханочка! Она всю ночь бегала по горам, бедняжка, она ссадила себе ручонки и оцарапала ножки и так устала, так устала!.. но теперь она спит. Ах, как сладко спит она!..

Милая вакханочка моя!
Как сладко спишь ты...
Ты, наверное, устала,
День и ночь ты танцевала!
Ну, посмотрите ж, как она
И прелестна и чудна!
Ей так хочется кружиться,
Танцевать и веселиться,
Ей так хочется бежать
Вакха юность прославлять!
Посмотрите, над горой
Юный месяц золотой
Просиял и томно стал.
И она, презрев покой,
Полетела в час ночной
И кружить, и танцевать,
И по горам, по долам,
Резвой козочкой скакать…
Дайте ж ей безумной быть,
Дайте ж ей в ночи кружить,
Дайте ж ей любви напиться,
Буйной жизнью насладиться,
Чтоб потом опять, как впредь,
Мерно дни свои стеречь.

Но что это?.. Земля дрожит, пыль столбом стоит, летят камни, раздаются страшные звуки, гиканье, — я чувствую, как ко мне приближается вихрь безумства; это мчатся одержимые вакханки, снося все на своем пути. Произошла удивительная метаморфоза — благонравные девушки перевоплотились в менад и растворялись в Природе, они были одержимы, пьяны и единены с праматерью.

Ветки, камни, пыль столбом,
Тирсы увиты плющом;
По горам вакханки мчатся,
Все безумства их страшатся!

— О господи, спаси меня! — воскликнул я и бросился бежать...
Я бежал, не помня себя, цепляясь за кусты, которые оставляли на моем теле кровавые ссадины, я падал и вставал, я мчался быстрее ветра, я хотел жить... но с каждым шагом, за моей спиной я чувствовал горячее дыхание настигающей меня смерти... Вот я споткнулся, подвернул ногу, не в силах в стать — и вакханки набросились на меня и стали рвать мое тело, они царапали мне глаза, и в их, искаженных мукой лицах, я видел яростное Солнце... в этот момент, задыхаясь от боли в их когтях, я любил их, этих остервенелых женщин, этих эринний, которые истязали меня в своей безумной феерии...
Я лежал и истекал кровью, истерзанный ими, и медленно, мучительно умирал... но еще видел, как они кружились вокруг меня в своем безумном танце. Это были танцующие молоденькие девушки. Они кружились в забытье, плясали вокруг, одержимые демоническим вихрем, точно злые юные божества, ликуя и смеясь... Они праздновали свою победу, свою жестокую победу надо мной. И тогда мне казалась, что все это была какая-то оргия, страшная, безумная оргия. Умирая, я видел, как они скакали вокруг адского костра, огонь которого разгорался все сильнее и сильнее, поглощая их своими алыми языками пламени, и в этом огне горели их юные души, но они этого совсем не замечали, и все кружились и кружились...

 

Так, про Царицу...

Царица Савская

Ненастье, ветер ночью реет,
В пустыне жутко, скачет конь,
Песок в глаза и уши веет,
Все занося, вертя кругом;
Ветрило с шумом завывает,
И сквозь вертеп, на миг, порой,
Средь бури месяц молодой
Меж бездны темной лишь сияет…

Отлогий склон, вдали темно,
Как будто тучей занесло;
Цепляясь в гриву, замирая,
Македа жмется вся к коню,
Глаза и ноздри затыкая,
Боится. Прямо на скаку,
Змеей ужаленный, стервец
Несется словно бы в бреду;
Царевна мыслит: «Все, конец,
Близка уж смерть, я пропаду!..»
И взмылясь, конь с холма скользит,
Ощерив пасть, и будто сноп
Валится на бок и храпит,
И пена хлещет через рот,
Македа прыгает с него…
Ее нога тут за седло
Была готова зацепиться,
Но избежала… Все! проститься
Со светом, жизнью навсегда
Девчонка в страхе уж была…

Метут пески, ни зги не видно;
Но, чу! в долине слышен звук,
Как будто Смерти стало стыдно,
Коней уж близок топот-стук…

Сидела дива… возле ней
Валялся лоскут материала,
Заботясь ласково о ней,
Ей лик смуглянка утирала,
А рядом дети вкруг резвились,
Взирая с жадным интересом,
У самых ног ее садились,
Делясь друг с другом своим местом.

Не зная, как вести себя,
Что рассказать им, кто она,
Македа зрит вокруг стыдливо,
Рукой проводит молчаливо…
С главы ее падет платок,
И словно струи, темный ток –
На плечи пряди упадают,
И перед утренней зарей,
На лбу, увенчанный луной,
Блестящий обруч оголяют…
Все люди в страхе обомлели,
Что изваяния, немели,
Пленившись явленной красой,
И всадники с враных коней,
Спешась, колени преклонили,
Пред дивой царственною сей
В смиренье взгляды опустили…

У Агобоса, мудрого царя,
Была прекрасная жена;
Ее добыл он на охоте, -
Как всем тогда он говорил,
Он – воин, женщина ж в Природе
Добычей служит перед ним:
Лишь только лук поднял, как та
Газелью беглой обратилась,
Пуглива, трепетна, мила,
Глаза открыв, пред ним смутилась…
Но счастье их так кратко длилось,
Прошла счастливая пора,
Царю она дочь принесла,
Но это был последний день,
Мелькнула смерти страшно тень:
Царица в родах умерла,
Но дочери ее глаза
В наследство скромное достались,
Что шелк небесный поутру,
Они в лучах преображались,
Были сини, как тень озер;
Но все ж неведомо кому
Свершился страшный приговор.

Македа – дочь всея пустыни,
Ее рожденное дитя,
Родник не знаемый доныне,
Царицей ночи зацвела;
Взошла под небом, что росток,
Красивый, сильный, молодой,
Как из-под тяжких плит – цветок,
С головкой темно-золотой.

Но как бы ни было, отец
Возвел костер – всему венец,
И не скупясь на погребенье,
Ценою в целое селенье,
Купил он ладана, засим,
Чтоб дух жены почтить святым.
Но день и ночь он проклинал,
Да затворившись, все рыдал…
Македу ж вовсе невзлюбил,
И с глаз ее скорей долой
В покои бабки удалил
На воспитанье. Рока злой
Бывает страшен приговор,
Явился кто, того не зная,
Пророча близким муки ада.
И тяжкий путь ей предрешен:
Судьбы десница роковая
Ее карала; не смешен
Такой удел неправомерный,
Не проходящий, не бесследный,
Всю жизнь преследуемый дочь,
Со смертью что явилась в ночь;
Но есть ли в том ее вина,
Что мать при родах умерла?..

О, вы, потомки, в вашей власти
Вершить над прошлым приговор
Умом и мудростью; иль страстью
Ваш отуманен будет взор?
Чему научитесь у дедов,
Что сердце юное возьмет,
Каких отведаете медов,
Что душу к прошлому взовет?
Природа скажет в вашей славе,
Что ей всего важнее знать,
Все – в вашей силе, в вашем праве
Познать, изведать, испытать,
И свой изречь здесь приговор…
То будет слава иль укор?..
Как проба, поиск новых граней,
Иных пределов и границ,
Основы будующих зданий,
Полета смелых, юных птиц.
И, может, счастливый удел
Изведать будет вам дано,
Но, может, пропасти предел
Познать придется заодно.

Но время шло, дитя Македа
С своею бабушкой жила;
Обычно, сев, после обеда
С ней занималась много та.
Македе бабушка казалась
Волшебницей… ей покорялись
Безумный зверь и человек,
Да слуги стлались без конца…
Но уж Македе десять лет:
Она впервые из дворца
Явилась на прогулку в свет:
Головку мило повернула,
С носилок шторку отвернула,
Да все смотрела на прохожих,
Так на нее и не похожих,
Да с восхищеньем любовалась,
Хотя, таясь, от всех скрывалась…

Но вечер скор; в дворца покоях
Бабуля древних песни пела,
На свет слетались мошки в роях,
С вниманьем слушала Македа…

1

Звезды ясные в пустыне,
Месяц светит между ними,
Златорогий с вышины
Льет сиянье до земли…
Словно сказы-небылицы
Из неведомых времен,
Когда правили царицы
В славной Сабе, помнит он:
Обуздать коня могли,
Луком, саблею владели,
Честь и верность берегли,
Никогда не знали лени,
К дальним вражеским брегам
Дух воинственный питали,
Лунным верные богам,
Земли их повоевали.

Для Македы песни си
Были новы и мудры,
Широко открыв глаза,
Обхватив свои колени,
У раскрытого окна,
Точно сказочная пери,
Все девчонка примечала
И в душе уже мечтала,
Что когда-то и она
Взоры к славе устремит
И, конечно, уж сама
Всех предшественниц затмит.
И в душе она алкала
Походить на тех цариц,
В сердце зернышко запало:
Равной стать средь лунных жриц!

Дух тщеславие силен,
В нем провиденье Природы,
Но для сильных славен он,
Для тщедушных непригоден.

Вот прошло еще два года -
И бабуля у порога…
Ее внучка у пастели
Столько выплакала слез,
В горе дни ее летели,
И она уже всерьез
За бабулю опасалась,
Но трудилась и старалась…
Подойдет без тени лени;
Нежно, ласково, любя,
В силу жизни свято веря,
Локон уберет со лба,
И слезами обливаясь,
В щеки талые целует,
Горю страстно предаваясь,
Ее гладит и балует…
Ведь бабуля здесь, на свете,
Ей была дороже всех,
Но промчались годы эти
Милых, радужных утех,
Когда внучку та учила,
Ей рассказывала все,
Дни и ночи проводила
Вместе с ней; но уж давно
То промчалось золотое
Время радужных надежд,
То игриво-озарное:
Плач, надежды, радость, смех…

Что с бабулей вместе слилось,
Что посеяно – взошло,
Что с душой соединилось,
То в Македе обрело
С новой жизненною силой
Блеск, красу и устремленье,
Что Природа заложила,
Дало всходам возвышенье.

Но настал момент кончины,
Свет покрыла ночи тьма,
Загасив огонь лучины…
Все, Македа уж одна.

В жизни нашей все проходит,
Оглянуться не успеешь,
Как родных ряды редеют.
Сердце скорбью успокоишь;
Но в Природе обновленье,
Все в ней жаждет пробужденья,
И иная череда,
Там глядишь, и подросла.

Но ничто не изменилось;
С юной девушкою сей,
Видно, счастье распростилось,
Обратившись горем к ней:
Как приходит только царь,
Мудрый Агобс, государь,
Так Македу из светлицы
Уводили вниз, в темницу;
Ведь ее родной отец
(Горем треснутый венец)
Даже видеть не хотел,
Уготовлен ей удел
Был бесславный, на чужбине,
Далеко от всех, в пустыне;
Ведь в душе боялся он,
Что Македа свой закон
Установит, став царицей,
И мужьям придется гордым
Перед троном непокорным
В отдаленье потесниться.

В то мгновенье, как пора
Ей настала навсегда
Свою родину оставить
Да в безвестность путь направить,
Сердце юное смутилось,
Кровью праведной облилось,
И противно ей так стало,
Даже то, что ждет опала,
Не страшило уж ее,
Было все ж обидно то,
Что ее родной отец
Не хотел о ней и знать,
Хоть и грозный был венец,
Но хотя б ее обнять,
Как родную свою дочь,
Проявив на миг любовь,
Он бы мог... Но почему
Так отверг ее одну?..
Чувства все в ней взволновало,
И она уж духом пала,
В персях гневом негодуя,
Узы кровные взыскуя,
В тронный зал она вбежала,
Между длинных колоннад
Прямо, дале… на парад,
Чтоб выразить все то,
Что в душе ее кипело,
Все невежество и зло,
Сколько лет она терпела.

В том часу, угодно воле,
Царь послов к себе встречал,
Вел беседы; с ними боле
Все о мире толковал,
Да с державой золоченой,
Властью царской облаченный,
Гордо в зале восседал…
И она, таясь, с опаской
Вкруг себя на всех глядела,
Без притворства, с нежной лаской,
Так, что всех склонить сумела.
Стража даже испугалась,
Перед нею растерялась…

Здесь купец стоял близ свиты,
Важен видом, знаменитый,
Быстро он смекнул все в раз,
Без притворства и прикрас,
К ней на помощь поспешил
Да принцессой объявил,
Восхвалив ее глаза –
Прям в присутствии отца,
Да и низко перед ней
В пояс кланялся скорей…

Царь на троне аж присел,
Локти вжал и побледнел;
Но с того уже он дня
Дочь Македу от себя
Никуда не отпускал,
Хоть того он и желал…
К дочке милой он своей
Стал привязываться вскоре
Все сильнее и сильней
И уже не знал как боле
Без нее на свете жить:
Словно парус в темном море
Не видать, и не любить
Того берега родного,
Что отчизною зовется,
Столь для сердца дорогого,
Коли бросить вдруг придется…

В голубом сиянье глаз
Видел ныне он не раз,
Что в душе его таилось
И порою, по ночам,
Только в грезах сладких снилось,
Унося душой к богам…

Но недолго… вновь кончина
Приближенных омрачила:
Славной Сабы Агобс-царь
Жизнь на одр, как на алтарь,
Положил, - свершился рок,
Кой мудрец ему предрек.

Как свеча, сгорая, тает,
Так он в пару дней угас,
Дух в болезни покидает,
И неведом путь для нас:
Парки вьют веретено,
Мы ж питаем сожаленья,
Но нам знать и не дано
Тайной силы провиденье,
Может быть, и решено
Было, чтоб Македа стала
Миру славною красой;
Кость игральная упала –
Быть царицей ей младой.

Выпал жребий в третий раз
Ей сыграть печальну роль:
К погребальному костру,
Не скрывая скорбь и боль
По погибшему отцу,
Шла она в оцепененье,
Без сознанья, в отрешенье,
Факел ал рукой своей
К прутьям смутно поднесла;
Дурно, тошно стало ей,
И, залившись, отошла…

2

Ветр раздувал огни кострище,
Еще дымилось пепелище,
А каждый думал про себя:
«Кому ж достанется престол,
Наследье Агобса-царя,
Его резной, злаченый трон?..»
Настала смутная пора,
Власть без наследника осталась,
Но все недолго, подвязалось,
Амра привел свои войска,
Он был воителем племен,
На том и кончилась борьба,
Ему достался царский трон.

Но как порой в перипетиях
Питаем слабость мы одну,
Нам верный друг бог винопитий:
Амра пристрастен был к вину.
Он повелел рабам своим
Поближе скарб свой перенесть
К богатым винным кладовым,
Чтоб легче мог похмелье несть.

Македа ж много претерпела,
Да вместе с тем и повзрослела.
Раз пред собой смирила льва,
Рукой погладив, уложила,
И тем прославилась. Молва
О ней в округе уж твердила.

Однажды ночью сребролукой,
Когда красою над округой
Пустынный месяц просиял
И тьму во граде разогнал,
Открылась дверь, пред нею грозно
С дружиной пьяных молодцов
Стоял Амра, рукою вольно
Желал, алкал ее сосцов…
И, словно сойка от испуга,
Макада смотрит на него,
В глазах тревога, страх и мука,
Но встав на цыпочках, его
Она рукою докоснулась
И сладким голосом на ухо
Ему шепнула. Колыхнулось
В его душе невольно чувство;
И под влияньем женских чар,
В которых было столь искусства
И колдовства, и зелья дар…
Он очарован ею был,
Что все на свете позабыл…

---

Вечер южный; месяц светит,
Над пустыней ночь светла,
Теплый ветер сонно веет,
Гладь песков вдали видна…

---

Волшебны дивные чертоги,
Оружье блещет на стенах,
Вокруг задумчивые боги
При тускло светящих огнях –
Вдоль стен горящие лампады,
Пустынных арок длинный строй,
Дворца роскошные громады,
Рабынь полночный разговор
Из залы эхом раздается,
Когда из них кто засмеется…
Очей царевны меркнет полог,
Она спокойна и смирна,
Могучий муж, силен и ловок,
Ее клонит… она лоза…
Спокойно очи прикрывая,
Себя на волю отдает;
Пред утром томное зерцало
Красу ее в себя примет...

Им ночь волшебной колыбелью
Во мраке смирно послужила,
Завесой, сладостною тенью,
Прильнув, как будто бы молила,
Держа лампадою Луну,
До той поры, пока уж Эос,
Раскинув призрачно фату,
Взошла, затмив собою полюс,
Недвижну севера звезду.
И только утра тень скользнула
В покои к диве, в тот же миг
Царя стыдливо тень мелькнула,
Он улизнул… покой затих;
И тем же утром весть была:
Супругой стать она должна.

Всю ночь проплакав на пастели,
На брак Македа согласилась,
У алтаря во славу пели,
Здесь церемония свершилась.
Под белым, с напуском, хитоном
Царицу было не узнать,
Равна Египта фараонам,
Ей красота ее под стать.

Воспомнив жизнь свою, былое,
Македа мирно удалилась;
Сказав Амре, что ждет в покоях,
Коня седлав, в путь устремилась…
Но той же ночью у себя,
У потухавшего огня,
Поникнув в чашу головой,
Амра нашел навек покой.
И Солнце мрачно, черным грибом,
Заутра траур над Марибом.

Но время шло… с купцом Македа,
Что ей помог, опять сошлась;
Однажды он после обеда,
Когда царица увлеклась,
Ей рассказал про Соломона,
О тех вестях, что ей привез,
Но не домолвил еще слова,
А та глядит уже всерьез,
И вспыхнув, вдруг ее глаза
По-детски скоро засветились -
И чуть не девичья слеза…-
В небесном свете отразились…
Мавра желанье угадал
В сей девушке, родной ему,
Он много ей порассказал -
Про повелителя, страну,
И приглашенье передал,
Ее-де ждут… Она ж ему
Рукой в рукав чуть не вцепилась,
Но в миг с собою совладав,
Пред ним тотчас же устыдилась,
Порыв сердечный волей сжав.

За горизонтом гаснул день,
Звезда блеснула, ночи тень
Над Сабой мирно пролегла,
Но все ж Македа не спала,
В ее сознанье мысль вселилась,
Что луч пред утром, заронилась:
Ей снится мудрый Соломон,
Его порядки и закон;
Она же грезит им во сне,
А тот-де ждет ее к себе…

Покорны силе провиденья
В ее сознании слились
Сердечный трепет, увлеченья,
Души стремленьем облеклись,
Она замыслила, что скоро
Сама Израиль посетит,
Царя ей мудрость будет нова,
Но все ж она его затмит.

---

На небе майском ночно ходит,
Юна и томна холодна,
Себе приюта не находит,
Алмака, Савская Луна…
Врата открылись… караван
В пески на север уходил,
До близлежащих дивных стран.
Купец виденья уносил,
В душе лаская стройный стан,
Главу задумчиво клонил,
Невольно все предав векам…

---

Вблизи рабов своих покорных,
Средь роскоши, в прохладе,
В покоях царственно затворных,
Встречал купца царь при параде.
Купец прошел, усевшись рядом.
Обмерив всех надменным взглядом,
Повел нескоро речь свою,
Про что узнал в чужом краю.
Царю все в красках описал,
В конце про Сабу передал
И о царице несравненной,
Ни перед кем непреклоненной,
Желавшей мудрость обрести,
Чтоб славно свой народ пасти.
И вдруг серьезно, полон лести,
Как передают дурные вести,
Сказал, что правая ее нога
Не то, чтобы стопа,
Ослиное копыто…

Два юноши между собой переглянулись,
Оставив опахала, улыбнулись,
Рабыни вкруг, попрятав лики,
Над сим невольно рассмеялись,
Царь поглядел… они притихли
И закраснели, и замялись…
Но сам от смеха не сдержался
Да пуще всех над сим смеялся…

Прошло три месяца, пора,
К отъезду все уже готово,
Браслеты, чай и жемчуга,
Наряды, сладости, обновы…
Луна висела над песками,
Тянулся мирно караван,
Царица слушала; глазами
Следя за лошадью… тюрбан
Светлел, что купол в темноте,
Где Марк качался на коне…
Лилась неспешная беседа,
Пустыня внемлет женский смех:
С весельем слушает Македа,
С вином пригубит полный мех…
И здесь, взглянув из-подо лба,
Купец спросил: «Что у седла
Так звонко бряцает в мешочке,
Каменья, золото ль, цепочки?..»
И так лукаво улыбнувшись,
Прищурил хитрые глаза…
В сторонку мило отвернувшись,
Македа искренне рекла:
«А там бабулины браслеты,
И коль кого решусь пленить
Красою царственной своею,
Они мне могут послужить!
Да то уж исстари пошло –
От бабки внучке перешло…»

О, что же ей Израиль готовит,
Какой торжественный прием,
Она в душе Алмаку молит
О Соломоне. Лишь о нем
Ее мечты и грезы полны;
Но ветер спит, барханы ровны…
Вершится таинство в пустыне,
Верблюды сели, между ними
Македы други у шатра;
Ночь молчалива, ночь тиха.
Царица зрит в предвечны дали,
Где поднимаются туманы…
Так полководец перед боем
Свой взор к пределам устремит
За перевалы, где уж строем
Смертельный враг ему грозит.
В душе победу предвкушая,
О славе и добыче мнит,
Векам грядущим предвещая
Чреду событий; но забыт
Он остается в кущах рая.
Иль нет, кому как повезет,
И, может быть, десница злая
Его введет в ворота ада
И слава все переживет;
Однако полон он надежды,
В душе смиряет дух мятежный,
Перед собой в надеже зрит,
Что Солнце лишь за горизонтом
Поднимет свой огромный лик,
Войска поднимет ратным фронтом,
И меч победа окропит…

За утро небо посветлело;
Прозрачный месяц над главой,
Вдали румяно заалело…
Македа вздрогнула, рукой
Убрала локон и взглянула
В пустыню: прямо перед ней
Как будто Солнце воздохнуло:
Мираж, что стая кораблей…
У горизонта алый диск
В туманном мареве вставал,
Пустыни красный обелиск,
Свой свет над миром проливал…

И день еще один в пути
Они неспешно провели.

Уж Солнца шар вдали сокрылся,
И месяц ясный, молодой
На небе темном засветился
Своей волшебною красой;
Их долог путь был, но у врат:
Пред ними белый, дивный град,
Что станет всех свята святынь,
Луна Израиля – Иерусалим…

Проходит ночь, они во граде,
Прошли в блистательном параде;
Стоит Македа при дворе,
Меж колоннад, краса в венце.
Рабыни скромно, молчаливо
Ее в покои проводили,
Глаза покорно и стыдливо
Пред нею долу опустили…
И вот в покоях очутившись
Средь плотных завес, у окна,
Куда едва-едва пробившись
Луч Солнца, пурпур осветя,
На ложе к ней теплом пролился,
И мягко тонкий шелк златя,
Пред ней как будто устыдился,
Ее очей восторг ловя…
Глядя вокруг, в уединенье,
Македа возмутила вновь
Души живые впечатленья,
Что обрела, пока альков
Ее не скрыл от дерзких глаз,
Как Солнца светящий алмаз.

Пустынь бескрайние просторы,
Танцует ветер по пескам:
Как будто волны в темном море,
В барханах тонет караван.
Где шар за землю закатился,
Где синь прозрачна и чиста,
Где воздух от песка струился,
Взошла туманная Луна…
Гарем, розарий… вот ступени,
Здесь ложе грез, отрада лени,
Невольниц юных хоровод
Кружится близ прохладных вод,
И в райской куще, меж ветвей,
Поет им дивный соловей…

Блаженством жизнь повсюду дышит;
Висит над облаком Луна;
Сердец влюбленных голос слышит
Невольный стражник у окна;
Косматой никнув головой,
Храпит и дремлет часовой…

И вот в чертог, огнями полный,
Македа входит, страх таит,
Надеждой женской взгляд безмолвный,
Тревогой сердца говорит.
Стары предания; но ныне,
В ночной прохлады тихий час,
Как облака, проходят мимо
Виденья, наполняя нас...
Ведь было все от нас далеко,
И сомневаться в том грешно,
Что зрило также чье-то око,
Что нам теперь узреть дано.

Настало утро, Солнце всходит,
К царю царица гордо входит…

Чтобы проверить Соломона
Македа приготовила загадки,
Узнать пророческое слово,
Но для начала хоть отгадки.
И надо ж было так случиться
Царь все исправно отгадал.
Велев вначале облачиться
В одежды белые просторны
Пред взором медленно и скромно
Ряд див и юношей предстал…
И Соломон здесь справен был:
Мужчин от женщин отличил.
Велел кувшины он с водой
Принесть в дворцовый сей покой...
Девицы лодочкой ладони
Сложили в скромном омовенье, -
Точь-в-точь, как парусом на море, -
Умылись все без увлеченья;
Мужчины ж начали плескаться,
Небрежно, вольно умываться…

Затем Македа Соломона
Спросила внове мудрость слова:
А чтоб колодец означал,
Что камни вольно разливал,
Сам был на дерево похож,
Да все же с деревом не схож?..
На что заметил Соломон,
Глава мудрец, всему закон,
Что хоть Царица и красна,
Но все же краски естества
Ее лицо преображают,
Красу на свет приоткрывают;
Но брови у служанок так тонки,
Что кистью лишь подведены.
И здесь опять-де Соломон
Был жизнью явно умудрен.

Ну и последнюю загадку
Совсем легко он отгадал,
Природный дар ему отгадку
Уму и сердцу подсказал:
Теперь искусственный цветок
От розы юной отличить
Помог ему пчелы роток
В стремленье розу опылить.

Красу и славу он Македы
Умом недюжим превзошел,
Но время близилось к обеду,
Час встречи близкой подошел.
Приняв прохладны омовенья,
В наряды знойно облачась,
Умерив сердца страсть и рвенье,
Со златом любо обручась,
Подвив рубиновые бусы
Себе в темнеющих власах,
С волненьем грации и музы
Македа мыслям предалась…
Как вдруг вбежал к ней Марк в светлицу
И в чем-то стал себя винить,
Просить прощения царицу…
Но знатный пир уж должен быть.
Открылась дверь… Царь во главе
Во всей блистательной красе...

Македа смотрит и бледнеет,
Пред нею ряд гостей пестреет…
И только лишь за дверь ступила,
Подол внезапно подняла,
Под нею плавно рыбка плыла,
Кругом нее была вода...

За шутку мило извиняясь,
Царь пригласил ее к столу.
Бледна, по кругу озираясь,
Подняв роскошную полу,
Она прошла, за стол уселась;
Но что-то больше не хотелось
С царем беседовать уж ей,
Хоть и хотел среди друзей
Ее он видеть, но она
Была ему теперь чужда.

Музыка звучно заиграла,
Прелестных стая танцовщиц,
Раскосых глаз и смуглых лиц,
Пред ними дивная предстала.
И по стеклянной глади вод,
В движеньях гибких извиваясь,
Ломая руки, наклоняясь,
Медузам в такт был плавен ход…

Но почему-то каждый раз,
Когда Македа пить хотела,
Сияньем ясных синих глаз
Она кругом себя глядела,
То слуги словно сговорились,
Куда-то разом расходились,
Пред ней же терпкое вино
Стояло рядом, как назло…
Да и в речах уж Соломона
Звучали сладкие слова,
Неуловимая истома,
Желанье страсти, ворожба…
Как будто демон страстью веет;
Македа смотрит и бледнеет:
«Не уж-то в царские покои
Меня желаешь ты завлечь?..»
Царь Соломон осекся снова
И говорил такую речь,
Что силой ей не овладеет,
Но коль случится, и посмеет
Она что-либо из дворца увлечь,
То право власти он имеет…

Македа дале не стерпела
И чтоб его совсем пресечь,
Глядит и говорит уж смело:
«Да как возможно же такое?
Что мог позволить ты себе?
Воровка ль я, иль что иное,
Не стыдно слов таких тебе?»
Пред всеми гордо поклонилась
Да с тем в покои удалилась…
Легла на ложе вся в смятенье,
Но утомленная средь дня
Тревогой, шумом и волненьем,
Заснула крепким сном, дитя.
Но долго, коротко ль спала…
Проснулась ночью, пить хотела,
Вокруг себя все оглядела,
Вдруг видит: на столе кувшин
Белеет призрачно один.
Без задней мысли подошла,
К губам кувшинчик поднесла…
Как двери настежь, всюду люд,
С собою факелы несут,
И в двери царь, смеясь, заходит,
Да речи ей любовно молвит…

И здесь иссини, словно небо,
Пред ним глаза свои Македа
С поклоном долу опустила,
Да «мудрость» всю царю простила…

Наутро всем в Иерусалиме
Об их помолвке объявили.
Но ближе к вечеру гонцы,
Македы войны, молодцы,
О смутах в Сабе возвестили.
Царица стала собираться;
И не смотря на уговоры,
Царя вопросы и укоры,
С ним объясняться и прощаться.
Но только за город, из врат,
Как командир в купца наряд
Пред нею славно облачился,
Своих приспешников дарил,
Да восвояси отпустил,
Такой вот казус приключился.

Македа у себя купца ждала,
Браслеты давние достала,
И тот, отринув дверь шатра,
Взошел… конечно, здесь молчала
История нам та…
Но после на призывы Соломона,
Как думал он-де про себя,
Ему на воспитанье сына
Прислать в Иерусалим. Она,
Царя не смея оскорбить,
Поскольку мог тот уличить,
Что сын его уж так хорош,
Да больно на купца похож,
За то того известь, казнить…

На том и кончим наш рассказ
Без увеличений и прикрас.
А вам решать теперь скорей,
Кто был кого из них мудрей!

 

Любви чистейшие колодцы…

Эрот шел по весеннему лесу. Наготове в колчане у него была вострая стрела, легкая как перо. Вдруг, средь первой зелени он увидел отраженье в лесном источнике, где камни были видны на дне, да небо с облаками опрокинулись... Нет! не свое отраженье он увидел, а отражение прекрасной девушки, с темными, чуткими глазами... Эрот пленился, за древом застыв... Любуется… Птицы звенят... С весеннею силой любовь пробудилась… Быстрым движением, положив стрелу на тетиву, Эрот прицелился и выстрелил... В это мгновенье девушка любовалась цветком... Что сердце молодой лани, стрела с силой, навылет пробила ее грудь... Она лишь подняла глаза – и замерла… капли упали в воду, - замутнел источник; так и душа ее замутнела страстью; глаза заблестели; сердце забилось; любовь мешалась с кровью… Полуобнаженный бог, в свете солнечных лучей, глядящих сквозь разрезы зеленеющей листвы, поражая белизной кожи, вышел из-за дерев… Образ гибкого тела затуманил рассудок девушки. На ее ланиты брызнула краска стыда. Грудь поднялась. Нет! Нет! Ей хотелось кинуться и бежать без оглядки, но она не могла двинуться с места, точно приросла. Невыразимое томленье поразило ее члены. Девушка глядела испуганно и влюблено. Она слабела и задыхалась. Всю ее охватило неодолимое влечение. Она затрепетала. Эрот, как охотник, овладел ею… И не было страсти сильнее… Цветы дрожали от их дыханий. Птицы, прячась, замирали в ветвях. Земля источала лучистый мед. Материнством дышала Природа…

 

Капитан

Сей ангел смерти снизошел,
Чтоб бодро жизни бег направить,
Чтоб под пятой держать людей,
Чтоб ими гордо, вольно править.

Стройна, подтянута, изящна,
Как бритвы лезвие опасна,
В движениях — стрела!
Отчаяньем горят ее раскосые глаза.
К лицу мундирчик черный ей,
Она в нем — дьявол,
Царица северных морей!
Перчатки на руках
Из черной гладкой кожи,
Расстегнут ворот и рукав,
Стальной клинок блистает
В ее нетрепетных руках!
И сердце ни одно
Пробило насмерть
Ее холодной шпаги острие!
Рука верна, стремителен удар:
Удар клинка… двойной! —
И каплет кровь с горячих ран...

Однажды ею был наказан я
За то, что смел ее перечить воле.
В ее руках была моя судьба,
Я ждал смертельной доли.
Как грозно, в воздухе звеня,
Из уст ея, что смертный приговор,
Слетели гордые слова:
«Несчастный раб, пади к моим ногам!
Как ты посмел меня презреть?
Твой нынче выбор —
Рабство или смерть!» —
И хладна сталь прильнула к горлу мне, -
Вскипела кровь моя!
Я на колени встал
И, голову склоня,
Смирился, к ноге ее припал,
Тихонько оробел...
И жалкий свой позор
На коже сапога Ее запечатлел,
Сглотнув покорно пыль…


P. S. Мое стихотворение «Капитан» образно очень схоже с образом Молли О’Грэйс, «королевы северных морей», выведенным Аланом Гольдом, который решил прославлять знаменитых, но забытых женщин-воительниц…


***
Пиратка в ботфортах.



***
Юнга выцеловывал солоноватую промежность испанке, женщине-пирату…

 

***
Под мирным небом тишина,
Приют убогий пастуха.
Звучала лира, звон печальный,
Что отголосок милый, дальний
В прохладе утра предрассветной
Чарует слух красой прелестной…

Из леса резвая Диана,
Виденьем нежного обмана,
Предстала пред его очами
В простой одежде, налегке,
Блеснула белыми плечами;
Его склонился взор к ноге…

 

***
В объятья девушке простой
Я льну кудрявой головой,
Ласкаясь бархатных колений;
Она, смеясь, не отвергает
Моих порывов, дерзновений,
Погладив ножкой, позволяет
Поцеловать ее цветок,
Нежнейший, влажный лепесток…
Приятен сладковатый пот,
Я пью отрадное страданье,
Живительного древа сок,
Лозы кудрявой трепетанье…
Не знает молодость преград;
Для упоительного чувства
Желанней всех земных наград
Любви пьянящее искусство.

 

***
Что за красавица гордая,
Коса черная, глаза ясные?
И нрав, и дородность в ней,
Сама выбирает себе суженого.

А как выступает-то? Как?
Точно царица Савская,
Точно княжна родовитая, -
Загляденье, да и только!

Красные девицы служат ей,
Гусляры песни слагают;
Народ ее стороною обходит,
А она, знай, лишь смеется.

В мужей вселяет чувство дикое,
Любовь пламенную;
Приворотные зелья готовит,
С колдуньями ведается.

Ведьма она страшная,
Не боится ни бога, ни дьявола,
И сохнут по ней мужи русые
Да и черные, бородатые.

 

***
В сердцах в уборной негодуя,
Разубранная в пух и прах,
Пред зеркалом, рукой рисуя,
Актриса ресницы впопыхах, -
Кляня, ругая, - подводила,
И все одно себе твердила:
«Ну что за странная напасть,
Опять пришел, опять он здесь,
Моя над ним всецела власть,
И страшной будет моя месть!»

 

Октавия и Сабина

Бледна, как месяц, тиха, как небосклон,
Пастушки нрав, что часто мирно
В тени дубрав сидит одна, покорная овечка,
Все в ней возвышенно и чисто.
Она, что родниковая вода,
Течет себе неведомо куда…
Но скучно с ней, где страсти разгуляться?
Коварства, хитрости в ней не сыскать,
Не блещет остроумием она,
Как тень среди своих подружек.
Другое ты, Сабина!
Ты Солнца луч, что согревает душу,
Давая чувств побегам возрасти.
Среди подруг своих веселых
Звенящей речью всех затмишь.
Вокруг тебя все вьются, ненароком
Стараясь угодить тебе во всем.
Желая только рядом быть с тобой,
Они, как дети, к тебе склоняют слух
И взгляд твой ловят благосклонно.
Во всех нарядах превосходна ты:
Вот палий нежно голубой,
Отделан золотой каймой,
Иль пурпур, что глаза твои тенит.
В движениях подобна львице,
Так грациозна и смела,
Сравнится ли с тобой Октавия, дитя?..

 

***
Нет, мне гетер всего приятней голос,
Их речи сладкие... разбой,
Надушенный, кудрявый волос,
Дыханье, ласка, шелк златой.




Гетеры у Храма богини любви…
1
Пристанище порока и разврата.
Мы, злые фурии, как змеи,
Дерзки, смелы, без страха,
В нарядных палиях… алмеи.

Лишь только бросишь взгляд на нас,
Привяжемся, свлечем и зачаруем,
И ты уж в нашей власти; ради нас
Забудешь мать свою родную.


2
Милая Хлоя, Лаиса и Флора,
Вашим речам сладкоумильным,
Тая, сгорая, я уже вторю,
Внемля призывам любвеобильным…

Белою ручкой возьмут за запястье,
Хитро посмотрят из-подо лба…
И на душе уже вьется ненастье
Смеси пьянящей любви и вина.




***
Милета стены, царство куртизанок,
Обманщиц ласковых, хитрюг,
Что ненасытной тягостью приманок
С ума сведут тебя, мой друг!

Вот лик застенчив под вуалью,
Кокетлив, беспощаден блеск очей,
Одна прикусит плод, и шалью
Поводит линией плечей…

Нет, палец в рот им не клади,
Откусят милые пираньи,
Они приветливы, мягки,
Но в сердце страстью больно ранят.




***
Сады Керамики; у статуи Венеры,
Под сводом греческого храма,
Смеясь, сидели три гетеры,
Прям у прохладного фонтана.
Между собой перекликались,
Играя, миртом любовались;
О чем же дивы день-деньской
Вели беседы меж собой?..
«А знаете, подруги, вчера Алкей
У ног моих страдал,
Сей Марс, воинственный Пирей,
Любовь с восторгом изливал,
Средь бела дня, забыв покой…
И я уж так потом смеялась,
Когда он с чашею златой,
Стучал… но дверь не открывалась! –
«А мой, вы знаете, что мой
Всю ночь под дверью пролежал,
Слезами, c трепетной мольбой
Мне пыль с ступеней протирал.
Его, конечно, плутня, на порог
Я даже не пустила; ну, право же, он мог
Хотя бы для начала, ну какой
Подарок сделать золотой!..»
Здесь третья между ними встряла
И им, шутя, порассказала,
Как ей ее любовник милый
Вчера подарки предлагал,
Утешил слух кудрявой лирой
И после чуть ли не рыдал…

Так рассуждали три девицы
Под портиком, в тени дубрав;
Над ними весело летали птицы,
В канавах облака плыли меж трав…

 

***
Купальня тайная Киприды,
Во мраке, средь любви огней,
Зерцало смотрящей Лаиды,
В нем красота ее очей.

Врата открылись, на пороге
Две жрицы тихо появились,
Разув богине смирно ноги,
Пред ней тотчас засуетились.

Стопою мрамора касаясь,
Венера ножкою ступила,
Глазами сонно озираясь,
Поклоны девушек ловила.

И воды зыбко колыхая,
Толкнувшись, плавно поплыла,
На водах бликами играя,
Как мрамор, грудь ее была…

 

Звереныш

Пятилетняя маленькая девочка, с белой кожей и светлыми волосами, с каким-то неистовым, экспансивным характером, настоящая артистка, вся в свою бабушку и маму… это было что-то, какое-то сущее наказание для меня!.. Когда я лежал на Солнце, она сажала котенка и царапала его лапами мою спину, приговаривая: «Терпи! Терпи!.. Теперь маму-кошку поймаем и посадим…» То, обозленная кидала в меня песком и камнями, за что здорово получала от меня, но с нее все как с гуся вода; то беспрерывно приставала, тянула, кусала, щипала, прыгала, ластилась, издевалась, била мила, скакала на метле, и я никак не мог от нее отделаться, мне пришлось даже спрятаться от нее… Напротив, она долго ходила повсюду и звала меня по имени, пока я не уснул… Когда же я вышел, и она увидела меня вновь, то обрадовалась, заносилась, завеселилась... и сразу же увлекла меня в спортзал, говоря, что мне надо позаниматься спортом, и в буквальном смысле стала повелевать мной, заставляя делать то или иное упражнение, - все, которые она сама выдумывала, опять же приговаривая: «Еще, еще, пока я не скажу хватит… теперь делай это, теперь делай то… теперь можешь немного передохнуть… так, теперь давай снова…» И я, скрипя сердцем, вынужден был ее слушаться, это маленькое чудо… а я еще удивлялся, как она всех детей строит?!. Когда же она наигралась, то прижалась ко мне и уснула… Когда же я ей не купил мороженое, то она обидчиво залепетала, перебирая: «Ты… Вы… Ты… Вы…»
Да, ее неистощимой, плещущей энергии можно было только позавидовать! Я уже думал, что она доконает меня, это маленькое чудовище, неугомонная подружка «трудного ребенка», бывают же такие… Когда же я уходил, она вцепилась мне в руку и никуда не хотела пускать… видимо, потому что я с ней много играл и уделял ей внимание… и, конечно, была бесконечно симпатична в свом детском очаровании…

P.S. Я заметил такую вещь, дети, особенно чудесные маленькие девочки, которые так по-отечески нравятся мне, любят доминировать и стремятся к первенству (видимо, кровь от крови своих матерей)! Хозяюшки... Скажешь, что тебе больно, с радостью сделают еще больнее. И если они только почувствуют, что ты поддаешься им, то не упустят своего шанса взять над тобой верх. И это у них получается совершенно естественно и непосредственно, по-детски. Лично я просто люблю маленьких-маленьких девочек (2-6 лет, ну и далее...) Хоть и говорят, что все дети маленькие – хорошенькие, но я не так часто встречал маленьких детей, в которых бы просто влюблялся, которые такое говорят и вытворяют, что диву даешься… просто ангелочки…

Примечание. Б. Грачевский (автор «Ералаша», где лично мне в детстве больше всего нравился эпизод с Хазановым в итальянской школе, с очаровательной секретаршей и Гверески, ибо это почти про наш класс, только у нас все еще намного хуже было… правда, автор этого шедевра: Джованни Моска, а режиссер: Г. Васильев!), цитата: «Ребенок – это зверек. Он мгновенно чувствует, кто становится вожаком стаи и все прочее. Он на низменном уровне, именно на зверьковом, себя ведет. И как только почувствует слабинку, будет этим пользоваться»).

 

Мой сон

…Я брел по какому-то старому городу, словно затерянному во времени, ибо, как мне показалось, всякий раз он возникал в яви. Каменные улицы, темные закоулки, захолустье, лестницы, ведущие в убогие закутки, женщины, сидящие у дверей... Как будто все повторялось бесчисленное число раз, где человечество являлось всего лишь одной эпохой, рисунком Художника на листе Бога, одним дождевым штрихом на бесконечном стекле вечности…
Я вышел за каменные ворота города к океану, где шумно накатывались волны... И вдруг провидел, узрев деревянную, поскрипывающую лодку – баркас, бороздящий тревожно зыбкую водную гладь, это был островок твердой поверхности, на котором уже находился и я... Как вдруг я вознесся к небесам и увидел оттуда: что это? что влечет корабль и куда?.. Ничто как будто не предвещало гибели. Но то, что я узрел, поразило меня. Это была огромная воронка, водоворот, уходящий в глубь и затягивающий в себя окружающие воды. Находящиеся на корабле не знали об этом, не видели, не чувствовали, они плыли по намеченному, по выбранному, как казалось им, курсу... Это было могучее вращение, вовлекающее все в себя, в свои недра... И ничто не могло противостоять этой силе. Баркас находился в поле ее действия. И я уже видел, как он подплывает к попасти, отрывается от водной поверхности, преодолевая силу тяжести, и падает в бездну, увлекаемый внутрь…
Я очнулся в подземелье, подле решетки и сидящих по ту сторону людей, и увидел черного, страшного зверя, сторожащего их. Затем появился другой зверь, самка, преобразившаяся прекрасной женщиной, со стройными ногами, которая зажала тело первого зверя меж ног, отчего тот превратился в ласкового котенка, который по Ее воле отпустил людей на свободу…
По винтовой лестнице я спустился в каменное подземелье, по бокам которого полыхали языки пламени. Я вгляделся… и, откуда не возьмись, в темноте, стали появляться, мелькать и танцевать тени, а затем, сгущаясь, проступили маски, разные – страшные, яркие, блеклые… Их было много, они вращались в безумном танце, затем остановились и все с удивлением и интересом уставились на меня… Они как будто приглашали к смертельной игре... И я пустился с ними в пляс, закружившись в такт экстатической музыки...
После проведенной в танце ночи я оказался в каком-то доме. Но где я, и что я тут делаю? Навстречу мне вышла девушка, я узнал ее, некогда она была моей самой любимой на свете, но это было так давно, что я уже забыл все, как будто этого и не было вовсе. Но сейчас она вдруг вновь стала мне столь близкой и дорогой, что я осознал, спустя столько лет, как я еще сильно люблю ее, хоть и не вспоминал о ней уже годы. Сейчас все было, как и ранее, как будто прошлое приблизилось ко мне настолько, что стало настоящим. «Зачем мне это все?» – спрашивал я себя. Она что-то говорила, жалела, в ней зарождались какие-то воспоминания, но она не могла оставить своего мира, в котором давно укоренилась…
И здесь я пробудился ото сна, огляделся и понял, что это был всего на всего лишь сон, но ощущение реальности которого еще долго не покидало меня…

 

Смерть гладиатора (вольная фантазия)

И он, как гладиатор, вышел на арену
под взоры жаждущей толпы…


Утро только занималось,
А нарядная толпа
Уж на улицах сбиралась,
Люди ждали торжества.

Войны старые и дети,
Танцовщицы и шуты,
Неимущие калеки;
Все за утро к цирку шли.

Рим от радости сиял,
Каждый житель в нем давно
Праздность зрелищ предвкушал,
Все уж было решено.

В нарядны палии и столы,
Пурпурно-яркие шелка,
Одеты гордые матроны;
Пестрела шумная толпа.

Кругом все веселились,
Напитки сладкие вкушая;
На смерть идущие томились,
Молитвой небо вопрошая.

Огни неровно колебались;
Подполье в страхе пребывало,
Ревели звери, волновались;
Все смерти страшной ожидало.

Вдруг света животворный луч
Блеснул огнем меж серых туч…
Над цирком Солнце восходило,
Дворцы и храмы золотило…

И в свете ласковых лучей
Матроны палии снимали;
И беломраморных плечей
Красу пред Солнцем обнажали.

А Солнце выше поднималось,
Любуясь дивным торжеством;
Заря над Римом занималась,
Пролившись ярко над холмом…

И вышел воин, блеск в очах;
Пульсация в крови;
Короткий меч в его руках,
И призрак Смерти впереди.

И завязался страшный бой;
В надежде жить, иль умереть,
Два война бились меж собой,
Но их обоих ждала смерть…

Колонн размерен дивный ряд,
Курились дымно алтари,
Богинь блистательных парад,
Горели пламенно огни…

Весталка юная одна,
Красу из скромности скрывая,
Стояла подле у столба,
На кровь восторженно взирая.

Хламиды белые, шелка
Ее блаженно покрывали;
Чудесно-черные глаза
При виде крови трепетали…

Блеснул стремительный зубец,
Поранил войну руку,
На теле проступил рубец,
Лицо изобразило муку…

Еще стремительный удар —
И на колени воин пал…
Толпа, взревев, рукоплескала,
Волной трибуна ликовала…

И в те мгновенья роковые
Зажглась восточная звезда;
Ее сияние доныне
Пролилось в темные века.

Блаженны одеянья,
Сурьмой подкрашены глаза;
Точь-в-точь как изваянье,
Царица к трону быстро шла…

Раздались радостные крики,
Ее приветствует толпа;
Счастливые сияют лики,
Из уст в уста бежит молва.

Царица, встав, подъяла руку...
Мгновенье чувства взволновало,
Затихло все, внимая муку,
Все в ожиданье пребывало…

Она приветствует людей,
Безумный взор ее блестит;
Толпа внимает страстно ей,
Царица смерть в себе таит...

В мгновенье взгляд метущий
Сердца к себе все приковал;
Один на смерть идущий
Пред смертью лишь мечтал

Своей ласкающей главой,
Кудрями к ней прижаться,
У ног Ее найти покой
И снам любви отдаться…

Помчалась быстро колесница,
Визжали острые ножи...
Два лучника, возница;
Блестели острые мечи…

Удар, и лязг, и крики,
И отуманенные лики
Падущих на песок,
И темной крови ток...

Муслин и тонкие шелка
Ласкали женщин плечи;
И крови сладкой пелена
Туманила их речи…

Царица с трона встала,
Вот ближе подошла
И перстом в землю указала,
Взревела буйная толпа…

Удар меча — и кровь
Затмила влагою песок...
И, будто колос подкошенный,
На землю воин пал;

Лишь взгляд его окровавлененный
Вокруг трибун блуждал...
От крови задыхаясь,
Муж в муках страшных умирал...

И с уст его сорвались
Презренья полные слова,
Как приговор в тиши раздались:
«Будь проклята толпа!..»

Но с волнением царица,
Кровь завидев, трепетала,
Как безумная тигрица;
Все ж в руках себя держала...

Зазвучала вдруг труба,
Войны спешились; она
Взором трепетным блеснула,
Подалась вперед, шагнула...

Все исполнено очей,
Крики, кровь и лязг мечей —
Сердце все ее пленяло,
Все тянуло, волновало...

И вновь могучий воин пал,
Раздался муки страшный стон;
Лишь бледный взгляд его блуждал,
Молил о жизни он…

Но гордая царица
Поднялась с трона своего,
Взглянув с презреньем в лица,
Жизнь отняла его…

И воин пал к Ее ногам,
Противником сраженный,
Земным покорствуя богам,
Судьбою подкошенный...

Раскрылись Смерти ворота,
Оттуда двое появились,
С крюками два багра
В истерзанную плоть вонзились.

И лишь кровавый след
Остался на арене;
Символ блистательных побед
На праздной жизни сцене...

 

К**
Моя чудесная Царица,
Вы в свете — маленькая львица!
Я вам скажу: Вам так к лицу,
К златому царскому венцу,
На шкурах дорогих, мехах,
С томленьем страсти на устах,
Блаженно возлежать
И ничего не замечать…
- Ах, дайте мне ласкаться,
Ну, кроме шуток, без затей,
Устами нежно прикасаться
До ваших лапок и ногтей…
Ведь, право, между нами,
Я — подданный пред Вами!

 

К**
Я предан вам, я вам служу,
Взамен ничто я не прошу,
На вас работать мне отрада;
Ваш милый взгляд — вот вся награда!
Лишь им довольствоваться рад,
Он мне дороже всех наград!




К**
В безумстве юном счастлив был
С тоской смотреть на ваш плюмаж,
Край платья сзади подносил,
Всегда ваш верный юный паж!

Мой черный бархатный камзол,
Берет и шпага на бедре,
В глазах слеза — мой друг Назон
Прочел бы муку на челе.

 

Княгиня Ольга

Во гриднице Ольга подле окна
Печальная грузно сидит;
Душа тяжкой думы о муже полна,
О Игоре, князе, грустит.
Воспомнила жизнь и счастье свое,
И слезы из глаз потекли у нее.

«На что же покинул меня, ты мой князь,
Оставил горлицу свою?
Одна мне отрада: мой сын Святослав,
Всем сердцем его я люблю!»
И взоры ее блуждали вдали,
Где вольные ветры гуляли в степи.

Доносят вдруг Ольге, что сами древляне
В ладии ко граду пришли;
Уставили землю своими шатрами,
На холмах огни развели.
«Нам с брега Днепра уныло волна
Доносит веселья их голоса».

И сердце у Ольги в груди колыхнулось
Неслыханной дерзости сей;
Гнетущими мыслями весть обернулась,
Что груди сдавило у ней.
И страшную мысль в душе затая,
Встает со скамьи неприметно она.

«Зовите послов, пусть придут сюда,
Пусть други несут их в ладье;
Их встречу радушно, открыты врата
На киевской, грешной земле!»
И тяжно всплеснула белой рукой,
И отроков верных вела за собой.

Свенельд и Асмуд — ее верные други
Вставали с мечами пред ней,
Колена склонив, воздев вперед руки,
С горячей любовию к ней.
Их верностью тронута Ольга была
И скромно сердца к себе привлекла.

Забывшись, в веселии праздном
В ладье восседали послы,
Богато украшены златом;
Их други к подворью несли.
Но с тяжкою думой в душе
Их Ольга встречала к себе.

Безмолвье храня на устах,
Дружина стояла вокруг;
Нарушив молчанья печать,
Княжна обвела взором вкруг…
И руку подняла без слов:
«Заройте сих заживо псов!

Пусть души их в тяжком томленье,
В могильной, ночной тишине,
Внимают тяжелым мученьям,
Предайте надменных земле!»
И други ладью ту кидали,
И сверху землей ее засыпали.

А Ольга в печали стояла,
Внимая страданьям людей,
В безмолвье, с отмщеньем взирая,
Как жертвы молили пред ней.
Но вот и последний в земле
Сокрылся со страхом на бледном челе.

«Отмщен ли мой муж или нет? -
В волненье спросила она.»
Был дан роковой ей ответ:
«Мне мало их крови, жена!»
И Ольга поникла кручинной главой,
И тихо к себе удалилась в покой.

Вот с запада вновь призывает послов:
«За вашего князя я замуж пойду!
И мыслит себе: доверчивых псов
Я вновь погублю!»
И мирно во гриднице, подле окна,
Воспомнив былое, забылась она.

Наутро к себе послов приглашает
Им молвит так ласково, нежно, любя,
В жаркую баньку сходить предлагает,
Притворной любовью в персях дыша.
И в бане доверчивых с пылу и жару
Она предает жестоко пожару…

Вот князя могила, надгробия холм;
Пред камнем склонилась княжна,
Под ним ее муж навек погребен,
О нем тосковала душа.
И тризну свершить над хладной плитой
Задумала Ольга с тайной мечтой.

В веселии праздном древляне сидят,
Дружно пируют за пышным столом;
Речи текут, очи горят;
Почиет Ольга их терпким вином.
Вдруг, заблестев, мечи обнажились,
Кровью горячей древлян обагрились…

Ольга, восстав, чашу подымет,
Взором обводит сие торжество:
«Пусть се коварство отмщением будет!»
Чаша клонится, льется вино…
И Ольга сбирает могучую рать,
Силой древлян идет покорять.

Жжет города повсеместно огнем,
Налоги тяжелые вводит,
Рубит главы не жалея мечом,
Как призрак в селения входит.
И стонут древляне у ней под рукой,
Молят пощады под княжей пятой…

 

(Саломея)


Примечание. «Саломея — иудейская царевна, дочь Иродиады; впоследствии царица Халкиды и Малой Армении. Сохранились монеты с её изображением, датируемые 56-57 гг. На лицевой стороне монет изображён её муж Аристибул Халкидский с подписью ΒΑΣΙΛΕΩΣ ΑΡΙΣΤΟΒΟΥΛΟΥ («царя Аристобула»), на обратной — Саломея с подписью ΒΑΣΙΛΙΣ ΣΑΛΟΜΗΣ («царицы Саломеи»).
(Прославилась тем, что по наущению матери Иродиады в награду за свой танец перед Иродом попросила голову Иоанна Крестителя…)

Иоанн Креститель хулил, поносил Иродиаду за «неверную» связь, за что поплатился головой, кою по приказу Иродиады кинули в отхожее (женское) место… И любят праведники совать свой нос, куда не следует, указывать пути в любовных делах, как будто сами разумеют пути божьи в подобных вопросах натуры (ведь и по законам иных вдовы отцов становились женами сыновей, потом братьев по старшенству, иные порой женились на своих сестрах)… И есть пророкам дело, кто с кем живет… Хотя, как-то сурово с Иоанном обошлись, но такова бывает властная женская месть своим хулителям сверхмеры (что тоже уже безнравственно)…
Итак, Саломея – дочь Иродиады, яблоко от яблони, своим очароване и сексуальностью в танце подкупила власть, твердость слова, для того чтобы рассчитаться с хулителем… сексуальности… поборником (сомнительной) нравственности… Ну приглянулся Иродиаде боле Ирод, обладающей властью, хоть и брат мужа, ну так что ж?.. Мало ли чего в жизни не бывает, каких хитросплетений на почве сексуальности… Так нет, надо оскарблять, обличать… Это «пророки» любят… хлебом их не корми, дай чужие грехи пообличать по собственному усмотрению… Но так (жестоко) в конце концов сексуальность и власть отплатили за «нравственную» хулу…
P. S. Я бы назвал какой-нибудь особый сорт граната – женский (детский) каприз Саломеи… или просто каприз Саломеи…



***
Саломея, чаровница,
Закружилась, завертелась;
Что же диве захотелось?..
Говорит звезда сия,
Молвит в танце, ворожа:
«Хочу голову Иоанна Крестителя,
Подайте мне ее на золотом блюде!»
И кружится, и несется,
И безумная смеется:
«Хочу голову Иоанна Крестителя,
Подайте мне ее на золотом блюде!»



***
Раб Саломеи… и матери Ее Иродиады…



P. S. Интересно сравнить два перевода произведения О. Уайлда «Саломея»… http://starboy.name/salom.doc


Саломея http://starboy.name/html/sal1.html
Юдифь и Саломея http://starboy.name/html/uu1.html

 

***
В потоке ветра дуновенья
Раб весь дрожит. Его томленье
Так душу сладко угнетает,
Горячей крови нетерпенье
Он в муке страсти потопляет.
Ведь раб он — и не смеет
На Вас взглянуть, до Вас коснуться,
Лишь в страсти тайно цепенеет,
Не смея даже встрепенуться…

 

Графиня

Графиня утром рано встанет,
Еще поля хранят туман,
И на прогулку выезжает,
Развеять сладостный дурман.

На ней классический костюм,
Перчатки черные, меха,
Струится свежестью парфюм,
Господства блеск, щелчок кнута…

Своей бестрепетной рукой
Возьмет коня за буйну гриву,
Смиряет вольно под собой,
Как будто плачущую иву…

Да вдруг забористо хлестнет…
А тот от радости заржет,
И счастлив сам, когда она
Меж бедер жмет его бока…

 

Привет, фдс!
Ты сделал прямо зарисовку с натуры - как я у Вики на ферме с утра
оседлала моего любимого Версальчика и мы с ним скачем вдоль океана.
Из-за последних событий дома с бабушкой, я теперь редко выбираюсь к Викочке, она все больше гостит у нас.
И очень скучаю по Версальчику, по туманным просторам Норманди и соленому влажному ветру, бьющему в лицо и развивающему волосы, а Версальчику гриву...

 

Доброго времени, Госпожа Ника! Рад, что мое стихотворение напомнило Вам о Версальчике, давно Вы о нем не упоминали... Возможно, еще покатаетесь... точно Миледи из Трех мушкетеров... Ну вот и зарисовка: речь Госпожи...


***
К моим ногам, мой раб надменный,
Под иго сладкое мое,
Свободным духом окрыленный,
Пади под тяжкое ярмо!

Передо мной спиной согбенной
Смиренно свой недуг сноси,
Покорный, преданный, презренный,
Молись, безмолвствуй и терпи

Бесчестье, страх и униженье,
Господства твердую пяту,
Страдай в душе без сожаленья,
Покорствуй боли и кнуту!

Ты блеска раб, твое молчанье
Приятно милой Госпоже,
Опущен взор, в членах дрожанье,
Служи всегда смиренно мне!



***
В слезах восторга льются пени,
Текут восторженно стихи,
И я клоню мои колени
Перед богиней красоты.

Она ж с надменной простотою,
С презреньем смотрит свысока,
И насмехаясь надо мною,
Глядит в печальные глаза,

Что ловят каждое движенье,
Ее восторг и чудный взгляд,
И данью верной поклоненья
В душе как идол свято чтят!

 

***
Как бога легкое дыханье,
Иль лани быстрой трепетанье,
В воображенье иногда
Являлась призраком она.

Отняв насильственно покой,
Воздушна, призрачна, легка,
Пленяя взор своей красой,
Скользила смелая стопа…

Оставь, любовник молодой,
Забудь все чаянья души,
Твой мир убогий и простой,
Ты не достоин красоты.

Иди, ступай на берег томный,
Перескажи печаль волнам,
Для глаз людских рукой нескромной
Любви воздвигни идеал.

 

***
Я видел римлянку младую,
Ее ресницы и глаза,
Тунику красно-золотую,
Востока дивные шелка.

Надменно властвуя, она
Стопою зрелой выступала,
Смугла, прекрасна и горда;
Пред нею сердце замирало…

Чем недоступней, тем сильнее
К себе влекла, к себе звала,
И, тая, сладостно слабея,
Я умирал, боготворя…

 

***
В Ней жизнь клокочет и кипит,
Наружу бьет любви ключом,
И сердце пламенно горит,
По венам кровь бежит огнем.

В движеньях стройная нога
Свободно, вольно выступает,
Точена, быстра и смугла,
Зовет, томит, собой пленяет…

 

Разлука

— Да полно мой любовник страстный,
Оставь меня и не терзай!..

— На миг единый, сладострастный
Во власть любви себя отдай!

— Не понял ты: все позабыто,
Прошли года; волной все смыто,
Все чувства стерты суетой,
Я не люблю тебя, герой!
Уж нету в сердце у меня
Того пьянящего огня,
Не суждено нам вместе быть…

Он пал к ногам ее молить…
— Ну что ж, так выслушай меня…

— Оставь, я не люблю тебя!
Напрасны все твои моленья,
Они не тронут сердца вновь,
К тебе питаю я презренье,
Забыта прежняя любовь!

— О горе мне! но почему?
Я без тебя с тоски умру!..
Ты помнишь сладкие часы,
Когда Амуром вдохновлены,
Порывом страстным окрылены,
Вкушали таинство любви?
Мгновенья сладкие текли;
Мы их с тобой не замечали,
Под миртом, в сладостной тени
О мире в неге забывали;
Забыть не в силах это ты!

— Да, все я свято берегу,
Но миг единый не вернешь,
Забудь меня!

— И ты уйдешь?!.

— Оставь меня, оставь мечты,
Мы в этом мире розно шли,
Нас соединил единый миг,
Но он протек, давно забыт;
Напрасны горести, моленья,
Не воскресят они любви,
Не нужны сладостные пенья,
Друг другу стали мы чужды!

— Остановись, не уходи, прошу…
Один лишь взгляд… и я умру!

— Послушай, полно! — и ногой,
Его толкнув перед собой,
Она уходит прочь… Он одиноко
Страдает томно и глубоко…

 

***
Я мазохистом был рожден,
От Матери-Природы
Пороком сладким награжден,
Не по моей так было воле,
Угодно было так Природе.
Ну что ж!.. Ее за это не виню,
А от души благодарю... за то,
Что смог любовь узнать,
Во всей красе ее познать;
Благодарю за то,
Что подарила мне она
Счастливый краткий миг, за то,
Что счастия предела я достиг...
То было мне не по летам,
Но счастия того
От всей души желаю вам!


Ну и немного просто старсти...

***
«И вот она, склоняясь, поникает
Любовницей смиренной перед ним»
(Шекспир)

В ночи заветная струна
Звучала тихо; нега сна
Покои дивы покрывала.
Ей сладость слез напоминала
О той далекой стороне,
Где ночью темной при Луне
Ее томила сладко мука:
Когда у дома, близ крыльца,
Она ласкала нежно друга,
За то не требуя венца.

Мечтанья грустно навевали
Былое в тишине;
И годы юны проплывали
Пред взором будто бы во сне...

Привстав, она рукою провела;
К подушке сонница прильнула;
И в грудь ей воздохнула
Томленье полная Луна...
Мечтаньям дива предалась
И сном тихонько забылась...
Вот спит. Вдруг видит сон:
Как будто трепетный огонь
Воспыхнул в ночи и погас;
И чей-то нежный, томный глас
Шепнул ей ласково слова:
«Ты спишь, о, юная моя?..»
И к ней спустился Сатана...
Она в волненье встрепенулась;
Кричать хотела... вдруг запнулась.
В его объятиях трепещет,
Голубкой чувствует себя
И рвется, крылом хлещет...
Но силой он ее смиряет;
Лишь только полная Луна
На ложе страсти проливает
Сиянье; девы грудь полна
Любовной муки, неги сна...
Она средь ночи быстро дышит;
И прерывает вздохи стон;
В тумане все; она не видит;
Лишь только жертвенный огонь
В волненье зыбко угасает
И холод ночи навевает...
Падет с девицы одеянье,
Она покорна и смирна;
Язвительным огнем лобзанья
Ласкает тело Сатана,
И в ночи слышны содраганья...