Великие и "женское доминирование"

Приведу несколько страниц в этом разделе, ибо если говорить обо всем и обо всех великих в Теме, то никакого форума не хватит, ну вот двое, за последнее время самые заметные личности, определявшие ход человеческой Истории, Гитлер и Сталин:

Маменькин сынок. У Гитлера был целый ряд «маменек», способствовавших его карьере. Он умел своим личным обаянием завоевать внимание женщин. Многие женщины жертвовали деньги партии или дарили их лично ему. К кругу поддерживающих его женщин можно отнести Елену Бехштейн, Эльзу Брукман, Винифред Вагнер, Гермину Хоффман и Гертруду фон Зейдлиц… Они называли его «Волк» или «Волчонок» и фамильярно обращались к нему на «ты». Вплоть до начала войны Гитлер сохранил к ним удивительную благодарность и навещал их.
Беседуя с женщинами, Гитлер мог произвести впечатление, что он очарован только одной дамой. Поэтому они охотно делали ему – часто конкурируя между собой – личные подарки. Примером может быть хлыст Гитлера, который он любил носить, хотя до 1923 года предпочитал обычную трость.
Генри Хоффман рассказал в 1932 году, как «враждебные листки» с большим негодованием сообщали, «что Гитлер всегда носит с собой хлыст для лошади. В действительности же это был ручной хлыст, который фюрер и сегодня носит как память о времени, когда ему запрещали носить любое оружие. Тогда этот хлыст оставался его единственной защиты».
Первый хлыст Гитлер получил от фрау Бехштейн, второй – от конкурирующей с ней фрау Брукман, и третий – по-видимому, выделенный из черной кожи бегемота, - от фрау Бюхнер, хозяйки пансиона «Moritz» в Оберзальцберге. Юлиус Шауб говорил о «черном хлысте из кожи бегемота» - подарке от владельцев «Платтерхофа».
Каждая из даривших женщин, пребывала в уверенности, что она одна дарила Гитлеру хлыст. Так, фрау Брукман оспаривала, что хлыст – подарок фрау Бехштейн, а фрау Бюхнер считала, что это ее подарок. Если это верно, то, наверное, никто из них не догадывался, что Гитлеру дарили хлысты многие его «опекунши», так как он каждую из них оставлял в уверенности, что носит только ее подарок. Датируемое 22 августа 1933 года письмо Цезаря Энгеля из Гамбурга 1, Анзикштрассе, 57, в берлинскую Имперскую канцелярию, показывает, что 26 июля 1933 годы была получена «партия хлыстов из кожи бегемота».

Большая часть женщин восхищалась Гитлером, они видели его в непринужденной обстановке рассыпающим шарм старой венской школы, это уже был не тот грубиян, которого они знали по речам в залах мюнхенских пивных. Простое, ровное, часто несколько робкое, обхождение Гитлера, как правило, с более старшими, чем он, женщинами, вызывало в них материнские чувства и любовь к нему.

«Интимная жизнь Гитлера»: «…Адольф Гитлер относился к своей матери с экзальтирован¬ной аффектацией. Он, любивший говорить о себе, как о челове¬ке, лишенном эмоций, «холодном как лед» и «твердом как сталь», всю жизнь не расставался с ее изображением. Портрет Клары висел над постелью во всех его спальнях: в рейхскан¬целярии, в Мюнхене, в Оберзальцбергере.

Эрна никогда не обольщалась в отношении того, кем был и откуда вышел ее фюрер. В ее глазах он был плоть от плоти немецкого народа.
(Эрна) — Он не мог заниматься любовью ни с какой женщиной, разве что в извращенной, перверсивной форме. И ее-то раз¬делила с ним Ева Браун, которая была просто маленькой продавщицей. Она стала добровольным партнером в его актах садо-мазохизма.

— Так много женщин оказалось жертвами его политики. Он, как кажется, возбуждал в них странный трепет, гранича¬щий с экстазом. Это состояние легко могло привести к само¬разрушению, но оно ощущалось как высшее удовлетворение страсти. Человек, который работал уборщиком в Мюнхене во времена Гитлера, говорил мне, что после речей, произнесен¬ных фюрером, много мест, на которых сидели дамы, нужда¬лись в уборке. Оглушенные бешеным возбуждением, эти жен¬щины не могли больше контролировать свои мочевые пузыри: «Иногда весь фронтальный ряд, где сидели женщины, нужно было досуха вытирать губкой», — говорил мне этот человек.

Три пули в сердце являются печальной, но надежной гарантией ценности следующего сообщения: в 1929 году Адольф написал племяннице совершенно компрометирующее, шокирующее по откровенности письмо, в котором прямо упоминал свои вкусы урнинга и мазохиста. Оно, естест¬венно, попало в руки не адресата, а коллекционера, чрезвычайно богатого гнома-эксцентрика Резе, который случайно оказался доверенным лицом отца Бернгарда. Гитлеру пришлось раскошелиться, чтобы его выкупить из этих цепких рук, но он ничего не забыл...

Нет оснований считать, что Адольф изменил своим при¬вычкам в отношениях с Евой, которую некоторые источники изображают «прекрасной наездницей, играющей хлыстом».

Но кроме прежних извращенных удовольствий, появились, похоже, и новые варианты: фюрер, например, заставлял нагую красавицу выполнять перед собой акробатические упражне¬ния, читать всю ночь напролет. Гитлер принуждал женщин унижать и избивать себя, чтобы обрести оккультную силу и психическую мощь («чтобы достичь власти, необходимо пройти через крайние унижения»; «умереть человеком, чтобы воскреснуть сверхчеловеком» и т. п.). Это чудовище гордости, не терпевшее ни возражений, ни даже обсуждений своих мне¬ний, приходило в эротический восторг, когда его пинали жен¬щины—существа глубоко и искренне им презираемые. Именно такое крайнее унижение он считал непременным условием эзотерической техники черной магии, «ритуалов силы», кото¬рые он практиковал.

Она (Лени Рифеншталь) явно желала своего фюрера, что бы ни говорила после проигранной им войны. И ему она нравилась. Гитлер призна¬вался Отто Скорцени: «Лени Рифеншталь — великая актриса, важная женщина для Германии. В ней есть что-то чарующее. Она обладает холодной чувственностью, которая меня так привлекает. Она является также наиболее честолюбивой жен¬щиной, которую я когда-либо знал».
Замечание о «холодной чувственности» мог сделать только очень опытный мужчина. И, скорее всего, только на основании личного опыта. Не менее важно замечание о честолюбии Лени. Невозможно представить, чтобы умная, чувственная и, глав¬ное, чертовски честолюбивая женщина могла пропустить та¬кую соблазнительную фигуру, как Адольф Гитлер! Скорее всего, у них был роман, который Гитлер постарался прервать раньше, чем это хотелось бы Лени. Этим, возможно, объясня¬ются такие ее дышащие раздражением слова, как: «Я никогда не говорила, что Гитлер красив и интеллигентен... Я не идиот¬ка...» Или явно обидчивые и мстительные нотки в интервью, данном менее чем через год после самоубийства Гитлера: «Я была не его тип. Я слишком сильна, слишком позитивна, а ему нравились мягкие, коровоподобные женщины вроде Евы Браун». Альберт Цоллер, личный секретарь Гитлера, писал: «Несомненно, что Ева Браун ненавидела ее чисто из женской ревности».
Наконец, Адольф Гитлер, не щадивший чести безразлич¬ных и несимпатичных ему женщин, как лев защищал доброе имя Лени. Капитан Отто Вагнер, приятель Удета, также быв¬ший в команде Геринга, как-то услышал, как Герман Геринг позволил себе в присутствии Гитлера после просмотра одного из ее эпических горных фильмов двусмысленное замечание по адресу Рифеншталь: «Она — трещина рейха». Фюрер пришел в неописуемую ярость. «Гитлер был очень увлечен Лени Ри¬феншталь, — вспоминал Вагнер — и никто не мог позволить себе подшутить над ней в его присутствии без того, чтобы не получить резкий отпор».

Кинозвезда Рената Мюллер, которую этот могущественный человек также пригласил провести с собой ночь, рассказала больше: Гитлер вначале в натуралистических подроб¬ностях описал ей пытки, применявшиеся в средние века, и те, которые практикует сейчас к своим жертвам гестапо. Затем они разделись. Фюрер улегся на пол, «он проклинал себя как ничтожество, нагромождая обвинение за обвинением и ползая так, как будто агонизировал». Для бедной женщины сцена якобы становилась невыносимой, поэтому она в конце концов уступила его просьбам и пнула Адольфа ногой. «Это привело Гитлера в восторг, он возбуждался все больше и больше».

Нельзя в то же время полностью исключать возможность для Гитлера более обычных форм интимной близости с пре¬красным полом, особенно если принять во внимание употреб¬ление им эротических возбуждающих средств. В связи с этим знаменитая фраза Магды Геббельс («фюрер слишком мало мужчина, чтобы держать возле себя настоящую женщину») легко может быть понята буквально: «слишком мало» еще не значит «совсем не мужчина», а до «настоящей женщины» имеется достаточное количество «просто» женщин, которыми «счастливо довольствуется большинство из нас».

(Просто Гитлеру больше нравились отношения в стиле СМ, от них он получал более удовольствия, где вовсе не обязателен генитальный контакт, к тому же из-за личной скромности, популярности и ответственности поста он не мог позволить себе спать со всеми подряд, это просто было не в его характере).

Чрезвычайно любопытны наблюдения над сексуальными предпочтениями вождя его современников. Один из них, врач по профессии, признается: «Как гомосексуалист, я был очаро¬ван глазами, речью и походкой Гитлера; но я сразу же почувствовал, что он не один из нас».

Поэтому, вероятно, правы те ученые, которые констатируют у Гитлера ясные латентные гомосексуальные тенденции: с ними он активно, а возможно, и сознательно боролся. Скорее всего, он как посвященный в тайны орденов, в своей борьбе за власть тонко использовал преданность и губительную силу древних, мистико-боевых мужских гомосексуальных союзов, их темный оккультизм и яростную половую магию, столь опасную для врагов; но когда его игра была раскрыта (навер¬ное, Ремом, который открыто потребовал выбросить из пар¬тии «мелкого буржуа Гитлера»), а власть взята, он сделал все, чтобы избавиться от опасных и вредных для численности и здоровья нации извращенцев.

С физической точки зрения Гитлер был далек от нордического эталона —в его облике не было ничего от «высокого блондина со стройным силуэтом». На Мюнхенском процессе (1923 г.) профессор фон Грубер охарактеризовал фюрера как «образец славянского расового типа; убегающий лоб обнару¬живает отсутствие объективности». Это славянское влияние шло, наверное, через его предка Непомука, имеющего в своей генеалогической линии чешских предков. Антропологи записы¬вают его в смешанный альпийско-дунайский тип.

Гитлер обычно прибегал к известному методу: назначал определенную дату, выдвигал максимальные требо¬вания, принимал маневры устрашения и психологического прессинга, затем делал заранее предусмотренные минималь¬ные уступки, будто бы демонстрируя свою добрую волю и го¬товность к разумному компромиссу. Гитлер любил говорить, что «политика похожа на шлюху: если вы неудачно ее полюби¬ли, она откусит вам голову».

Гитлер выражал простодушный восторг перед аморализ¬мом и коварством восточных властителей; для него Великий муфтий Иерусалима был «выдающимся старым хитрым ли¬сом», «совершенно исключительная мудрость» которого ста¬вила его «почти на одну доску с японцами. Что за хитрые дипломаты эти японцы!» Наивысших похвал Гитлера удо¬стаивался Иосиф Сталин, который внушал ему «безусловное уважение». Фюрер с восхищением говорил о «хитром кавказ¬це», для которого «большевизм является только средством, личиной, предназначенной обмануть германские и романские народы». Этот «по-своему дьявольский парень» характеризо¬вался фюрером как одна из «наиболее экстраординарных фи¬гур в мировой истории», но меня, говорил немецкий вождь, ему не провести.

Этот странный интерес проявлялся даже лингвистически: одним из любимых терминов «вождя немцев» было «дерьмо»; он, к примеру, часто повторял, что по сравнению с Фридрихом Великим «похож на кучу дерьма». Скорее всего, это как раз та самоирония, которую вместе с юмором никак не могут найти в текстах Адольфа Гитлера англосаксонские авторы. Он хорошо знал и мало ценил «общественное мнение», говоря со своей обычной грустной иронией горькую правду: «Если я буду побежден, скажут, что я был безумен; если выиграю войну, подымут до облаков». О себе он был, может быть, не без оснований, чрезвычайно высокого мнения. Широко известен его афоризм: «Утверждают, что я политический гений. Это ошибка, я про¬сто гений».

«Рената Мюллер… была одной из фавориток Адольфа Гитлера. Она, естественно, была совсем не прочь вступить в сексуальную связь со своим фюрером. Однажды утром Рената пришла в студию явно в расстроенных чувствах и заявила, что не хочет больше быть вместе с Адольфом. Я знал, что предшествующей ночью она радостно приняла его приглашение посетить личные апартаменты вождя в рейхсканцелярии, надеясь провести вечер в занятиях любовью. Когда они разделись, то, вместо того чтобы прыгнуть в постель вместе с жаждущей Ренатой, Гитлер бро¬сился на пол перед актрисой и стал умолять ее ударить его и потоптать ногами. Ужаснувшись, Мюллер отка¬залась, но он продолжал настаивать, упрашивая ее оказать ему эту милость. Адольф рычал, что он ее раб и недостоин находиться с ней в одной комнате. Он так возбудился, что Ренате не осталось ничего другого, как уступить. Наступив на него ногой, она стала хлестать его кнутовищем его же плет¬ки, сопровождая экзекуцию — по его истерической просьбе — нецензурными оскорбле¬ниями и бранью. Мюллер сообщила, что фюрер при¬ходил во все больший экстаз и, наконец, начал мастур¬бировать...
Вскоре после оргазма он спокойным голосом предло¬жил снова одеться. После этого они выпили по стакану вина и поговорили о каких-то пустяках. Затем Гитлер встал, поцеловал Ренате руку и, по¬благодарив за приятный вечер, позвонил, чтобы ее проводили. Я убежден, что Рената Мюллер была совершенно искренна со мной и не выдумала эту историю», - свидетельство голливудского продюсера А. Цейсслера, который в начале 30-х годов работал для УФА в Берлине.»

Вернер Мазер: «Не случайно женщины были самыми важными покровителями Гитлера и его партии. Каждой даме он, австрийский обольститель, целует руку, даже замужним секретаршам. На своих «пишущих дам» он никогда не кричит, даже тогда, когда они делали существенные ошибки. «Моя красавица» и «Прекрасное дитя» - обращения, которое он любит употреблять. Он уважительно здоровается с ними и пропускает их вперед. В их присутствии никогда не садится первым, хотя при случае делает это даже при приеме иностранных деятелей. В присутствии дам его гортанный голос преображается, становится мягким и вкрадчивым. Многие женщины, которые до встречи с Гитлером ожидали увидеть свирепого грубияна, уходили от него, восхищаясь и восторгаясь им. По отношению к женщинам он был всегда терпелив, внимателен и незлобив, даже если они говорили ему неприятные вещи…».

Характерная противоречивость. Оксана Гор, «Они любили нацистов»: «Иногда по вечерам в атмосфере всеобщего благодушия Гитлер, подарив Еве какое-нибудь украшение или пообещав поездку за границу, просил: - Ты не против, если несчастная Блонди на полчасика спустится к нам? Что правда, то правда, Ева отчаянно не любила его овчарку, так же как он не любил ее скотчтерьеров, которых сам подарил на день рождения. Но после подарка… Она с улыбкой кивала головой и жестом приказывала лакею запереть Штази и Негуся в ее комнате. Другой лакей приводил Блонди, и та, радостно повизгивая, ложилась у ног хозяина… Мысль о том, что едва ли не самый жестокий из европейских тиранов смиренно просит у почти никому не известной женщины разрешения пообщаться с любимой собакой, а за четверть часа до этого может приказать своим войскам перейти границу иностранного государства или росчерком пера отправить в концлагерь несколько тысяч человек, создает ощущение полного абсурда…»

Мазохизм Сталина. Светлана Аллилуева (Сталина): «У меня сохранились два его письма, должно быть, того времени (то есть 1930-32 гг.), потому что отец написал их крупными, ровными печатными буквами. Письма оканчиваются неизменным «целую» - это отец очень любил делать, пока я не выросла. Называл он меня (лет до шестнадцати, наверное) «Сетанка» - это я так себя называла, когда была маленькой. И еще он называл меня «хозяйка», потому что ему очень хотелось, чтобы я, как и мама, была в роли хозяйки активным началом в доме, и еще любил говорить, если я чего-нибудь просила: «Ну, что ты просишь! Прикажи только, и мы все тотчас всё исполним». Отсюда – игра в «приказы», которая долго тянулась в доме. А еще была выдумана «идеальная девочка» - Лялька, которую вечно ставили мне в пример, - она все делала так, как надо, и я ее ненавидела за это. После этих разъяснений я могу теперь привести его письма тех лет:
«Сетанке-хозяйке.
Ты, наверное, забыла папку. Потому-то и не пишешь ему. Как твое здоровье? Не хвораешь ли? Как проводишь время? Лельку не встречала? Куклы живы? Я думал, что скоро пришлешь приказ, а приказа нет как нет. Нехорошо. Ты обижаешь папку. Ну, целую. Жду твоего письма. Папка».
«Здравствуй, Сетанка!
Спасибо за подарки. Спасибо также за приказ. Видно, что не забыла папу. Если Вася и учитель уедут в Москву, ты оставайся в Сочи и дожидайся меня. Ладно? Ну, целую. Твой папа».
«Не дождавшись позднего прихода отца домой, - вспоминает Светлана, - я оставила ему на столе возле прибора послание:
«Дорогой мой папочка!
Я опять прибегаю к старому испытанному способу, пишу тебе послание, а то тебя не дождешься.
Можете обедать, пить (не очень), беседовать.
Ваш поздний приход, товарищ секретарь, заставляет меня сделать Вам выговор. В заключение целую папочку крепко-крепко и выражаю желание, чтобы он приходил пораньше.
Сетанка-хозяйка».
«На этом послании, - замечает Светлана, - отец начертал: «Моей воробушке. Читал с удовольствием. Папочка»

…Но чудеснее всего было кино. Кинозал был устроен в Кремле, в помещении бывшего зимнего сада, соединенного переходами со старым кремлевским дворцом. Отправлялись туда после обеда, т. е. часов в девять вечера. Это, конечно, было поздно для меня, но я так умоляла, что отец не мог отказывать и со смехом говорил, выталкивая меня вперед: "Ну, веди нас, веди, хозяйка, а то мы собьемся с дороги без руководителя!" И я шествовала впереди длинной процессии, в другой конец безлюдного Кремля, а позади ползли гуськом тяжелые бронированные машины и шагала бесчисленная охрана...

Сталин Светлане:
«Получил твое письмо от 25/IХ. Спасибо тебе, что папочку не забываешь. Я живу неплохо, здоров, но скучаю без тебя. Гранаты и персики получила? Пришлю еще, если прикажешь. Скажи Васе, чтобы он тоже писал мне письма. Ну, до свидания. Целую крепко. Твой папочка»...

"Хозяюшка! Получил твое письмо и открытку. Это хорошо, что папку не забываешь. Посылаю тебе немножко гранатовых яблок. Через несколько дней пошлю мандарины. Ешь, веселись... Васе ничего не посылаю, так как он стал плохо учиться. Погода здесь хорошая. Скучновато только, так как хозяйки нет со мной. Ну, всего хорошего, моя хозяюшка. Целую тебя крепко"...

"Здравствуй, хозяюшка!
Посылаю тебе гранаты, мандарины и засахаренные фрукты. Ешь - веселись, моя хозяюшка! Васе ничего не посылаю, так как он все еще плохо учится и кормит меня обещаниями. Объясни ему, что я не верю в словесные обещания, и поверю Васе только тогда, когда он на деле начнет учиться хотя бы на "хорошо". Докладываю тебе, товарищ хозяйка, что был я в Тифлисе на один день, побывал у мамы и передал ей от тебя и Васи поклон. Она более или менее здорова и крепко целует вас обоих. Ну, пока все. Целую. Скоро увидимся".

Здравствуй, моя хозяюшка! Письмо получил. Спасибо! Я здоров, живу хорошо, Вася хворал ангиной, но теперь здоров. Поеду ли на юг? Я бы поехал, но без твоего приказа не смею трогаться с места. Бываю часто в Липках. Здесь жарко. Как у тебя в Крыму? Целую мою воробушку"...

"Моей хозяйке - Сетанке - привет! Все твои письма получил. Спасибо за письма! Не отвечал на письма потому, что был очень занят. Как проводишь время, как твой английский, хорошо ли себя чувствуешь? Я здоров и весел, как всегда. Скучновато без тебя, но что поделаешь, - терплю. Целую мою хозяюшку".

Отец подписывался во всех письмах ко мне одинаково: "Секретаришка Сетанки-хозяйки бедняк И. Сталин". Надо объяснить, что это была игра, выдуманная отцом. Он именовал меня "хозяйкой", а себя самого и всех своих товарищей, бывавших у нас дома почти ежедневно, - моими "секретарями", или "секретаришками". Не знаю, развлекала ли эта игра остальных, но отец развлекался ею вплоть до самой войны. В тон его юмору я писала ему "приказы" наподобие следующих (форма их тоже была выдумана отцом):

"21 октября 1934 г. Тов. И.В.Сталину,
секретарю № 1.
Приказ № 4
Приказываю тебе взять меня с собой.
Подпись: Сетанка-хозяйка.
Печать.
Подпись секретаря № 1: Покоряюсь. И.Сталин".

Очевидно, дело касалось того, что меня не брали в кино или в театр, а я просила. Или: "Приказываю тебе позволить мне поехать завтра в Зубалово" - 10 мая 1934 года. Или: "Приказываю тебе повести меня с собой в театр" - 15 апреля 1934 года. Или: "Приказываю тебе позволить мне пойти в кино, а ты закажи фильм "Чапаев" и какую-нибудь американскую комедию" - 28 октября 1934 года.
Отец подписывался под "приказом": "Слушаюсь", "Покоряюсь", "Согласен" или "Будет, исполнено".
И, так как отец все требовал новых "приказов", а мне это уже надоело, то однажды я написала так: "Приказываю тебе позволить мне писать приказ один раз в шестидневку" - 26 февраля 1937 года.
Став чуть постарше, я несколько разнообразила эти требования:
"Папа!! Ввиду того, что сейчас уже мороз, приказываю носить шубу. Сетанка-хозяйка" - 15 декабря 1938 года…
И, наконец, последнее подобное шуточное послание - в мае 1941 года, на пороге войны:
"Мой дорогой секретаришка, спешу Вас уведомить, что Ваша хозяйка написала сочинение на "отлично!". Таким образом, первое испытание сдано, завтра сдаю второе. Кушайте и пейте на здоровье. Целую крепко папочку 1000 раз. Секретарям привет. Хозяйка".
И "резолюция" сверху на этом: "Приветствуем нашу хозяйку! За секретаришек - папка И.Сталин".
Вскоре началась война и всем было не до шуток, не до игр. Но прозвище "Сетанка-хозяйка" долго еще оставалось за мной, и все участники этой игры долго потом называли меня, уже взрослую, "хозяйкой" и вспоминали про эти детские "приказы".
Еще любил он и уважал свою мать.
Он говорил, что она была умной женщиной. Он имел в виду ее душевные качества, а не образование, - она едва умела нацарапать свое имя. Он рассказывал иногда, как она колотила его, когда он был маленьким, как колотила и его отца, любившего выпить. Характер у нее был, очевидно, строгий и решительный, и это восхищало отца».

«Л. Троцкий пишет, что Надежда Сергеевна Аллилуева «обвинила Сталина в излишней мягкости к общим детям, дескать, он портит их поцелуями, вниманием, играми со Светланой, когда она играет «хозяина и отдает ему приказания, что доставляет ему истинное удовольствие».

P. S. «О Достоевском Сталин как-то сказал Светлане, что тот был «великий психолог». «Наверное, - предполагает Светлана, - он находил в Достоевском что-то глубоко личное для себя самого, но не хотел говорить и объяснять, что именно».

О жене Сталина, С. Аллилуева: «Мама была строга с нами, детьми - неумолима, недоступна. Это было не по сухости души, нет, а от внутренней требовательности к нам и к себе. К числу порхающих женщин ее никак нельзя было отнести, она была слишком строгой к самой себе.
Ее называли "строгой", "серьезной" не по годам, - она выглядела старше своих лет только потому, что была необычайно сдержанна, деловита и не любила позволять себе "распускаться".
Я запомнила маму очень красивой, - она, наверное, не только мне казалась такой. Я не помню точно лица, но общее впечатление чего-то красивого, изящного, легко двигающегося, хорошо пахнущего. Это было неосознанное впечатление детства, просто так чувствовалась ее атмосфера, ее натура. Она редко ласкала меня, а отец меня вечно носил на руках, любил громко и сочно целовать, называть ласковыми словами - "воробушка", "мушка". Однажды я прорезала новую скатерть ножницами. Боже мой, как больно отшлепала меня мама по рукам! Я так ревела, что пришел отец, взял меня на руки, утешал, целовал и кое-как успокоил... Несколько раз он так же спасал меня от банок и горчичников, - он не переносил детского плача и крика. Мама же была неумолима и сердилась на него за "баловство".
Мама была, конечно, - несмотря на смешение кровей, - настоящей русской по своему воспитанию и характеру, по своей натуре. Отец полюбил Россию очень сильно и глубоко, на всю жизнь. Я не знаю ни одного грузина, который настолько бы забыл свои национальные черты и настолько сильно полюбил бы все русское. Еще в Сибири отец полюбил Россию по-настоящему: и людей, и язык, и природу. Он вспоминал всегда о годах ссылки, как будто это были сплошь рыбная ловля, охота, прогулки по тайге. У него навсегда сохранилась эта любовь».

«Как закалялась сталь». Возбуждает полячка-Нелли, но духовно я, конечно, на стороне Павла Корчагина, грустная у него история получилась. «(Тоня) - Вы любите читать книги? - спросила она, когда они сели за круглый, вкопанный в землю стол.
- Очень люблю, - оживился Павел.
- Какая из прочитанных книг вам больше всего нравится?
Павел, подумав, ответил:
- "Джузеппа Гарибальди".
- "Джузеппе Гарибальди", - поправила Тоня. - Вам очень нравится эта книга?
- Да, я его шестьдесят восемь выпусков прочел, каждую получку покупаю по пять штук. Вот человек был Гарибальди! - с восхищением произнес Павел. - Вот герой! Это я понимаю! Сколько ему приходилось биться с врагами, а всегда его верх был. По всем странам плавал! Эх, если бы он теперь был, я к нему пристал бы. Он себе мастеровых набирал в компанию и все за бедных бился.
- Хотите, я вам покажу нашу библиотеку? - сказала Тоня и взяла его за руку.
- Ну нет, в дом не пойду, - наотрез отказался Павел.
- Отчего вы упрямитесь? Или боитесь?
Павел посмотрел на свои босые ноги, не блиставшие чистотой, и поскреб затылок.
- А меня мамаша или отец не попрут оттуда?
- Бросьте наконец эти разговоры, или я окончательно рассержусь! - вспылила Тоня.
- Что ж, Лещинский к себе в дом не пускает, в кухне беседует с нашим братом. Я к ним ходил по одному делу, так Нелли даже в комнату не пустила, - наверное, чтобы я им ковры не попортил, черт ее знает, - улыбнулся Павка.

…В салон-вагоне, куда вошел Корчагин вслед за проводником, сидело несколько человек, изысканно одетых в дорожные костюмы. За столом, покрытым шелковой с розами скатертью, спиной к двери сидела женщина. Когда вошел Корчагин, она разговаривала с высоким офицером, стоявшим против нее. Едва монтер вошел, разговор прекратился.
Быстро осмотрев провода, идущие от последней лампы в коридор, и найдя их в порядке, Корчагин вышел из салон-вагона, продолжая искать повреждение. За ним неотступно следовал жирный, с шеей боксера, проводник в форме, изобилующей крупными медными пуговицами с изображением одноглавого орла.
- Перейдем в соседний вагон, здесь все исправно, аккумулятор работает. Повреждение, видно, там.
Проводник повернул ключ в двери, и они вошли, в темный коридор. Освещая проводку электрическим фонариком, Павел скоро нашел место короткого замыкания. Через несколько минут загорелась первая лампочка в коридоре, залив его бледно-матовым светом.
- Надо открыть купе, там необходимо сменить лампы, они перегорели, - обратился к своему спутнику Корчагин.
- Тогда надо позвать пани, у нее ключ. - И проводник, не желая оставлять Корчагина одного, повел его за собой.
В купе первой вошла женщина, за ней Корчагин. Проводник остановился в дверях, закупорив их своим телом. Павлу бросились в глаза два изящных кожаных чемодана в сетках, небрежно брошенное на диван шелковое манто, флакон духов и крошечная малахитовая пудреница на столике у окна. Женщина села в углу дивана и, поправляя свои волосы цвета льна, наблюдала за работой монтера.
- Прошу у пани разрешения отлучиться на минутку: пан майор хочет холодного пива, - угодливо сказал проводник, с трудом сгибая при поклоне свою бычью шею.
Женщина протянула певуче-жеманно:
- Можете идти.
Разговор шел на польском языке.
Полоса света из коридора падала на плечо женщины. Изысканное, из тончайшего лионского шелка, сшитое у первоклассных парижских мастеров, платье пани оставляло обнаженными ее плечи и руки. В маленьком ушке, вспыхивая и сверкая, качался каплевидный бриллиант. Корчагин видел только плечо и руку женщины, словно выточенные из слоновой кости. Лицо было в тени. Быстро работая отверткой, Павел сменил в потолке розетку, и через минуту в купе появился свет. Оставалось осмотреть вторую электролампочку над диваном, где сидела женщина.
- Мне нужно проверить эту лампочку, - сказал Корчагин, останавливаясь перед ней.
- Ах да, я ведь вам мешаю, - на чистом русском языке ответила пани и легко поднялась с дивана, встав почти рядом с Корчагиным. Теперь ее было видно всю. Знакомые стрельчатые линии бровей и надменно сжатые губы. Сомнений быть не могло: перед ним стояла Нелли Лещинская. Дочь адвоката не могла не заметить его удивленного взгляда. Но если Корчагин узнал ее, то Лещинская не заметила, что выросший за эти четыре года монтер и есть ее беспокойный сосед.
Пренебрежительно сдвинув брови в ответ на его удивление, она прошла к двери купе и остановилась там, нетерпеливо постукивая носком лакированной туфельки. Павел принялся за вторую лампочку. Отвинтив ее, посмотрел на свет и неожиданно для себя, а тем более для Лещинской, спросил на польском языке:
- Виктор тоже здесь?
Спрашивая, Корчагин не обернулся. Он не видел лица Нелли, но продолжительное молчание говорило о ее замешательстве.
- Разве вы его знаете?
- Очень даже знаю. Мы ведь были с вами соседи. - Павел повернулся к ней.
- Вы Павел, сын... - Нелли запнулась.
- Кухарки, - подсказал ей Корчагин.
- Как вы выросли! Помню вас дикарем-мальчиком.
Нелли бесцеремонно разглядывала его с ног до головы.
- А почему вас интересует Виктор? Насколько я помню, вы были с ним не в ладах, - сказала Нелли своим певучим сопрано, надеясь рассеять скуку неожиданной встречей.
Отвертка быстро ввертывала в стену шуруп.
- За Виктором остался неоплаченный долг. Вы, когда встретите его, передайте, что я не теряю надежды расквитаться.
- Скажите, сколько он вам должен, я заплачу за него.
Она понимала, о каком "расчете" говорил Корчагин. Ей была известна вся история с петлюровцами, но желание подразнить этого "хлопа" толкало ее на издевку.
Корчагин отмолчался.
- Скажите, верно ли, что наш дом разграблен и разрушается? Наверно, беседка и клумбы все разворочены? - с грустью спросила Нелли.
- Дом теперь наш, а не ваш, и разрушать его нам нет расчета.
Нелли саркастически усмехнулась:
- Ого, вас тоже, видно, обучали! Но, между прочим, здесь вагон польской миссии, и в этом купе я госпожа, а вы как были рабом, так и остались. Вы и сейчас работаете, чтобы у меня был свет, чтобы мне было удобно читать вот на этом диване. Раньше ваша мать стирала нам белье, а вы носили воду. Теперь мы опять встретились в том же положении.
Она говорила это с торжествующим злорадством. Павел, зачищая ножом кончик провода, смотрел на польку с нескрываемой насмешкой.
- Я для вас, гражданочка, и ржавого гвоздя не вбил бы, но раз буржуи выдумали дипломатов, то мы марку держим, и мы им голов не рубаем, даже грубостей не говорим, не в пример вам.
Щеки Нелли запунцовели.
- Что бы вы со мной сделали, если бы вам удалось взять Варшаву? Тоже изрубили бы в котлету или же взяли бы себе в наложницы?
Она стояла в дверях, грациозно изогнувшись; чувственные ноздри, знакомые с кокаином, вздрагивали. Над диваном вспыхнул свет. Павел выпрямился:
- Кому вы нужны? Сдохнете и без наших сабель от кокаина. Я бы тебя даже как бабу не взял - такую!
Ящик в руках, два шага к двери. Нелли посторонилась, и уже в конце коридора он услыхал ее сдавленное:
- Пшеклентый большевик!»

В апреле 1932 года журнал «Молодая гвардия» стал печатать повесть 27-летнего Николая Островского «Как закалялась сталь», ставшую евангелием нового времени.

Из бесед «Герои времени» о культуре: «Павка Корчагин - мифологическая схема или живой человек? Альтруистический невротик-мазохист или сознательный носитель идеи? Герой или жертва? Почему речь о необходимости таких героев все чаще заходит в сегодняшней России? Нужен ли и возможен ли сейчас такой образ?..
Петр Вайль: Вот я, например, героев Зощенко в жизни встречал сотни, уж не говоря о героях Венедикта Ерофеева. У меня половина приятелей были такие алкаши. Но вот Корчагиных я не то что не встречал, и вообразить не могу.
Мариэтта Чудакова: Во-первых, все знали, что довольно близка была жизнь самого Островского к тому, что он описал в Корчагине (прим. ред. автобиографический роман). Значит, один уже есть. А во-вторых, я читала в мемуарах про многих потрясающих людей. Мне кажется, что мы сами себе внушили, что подвижники, абсолютно самоотверженные люди с тех пор не попадались. Это не так. Их были не просто сотни, а тысячи. Были десятки тысяч людей, проживших самоотверженную жизнь.
Петр Вайль: С точки зрения психиатрии Павка Корчагин - альтруистический невротик-мазохист. Симптомы: экстатичность, импульсивность, увлеченность идеей до умоисступления, шизофренические признаки так называемого нарушения порядка общественных кругов, когда социальная проблематика становится важнее и ближе, чем личная. Установка на исключительность своей страны и народа преисполняет безмерной верой в себя, чреватой как тиранией на всех уровнях, от семьи до государства, так и готовностью к жертве. Кто бы этой жертвой ни оказался. Ранняя, в 32 года, мученическая смерть Николая Островского придала образу Павки Корчагина художественную завершенность». P. S. Как будто диагноз врача, низводящий Человека и его творчество…